Евгений Гуляковский - Сезон туманов (сборник)
«Ты почему не плачешь? Твой папа умер. Разве тебе его не жалко?» Какими жестокими и глупыми бывают иногда взрослые…
Впервые в жизни на ней самой надето взрослое платье… Это после того, как она сдала вступительные экзамены на курсы переводчиков. Дальше ей не хочется продолжать. Прошлое, спрятанное в картонной коробке, словно бы и не принадлежит ей, но кто знает, какая карта выпадет следующей?.. С судьбой, преподнесенной в готовом и окончательном виде, не поспоришь и ничего не изменишь. Самое странное то, что она может закрыть эту коробку с фотографиями, выбросить их, сжечь, наконец. И тогда вместе с кусочками пожелтевшего картона из ее жизни навсегда исчезнут какие-то части; возможно, у нее уже никогда не будет случая возродить их вновь, оживить, но, может быть, так и нужно? Почему бы ей не начать с нуля, с сегодняшнего дня? Но нет, так нельзя… Человек без прошлого не может быть полноценной личностью, и, кроме того, она не узнает самого главного: кто и зачем проделал с ней эту страшную штуку? Кому-то же это понадобилось?.. Что именно? Если бы знать… Как могли они лишить ее памяти? Кололи наркотики? Зачем? Стоп, остановила она себя. Нужно идти медленно, шаг за шагом. Только так может она достичь успеха. Понадобятся терпение и последовательность. Странно, совершенно не хочется есть, даже мысль о пище вызывает отвращение, а ведь с того момента, как она ощутила себя стоящей на берегу моря в совершенно промокшем платье, прошло не меньше шести часов, теперь уже, пожалуй, гораздо больше.
Возможно, они сделали ошибку, оставив ей имя. «Меня зовут Веста, Веста…»
Рука вновь тянется к коробке с фотографиями. Группа девушек у здания общежития. Здесь она жила… Почему в общежитии, почему не дома? Еще одно фото. Мама рядом с чужим человеком, властно держащим ее под руку… Вот и ответ… Отчим. Как его звали? И почему она думает о нем в прошедшем времени? Нет, не вспомнить… Вместо его лица перед глазами пляшут какие-то точки, и очень хочется пить, во рту все пересохло.
Она встает, идет на кухню и открывает кран. Долго-долго стоит перед ним неподвижно и смотрит, как струя коричневой жижи постепенно превращается в воду. Стакан, второй, третий – ей все мало. Странная ненасытная жажда. Вода притягивает ее. Ей хочется не только пить, хочется смочить пересохшую кожу, окунуть в воду лицо, волосы, вдохнуть ее в себя, впитать каждой клеточкой своего тела. В квартире есть душ… Это было первое, что она вспомнила сама, без подсказки. И почувствовала радость от своего небольшого открытия, вот только не понимала, что ее больше радует – первый самостоятельный шаг или возможность охладить горячую, словно натертую раскаленным песком кожу.
Пройдя в ванную, она разделась нарочито неторопливо, стараясь унять поразившую ее дрожь нетерпения. Кожа на ощупь показалась сухой и горячей. Ощущение было такое, словно она провела рукой по чему-то чужому, не имеющему к ней ни малейшего отношения. Снова мелькнула мысль о наркотиках, и тут же она подумала, что это можно проверить, на коже должны были остаться следы. Но даже такое важное соображение не могло уже сдвинуть ее с места. Больше у нее не было сил сдерживаться, ее тянула к воде какая-то неодолимая сила. Слишком сильный напор водяных струй в первый момент слегка оглушил ее. Хотя вода показалась холодной, почти ледяной, ей так и не пришло в голову повернуть другой кран. Она стояла под обжигающими холодом струями совершенно неподвижно, закрыв глаза, и только жадно хватала губами водяные брызги, словно все еще не могла напиться. Неестественное, никогда раньше не испытанное наслаждение охватило Весту, пронзило каждую клеточку ее тела и буквально парализовало ее.
