Алан Фостер - Призыв к оружию
Обычно достаточно было произвести один облёт вокруг экватора и добавочный – от полюса к полюсу, чтобы установить, что мир необитаем. Присутствие низших форм жизни можно было обнаружить с орбиты, не совершая посадки, что Кальдак и распорядился делать, к величайшему возмущению и огорчению биологов-гивистамов, которые рвались собирать коллекции биообразцов в каждой экосистеме.
Кальдак сочувствовал и симпатизировал желаниям учёных, однако разрешения на посадку не давал. Программа полёта была очень загружена, и не следовало от неё увиливать во имя научных изысканий. Если победа будет за Амплитуром, все эти биоколлекции можно будет смело выбрасывать на свалку. Он всегда напоминал, что основной их задачей является поиск потенциальных союзников в войне, какими бы ограниченными их возможности ни оказались. Поиск потенциальных союзников, а не изучение чужой природы. Бывали минуты, когда он углублялся в размышления о себе и той работе, которую выполняет. Он тревожился. Но не потому, что делал не своё дело, – его готовили, как солдата, всю сознательную жизнь, – а потому, что не мог определить: хорошо ли он его делает. На войне оценка приходит сама собой. Либо победил, либо проиграл. Но в новом деле не содержалось таких чётко обозначенных вех успеха или неудачи.
То же самое получалось, если сравнить с любимым бегом. Когда несёшься на скорость, преодолевая силу тяжести и усталость в ногах, мерилом успеха является показание секундомера.
Он также не знал, должным ли образом разнимает возникающие на корабле споры и распри?
Больше всего хлопот доставляли гивистамы и лепары. Гивистамам от природы был присущ критицизм, и они порой вконец донимали медлительных амфибий. Лепары отличались большим терпением, но и их можно было вывести из себя. Споры разгорались всё жарче и в любой миг грозили обернуться дракой. А Кальдак знал, что в стычке приземистому и более крепкому лепару никак не будет удаваться намять бока более ловкому гивистаму. Это разозлит амфибию ещё больше и дальнейшее уже может развиваться по совершенно непредсказуемому сценарию.
Как-то Кальдак обратил своё внимание на то, что в последнее время ему что-то уж слишком часто приходится вставать между спорщиками. Правда, всё заканчивалось, как правило, хоть и шумно, но мирно. Он был солдат и за многие годы тренировок воспитал в себе те качества характера, которые насущно необходимы для солдата. В улаживании же споров ему приходилось отыскивать в себе совершенно другие, незнакомые черты. Чёрт возьми, он с большей охотой согласился бы быть одним из спорщиков, чем рефери. Тем более, когда разнимать приходилось представителей иных рас. Обычно всё заканчивалось тем, что гивистам убегал с поля боя, что-то нечленораздельно и недовольно насвистывая себе под нос. А лепар неспешно удалялся к себе и при этом у него был такой вид, как будто ничего не произошло. Командир же оставался стоять на месте, как последний дурак, и спрашивал себя, дало ли его вмешательство положительный результат или нет. С соплеменниками всё было гораздо проще. По крайней мере, можно было понять, убедил ты его или нет.
Всё чаще и чаще его стала посещать мысль о том, что он не соответствует своей должности. Такие думы были очень опасны. Слава Богу, что Яруселка всегда оказывалась рядом и готова была – нежностью и любовью – отвлечь его от неприятных размышлений. Соливик же всегда могла что-то подсказать, дать хороший совет. Кальдак мог также положиться на поддержку двух других замов – Т’вара и З’мама.
В этой связи, пожалуй, следует отметить в с’ванах ещё одну их особенность. Для того, чтобы они стали тебе настоящими друзьями, нужно было всего лишь почаще являться к ним в угнетённом состоянии духа, выказывать свою неуверенность в чём-то, демонстративно терзаться сомнениями. Они любили всем давать советы. Хлебом не корми, а посоветовать дозволь. Создавалось такое впечатление, что им это присуще от рождения, что это для них физиологическая необходимость, как, например, дыхание. И сносить это можно было только постольку, поскольку их советы, как правило, оказывались верными.
