Владимир Чистяков - М.С.
Так зачем же нужны мы, внушающие ужас? Неужели только страх перед нами не позволяет зверю вырваться наружу? Или мы просто слишком далеко загнали своего зверя? Но ведь он вырывается иногда.
— Если принять версию о создании человека по образу и подобию, то придется признать, что этот бог был крайне злым и жестоким. Создавал не разумное существо, а боевое животное. Ну может, кем-то вроде ученого был: смешать все эти белки, жиры, да аминокислоты, да поглядеть, что получится. Получился зверь с совершенным набором инстинктов великолепно приспособленный для выживания в любых условиях. Но был ещё второй, что взял, да добавил кое-что зверю. Что бы тот не только себе подобных жрал, но и на небеса мог взглянуть. Звериного-то всем досталось поровну, а вот другого — нет. Кому-то больше, кому-то меньше, а кому и вообще крупица.
Стоит ослабнуть, или рухнуть сдерживающим факторам — то зверь этот тут же прорывается наружу. Да и в обычное время, особенно сидя в своей норе, зверь в двуногом животном очень часто прорывается наружу.
Рано или поздно, должны появится люди без звериной составляющей. Они и сейчас появляются, правда очень редко, и достаточно быстро уничтожаются двуногими зверьми. Пусть они зачастую и не беззащитны, но не ждут они удара в спину.
— Бить в спину — как это по-человечески, а ещё лучше — горло спящему перегрызть.
— Хищники часто нападают из засад. Есть и такие, что загрызут любого, попавшегося им на пути, и притом будучи вовсе не голодными. А так называемое развитие цивилизации — это постепенный процесс увеличения количества людей без звериной сути. Кто скот-тот не осознает, что он скот. А вот в ком скотского поменьше — стыдится этого. И если властью обличен, то стремится сокращать количество скотства среди людей. Имея власть это проще всего сделать.
— Только иной борется до конца, и чаще всего погибает, а иной махнет рукой — мне их не переделать. Пусть животными так и остаются.
Сколько великих идей погибло не из-за объективных причин, а именно из скотской сущности человеческой натуры!
Реформы Дины IV, Сордара III, Движение Истинного мира, Соправительство, да реформы первых лет правления Саргона в конце концов! Каждый раз кажется — вот-вот, ещё немного и станет мир добрым и справедливым. Появятся люди без черноты в душах. Каждый раз — откат! Зачастую даже дальше стартовой точки, к каким-то, казалось давно миновавшим временам.
Самую замечательную попытку предприняли, впрочем, не у нас. Уникальная, и чуть не завершившаяся успехом попытка создания общества Людей с большой буквы.
Попытка, имевшая и самый трагический конец. От государства — Зари нового мира — погрязшая в страшной нищете низов, и варварской роскоши верхов банановая республика, где не растут бананы. Скопище людей, где всеми силами культивируются самые худшие стороны звериной натуры. Скопище копошащихся на руинах.
Только даже в руинах чувствуется былое величие. Отсвет Великой мечты. И люди, а их все меньше, ещё чувствуют его. Может, под углями пепелища ещё теплится огонь, и возгорится новая заря. Может… Надежда умирает последней…
— Все опять возвращается. Замкнутый круг. Вновь не знаешь, с чего начинать. Строить общество? Создавать человека? Заниматься переменно и тем и другим? Как легко было безымянному Первому! Как же он надеялся, что сделает людей лучше. Скорее всего, лежит где-то в запасниках музея его череп, раскроенный каменными топорами. А мы не знаем о нем, но знаем о других. И что опять все с нуля. Бесконечная, и почти безнадежная борьба.
Мечты, мечтать- вот что вдохнул в злое существо этот неведомый. Но зло изначально сильнее, ибо эта и есть наша природа, а добро привнесено.
— Может так, а может и по-другому. Мы обе ведь не только мерзкое видели в людях.
— Надломилась ты, Кэрдин. Потому и говоришь так. Нельзя быть малодушными. Мы можем жалеть других. Себя — не имеем права. Ни малейшего.
— А зачем?
— А затем, что бы Дина увидела первые цветы.
— Её больше заинтересует первый поезд. Наверное, ты права, как всегда. Это ещё не конец. Только я, старая кляча, уже изъездилась. И в самом деле стала позволять малодушные мысли.
А не напрасно ли это было? Не зря ли как проклятые работали столько лет? Горы свернули, реки повернули, к звездам тянулись, в глубины стремились. Клали дороги, строили заводы… Лили кровь, свою, чужую… Миллионами ломались судьбы… Ради чего? В несколько месяцев рухнуло создававшееся столетиями. И мы — кучка полуголодных дикарей среди руин. Финал!