Постепенно и очень медленно к ней возвращалось ощущение собственного тела. При этом она обнаружила новую, неизвестную ей раньше возможность мысленно путешествовать внутри себя. Сознание перемещалось от мышцы к мышце. Она ощутила упругость своих легких, горячий узел солнечного сплетения, почувствовала толчки теплой крови, разносящей по телу заряд животворной энергии, и легкое покалывание под правой коленкой, где у нее был широкий уродливый шрам, оставшийся от гвоздя, на который она упала в детстве. Вот и еще одно собственное, не подсказанное извне воспоминание. Может быть, память постепенно проснется? Веста опустила руку, привычным жестом погладила коленку и, вздрогнув, замерла в неестественном, согнутом положении, ощутив под пальцами совершенно гладкую поверхность неповрежденной кожи. Справившись с собой, сдержав первую волну панического ужаса, она бросилась к окну. Шрама не было. Кожа отсвечивала матовой ровной белизной. Чудовищная мысль о том, что ее втиснули в чье-то чужое тело, потрясла ее. Но уже секундой позже в голову пришло более правдоподобное объяснение. Скорее всего, ей подменили не тело – а память. И все эти фотографии, все эти картины детства, умерший отец, гимназия и сам шрам – все это ей не принадлежит. Воспоминания насильственно втиснуты в ее сознание чьей-то чужой волей. И в конце концов она вернулась к тому, с чего начала сегодняшний день. К полному нулю. К необходимости начинать все заново. Одно она знала твердо. Ее ничто не остановит и не запугает. Она подошла к столу и уверенно достала коробку с лупой. Она ЗНАЛА, где должен был лежать нужный ей предмет.
На коже не было следов уколов. Не было ни царапин, ни мельчайших очагов воспаления. Вообще ничего. Такая кожа бывает, наверно, лишь у мраморных статуй.
* * *– Итак, вы утверждаете, что ваши машины не сталкивались?
Капитан полиции Ивестер пододвинул к себе протокол допроса, посмотрел на просвет прозрачную шариковую ручку, словно проверял, много ли в ней еще осталось пасты, поудобней устроился на жестком исцарапанном стуле и всем своим видом изобразил готовность записать мой очередной ответ. Это продолжалось второй час. Я чувствовал в голове пульсирующую тяжесть. Обычную после бессонной ночи. Судя по жидкой полоске света, пробившейся сквозь занавешенное окно, утро уже наступило. Часа четыре мы прождали у обрыва, пока прибыла полиция. Потом они вызвали плавучий кран, водолазов… И до сих пор у меня перед глазами стояла картина ночной набережной. Картина казалась слишком вычурной, неправдоподобной, словно нарисованной плохим художником. Кусок ослепительно-белой под лучами прожекторов набережной, человек восемь усталых, продрогших людей, ржавая лебедка крана, медленно, со скрипом тянувшая канат, и плотная, непробиваемая темнота окружающего пространства, из которой медленно и неустанно летели сверкающие брызги дождя.
Машина стала видна еще до того, как лебедка вырвала ее из воды. Она напоминала какую-то гигантскую хищную рыбу, заглотившую конец каната с наживкой.
Когда кран приподнял корпус машины над поверхностью моря, из всех щелей длинными белыми струями полилась вода. Теперь машина, висевшая в перекрестье прожекторных лучей, походила на хорошо освещенный аквариум. Уровень жидкости в нем постепенно понижался. Казалось невыносимым увидеть то, что скрывалось под водой на уровне водительского сиденья… Я отвернулся и, только услышав удивленные возгласы, вновь посмотрел на машину.
Кран двинул в нашу сторону своей длинной, терявшейся в темноте стрелой и осторожно опустил машину на набережную. Вода уже не хлестала из нее широкими струями. Последние темные лужи растекались под колесами, ослепительно сверкали никель бампера и совершенно целые стекла салона.
Я не сразу понял, что так удивило столпившихся вокруг людей. Преодолев наконец внутреннее сопротивление, я заглянул внутрь салона. Он был пуст. Совершенно пуст…
* * *– Вы собираетесь отвечать? – спросил капитан, и я с минуту еще молчал, пытаясь вспомнить, о чем он меня только что спрашивал. Ах да, столкновение…
– Нет. Столкновения не было. Крыло и фара повреждены от удара о столб. Это можно проверить.
– Мы и проверим, не беспокойтесь. Но на «вольво» тоже есть следы удара. У нее смята левая часть багажника, сорван задний бампер.
– Возможно, зацепилась во время падения с обрыва.
– Возможно. Но куда все-таки девался водитель? Двери салона остались закрытыми. Если ему удалось выбраться после падения, вряд ли он стал бы закрывать за собой дверь.
– Логично, – одобрил я.
Капитан посмотрел на меня с раздражением.
– Но ведь именно вы остались на набережной, пока ваш сотрудник, как его… – он заглянул в протокол, – пока Гвельтов ходил звонить, никуда не отлучались, и вы продолжаете утверждать, что за это время никто, не замеченный вами, не мог подняться на набережную?
– Фара хорошо освещала эту часть берега. Нет, там никто не поднимался.
– Получается, что «вольво» сам собой, без водителя нырнул в море? Или может быть, водитель растворился?
– Ерунда получается.
– Вот именно, ерунда. Может быть, в конце концов для разнообразия вы расскажете, как все произошло на самом деле? Нет? Ну, тогда я вам расскажу. Вы случайно в темноте задели стоявшую на набережной машину. От удара она упала в море.