Проблемы, с которыми стала сталкиваться экспедиция в первые дни, все были в пределах предполагаемого и допустимого. Короче, всё шло довольно гладко, и Кальдаку не на что было в этом смысле посетовать. Они исследовали дикое количество мёртвых миров, вымывая из них, как из пустой шлаковой породы, планеты, на которых поддерживалась та или иная форма жизни. Таких планет тоже хватало. В одной звёздной системе экспедиция задержалась чуть дольше обычного. Дело в том, что между внешними двумя газообразными гигантами и двумя внутренними иссушенными скалами вертелись три планеты, и на всех трёх развивалась жизнь! Специалисты в один голос утверждали, что этот факт беспрецедентен. Гивистамы и с’ваны от науки перепробовали все способы, – кроме разве что открытого бунта, – чтобы убедить командира остановиться тут на время и тщательно изучить всё трио. Они говорили, что больше такой возможности им никогда не представится, что сравнить формы жизни на трёх планетах между собой – крайне важная задача, стоящая перед всей наукой Узора и что они готовы перерыть носами все три удивительных мира. И снова – в который уже раз! – Кальдак ответил на эти излияния категорически, но вежливым отказом. Все три планеты были исследованы с орбиты, и пришло время отправляться дальше. Ворчание учёных продолжалось и в субпространстве, хотя по мере удаления от вожделенной системы оно и становилось всё тише и тише. Все знали, что спорить с массудом, что-то ему доказывать – бесполезное занятие. Вот если бы руководителем экспедиции был назначен с’ван, тут можно было бы ещё о чём-то говорить. Кальдак догадывался об этих мыслях и с благодарностью вспоминал Брана, который заявлял, что интересы экспедиции требуют присутствия на руководящем посту именно массуда. Потому что он упрям и не позволит никому отклоняться от главной цели.
Недовольство научного отдела экспедиции окончательно угасло после того, как они наткнулись на новый мир, на котором была не просто жизнь, а разумная жизнь!
Население открытой планеты внешне довольно сильно напоминало гивистамов, хотя цивилизация была ещё настолько незрела, что всем сразу стало ясно: от этих помощи и пользы ждать не следует. Аборигены жили племенными сообществами, занимались самой примитивной охотой и собирательством, и их цивилизация находилась на уровне копий и топоров. В результате предварительных контактов удалось записать их несложный язык, который вейсы расшифровали во всех тонкостях за пару дней. Аборигены встретили пришельцев как богов и упорно отказывались верить в то, что это такие же смертные существа, как и они сами. Кто-то из учёных с убеждением в голосе заявил, что этой цивилизации потребуется ещё несколько тысячелетий развития, прежде чем она станет хоть чем-нибудь полезной народам Узора в их борьбе со злом Назначения. После этого все участники экспедиции заметно приуныли. Особенно гивистамы, у которых в эти дни начался очередной и очень сильный приступ ностальгии. Корабль продолжил полёт, выныривая из субпространства вблизи то одного, то другого мира и ни на йоту не уклоняясь от того маршрута, который был заложен в его навигационные компьютеры лучшими из астрономов Узора. Команда то приободрялась, то сникала. Эти перепады настроения приобрели регулярность и предсказуемость. Кальдак начал всё больше склоняться к мысли о том, что на командирское кресло следовало сажать не его, солдата, а какого-нибудь именитого психолога. Среди всей команды только одно существо никогда не доставляло никаких хлопот командиру. Это был Пасийакилион.
Когда Кальдаку хотелось уединиться ото всех, включая Яруселку и Соливик, – да, да, и такие бывали минуты, – он всегда шёл к турлогу, в его скудно освещённую искусственную нору. Тот всегда сидел в самом дальнем её углу на корточках. Один глаз, чуть колыхавшийся на длинном черенке, был устремлён на входящего, а другой внимательно смотрел в раскрытую книгу. И хотя Кальдаку казалось, что Пасийакилион совершенно игнорирует его, он точно знал, что внимание турлога строго равномерно распределено между его персоной и чтением.
У турлогов были инфлексивные экзоскелеты, как у ракообразных. Этот нелепый каркас весьма и весьма стеснял движения турлога. Большие, неуклюжие клешни были мало приспособлены для совершения самых простейших манипуляций. Как, например, нажатие кнопки, обращение со столовыми приборами. Специальные устройства усиливали и одновременно переводили скрипучий голос Пасийакилиона и то, что он говорил. По сравнению с турлогом самый неуклюжий и неповоротливый лепар из корабельной команды рабочих выглядел самим воплощением грации и изящества. На появление командира турлог, как правило, никак не реагировал. Даже не приветствовал гостя. На минуту в этой берлоге воцарялась пауза, которая только Кальдаку казалась неловкой. Затем командир произносил чётко и раздельно приветственные слова. Только после этого его вознаграждали ответом, лишённым не только воодушевления, но и вообще каких-либо чувств. Командир никогда не мог определить, сколько внимания турлог уделяет его визиту и сколько своим собственным делам. Глаза этого существа обычно были повёрнуты в совершенно разных направлениях. Создавалось впечатление, что Пасийакилион целиком поглощён своим чтением, потому когда он вдруг отвечал на вопросы капитана, того это заставало врасплох. Турлог был самим олицетворением бесстрастности.