Напрасно мы жили. Напрасно горели. Мечта улетела навеки, не оставив ничего.
Стоишь у руин, не зная, за что браться. Или может, не браться ни за что, а набрать полторы сотни недобитых головорезов, да убраться в какой-нибудь мелкий городок. Быть первым в деревне тоже не так уж плохо. Жизнь прожить вполне можно.
— Ты так никогда не поступишь.
— Интересно почему?
— О дин из страхов- ребенок спрашивает у отца, показывая тебе вослед: ''А она и правда была Бестией когда-то?'' И тогда точно тебе будет незачем жить дальше. Только тогда, но никак иначе. Но пока тебе смотрят вслед, и кто с гордостью, кто с ненавистью, говорят ребенку ''Бестия идёт!''. Нет равнодушных. Тогда понимаешь- может и не зря прожил.
Ты вот строишь какие-то планы, и словно не помнишь о самой простейшей, элементарной альтернативе — а если ОНИ прилетят снова? У нас очаговое ПВО и на 80 % выбита авиация. Высаживайся, где хочешь, и делай что хочешь. И не стройбатовцы, которых ты так лихо давила гусеницами…
— Сама знаешь, там были вовсе не стройбатовцы.
— Ну не они, так что дальше? Если прилетят снова?
— Операция свернута окончательно…
— Ты веришь в то, во что очень хочешь верить. То что свернуто, всегда можно вновь развернуть. Стратегические соображения подсказывают, что нас надо добить. Я бы это сделала весной. Слишком многие умрут зимой.
— Всё-таки тут что-то сложнее. Умрут многие, но гораздо большим мы сохраним жизнь. Приказ об эвакуации пришел из метрополии от Верховного Командования флотом. Понимаешь что это значит? После даже тяжелые корабли не предпринимали никаких враждебных действий. И тебе это известно даже лучше чем мне. К тому же. Они практически не наносили ударов по небольшим населенным пунктам, и мало применяли оружие, способное эффективно уничтожать плохо укрытое гражданское население. Их цель — эта все- таки нейтрализация армии. Разрушение государственных формирований. Но ни в коей мере не геноцид мирного населения. Называй это остатками кодекса чести, но это так.
— Я это назову остатками твоих человеческих чувств. Ты начала жалеть врага. Это тоже надлом. И первый признак измены. Совсем недавно за подобное я бы даже тебя не пожалела… Сейчас же… Не знаю. Надломилась сама. На многое теперь смотрю по-другому.
— Я не жалею никого. Стала их понимать. Подспудное и ничем не объяснимое чувство. Ни одного факта, но знаешь, что так и есть. Бывает, что кто-то вынужден воевать. Их толкнули на войну. И толкнули не мы. Мы много не знаем. Но не могу отделаться от ощущения. Вся эта чудовищная война, разрушения, смерти — чья-то чудовищная провокация, совершенная по непонятным нам мотивам.
Кэрдин смотрит очень пристально. В черных глазах не прочтёшь ничего.
— Публично не скажу никогда. Можешь не просить. Но тебе говорю: я боюсь этих мыслей, и гоню их, но за столько лет слишком хорошо научилась считать и просчитывать. Думала о том же. Слишком уж все не гладко у них было. Слишком. Больше не скажу ничего. Я не желаю их понимать.
В городе постоянно появлялись новые проблемы. Очередная — корабли чужаков. По грэдской терминологии — тяжёлые штурмовики. А по габаритам — эсминец летающий. Они стали кружить над городом практически ежедневно. Иногда их по три, иногда по шесть, реже даже двенадцать. Прилетают и просто кружат. На зенитный огонь реагируют только тем, что поднимаются выше предельной дальности огня 130- и 150-мм зениток, то есть почти на 20 километров.
На такой высоте с земли мало что видно. Так что эта проблема в основном у зенитчиков.
И словно зловещее напоминание о прежней жизни возвышаются над руинами города уцелевшие башни ПВО. Запомнились они видать чужакам.
С матюгами и горечью вспоминали о так и не развёрнутом перед войной производстве 240-мм зенитных чудищ. Две штуки из опытной партии в городе правда были. Но войны не пережили. Эти монстры наглости им поубавили бы.
Зенитные ракеты есть, но их берегут, ибо неясно, удастся ли возобновить их производство, а производство снарядов уже восстановлено.
Прилетят, покружат и улетят. Но на следующий день снова объявятся на не слишком большой высоте. Развлекаются так они что ли? Кружить-то кружат каждый день.
Саргоновцы слышали большую часть их переговоров. Стандартный радиообмен лётчиков, выполняющих скучную обязанность и ничего больше.
