Восхождение к власти: «италийский рассвет» - Соломон Корвейн
- Рассказывал один знакомый, - низкий голос чуть приободрился. – Он… прошёл процесс техновозвышения на севере и тот подарил ему многие-многие года. И он своими диодными глазами застал те времена.
- И что же это за товарищ? Кто он?
- Неважно, но паренька пометало знатно. В общем, весь тот ужас, который мы терпим, это следствие «Схизмы» и «Пожара юга». Тёмные времена. Рассказывал он, что тот ужас ему помогла пережить память о старых друзьях, в том числе о неких Аэлет и Шьяни Лоук’Ц.
- А это кто?
- Говорил о них, как о «последних людях с человеческими душами» и достойных носить, - кисть вильнула на аристократичный манер, как он выразился – «высокое звание человека».
- Так кто же он? И что с ним стряслось?
- Он… неважно, что с ним стало. Во всяком случае, быть может ты его ещё встретишь.
Данте продолжил созерцание. Танкеры с горючим, грузовые корабли, несущие тонны желанного для населения товара, военные посудины – баржи и плавучий металлолом с пушками, составляющие целые эскорты для богатых суден. Но что кроется за всем этим, за кораблями, набитыми тысячи различных вещей, за ушлыми торговцами, заламывающими цену в десять раз?
- Печальная проза настоящего, - тихо прошептал Валерон.
Нищие люди будут вести жалкое существование, поедая гнилые продукты и испорченную рыбу, большинство удовлетворятся простейшей пищей и вторпереработкой, а новые феодалы закупят настоящие мясо и экзотические товары. Казалось бы, старый конфликт интересов и групп общества, который должен отойти на второй план, встал ещё острее в разорённом мире, ибо бедствие, поставившее цивилизацию на грань существования, проявило истинное отношение человека к человеку.
Сухие как песок губы мужчины разверзлись, и шёпотом мёртвой листвы прозвучала реплика:
- «Homo hominilupus est».
- Что вы там говорите? – тут же прозвучал вопрос.
Высокий мужчина обратил взор на север. Там он увидел образ своего напарника, который внимательно всматривается в город.
- Так что вы всё-таки там сказали, господин Андрон? – Обратив своё лицо в сторону товарища, вопрошает юноша.
Наёмник решил отвечать не сразу. Он продолжает смотреть на парня, оценивая его. На мужчину смотрят два глаза, имеющие насыщенный зелёный оттенок. Они, их цвет и палитра, похожи на луга старой-доброй Швейцарии, так же веют свежестью и спокойствием. Взгляд, он живой, пышущий осознанием и чувственностью. Чуть розоватые, налитые жизнью и кровью губы, сомкнуты. Лик юноши не назвать прекрасным, но он точно выделяется своей утончённостью. А чёрные, как ночь, достаточно разросшиеся волосы, доходившие чуть до плеч, слегка покачиваются на эфемерном, но пронзительно ледяном ветре.
Андрон, прежде чем вымолвить, поднял руку, сжав ладонь, обтянутую кожаной перчаткой, и указал на юношу пальцем.
- А ведь, Данте, мне было примерно лет как тебе, когда я в первый раз оказался в сущей бойне.
Парень, сложил руки на груди, вновь обратив взор на север, всматриваясь в отдалённые образы и силуэты города Сиракузы-Сан-Флорен, над которым реют по-адски чёрные, от сжигания топлива, столбы дыма.
- Значит, вы мне не скажите, что говорили секундами раньше? – практически обернувшись, изрёк вопрос Данте.
- Ну почему? – наёмник зашагал к юноше. – Это древнее выражение, на мёртвом языке. Оно значит, кем приходятся люди друг другу. – Пройдясь по гнилой и заражённой земле, напоминающей то ли кисель с жижей то ли более плотную поверхность, подойдя к парню, наёмник говорит. – Это язык очень древней страны, некогда захватившей практически все страны известного на то время мира.
- Лотень… нет… латань… ларынь…. Честно признаться, я не помню, как назывался тот язык.
- Латынь. Так правильно, – увидев отчётливые городские постройки, Андрон сам перешёл на вопрос. – А почему ты смотришь на Сиракузы-Сан-Флорен, словно не видел его лет десять?
Внезапно послышался звук откуда-то издали и оба парня тут же обернулись, взявшись на рукояти оружия, судорожно бегая глазами в поисках угроз. Но по возвышениям, образованным от огромных упавших фюзеляжей самолётов, засыпанных песком и поросшими мхом, бегает лишь дикая кошка. Облысевшая местами, с гипертрофированными мышцами, больше похожими на опухоли, покрытая гнойными язвами и смотрящая глазами, похожими на адские угольки. Таково животное, обречённое на страдания в этом мире. Тварь ещё пару секунд посидела на возвышении и шмыгнула куда-то в сторону, оставив людей одних, поняв, что они не та добыча.
- Бедное создание, – вырывается из уст Данте.
- Только не говори, что ты раньше не видел тварей, поражённых тысячей и одной болезнью.
Данте слегка повернул голову в сторону собеседника, прежде чем говорить.
- Вот поэтому я и смотрю в город. Я никогда не видел его настолько издали. Всё свою жизнь я провёл в одном городе и не отъезжал от него настолько.
- Понятно, Данте из Сиракузы-Сан-Флорен. – Заметив едва осуждающий взгляд на себе, Андрон договорил. – Только так тебя можно назвать. Ты никогда не покидал родного дома.
- Не было возможности, да и цели как таковой, – секунды молчания сменились голосом, полным недовольства и осуждения; юноша поднял руку и вытянул её в сторону силуэтов города. – Посмотри на него, разве он жив? – Не дожидаясь ответа, юноша сам выпаливает. – Нет, город уже и не жив. Он давно порван на куски гнидами, уродами, и мразями, думающих только о том, как набить собственную утробу.
- Тише, – рука Андрона коснулась плеча юноши. – Таково наше время. Мы ничего не можем с этим поделать. Просто смирись, – голос мужчины тут же наполняется нотками поучения. – Не позволяй гневу брать над тобой верх.
Данте молчит. Секунду. Две. Пять. Он просто смотрит вдаль, рассматривая собственный дом, и вот раскрывает рот, неся печаль и уныние:
- Тогда кто мы, раз не можем повлиять на жизнь собственного дома?
- Мы дети эпохи новых тёмных веков… эпохи, наполненной безнадёгой и жестокостью. Наше время – тьма, в которой мы пытаемся выжить, – момент молчания сменился на красивую фразу, которой наёмник намеревается закончить беседу. – В темноте равны все – спасаются только те, кто это
