Михаил Ахманов - Куба, любовь моя
Лима была полна слухов о готовящемся покушении на губернатора, но Писарро не принял никаких специальных мер предосторожности. 26 июня 1541 года группа из двадцати одетых в доспехи последователей Альмагро, возглавляемая Хуаном де Эррада, ворвалась в незащищенный дворец. Большая часть соратников Писарро разбежалась, но шестидесятитрехлетний маркиз Писарро надел нагрудник кирасы и убил одного из нападавших, прежде чем сам погиб от многочисленных ранений. Его единокровный брат Франсиско Мартин де Алькантара пал рядом с ним, а вспыльчивый Франсиско де Чавес был убит своими друзьями из числа последователей Альмагро, когда попытался урезонить их. Искалеченные тела Писарро и его сторонников были тайком захоронены в поспешно вырытых могилах, в то время как молодого Диего де Альмагро торжественно вели по улицам и объявили губернатором и главнокомандующим Перу.
Археолог захлопнул книгу.
– Вот так это случилось, друзья мои. Но Гонсало Писарро отомстил за старшего брата, нашел и прикончил его убийц, захватил власть в Лиме, однако и сам погиб спустя семь лет после убийства Франсиско. В общем, хоть испанской крови выпустили меньше, чем индейской, то тоже немало. Nulla salus bello est![19]
Анна перевела это латинское изречение, и я кивнул.
– Верно, нет блага, но завтра придется повоевать. Я понимаю ваши надежды, дон Луис, и сочувствую вашим планам… четыре книги, как-никак, шанс раскрыть всевозможные тайны… Но с вампирами шутить нельзя, шутки тут но пасаран! Так что если клиент заупрямится, я его все-таки прикончу.
Археолог печально вздохнул и склонил голову.
Интермедия 3
Из свидетельств Педро Катаньо,
участника экспедиции
Милостью Господа нашего и силой своего оружия мы стали безмерно богаты! Мы больше не были нищими идальго, у коих добра всего-то старая башня, дряхлый конь, ржавый меч да три овцы, мы были теперь энкомендеро, богатыми землевладельцами! Мы захватили земли, где рабов-индейцев было не перечесть – каждому досталось восемь, или десять, или двадцать тысяч. И золота с серебром тоже хватало, ибо верным своим соратникам генерал-капитан выделил долю из сокровищ Атауальпы. И никто из нас не помышлял о возвращении в Испанию, или в Панаму, или на острова; мы обрели новую родину и были в ней господами. Король – да будет с ним милость Божия! – даровал генерал-капитану титул маркиза и назначил его губернатором завоеванной нами страны. На океанском побережье мы заложили новый город, названный Лимой, христианский град, свободный от языческой скверны, и там уже высились собор, и дворец губернатора, и иные постройки, какие возводятся в столицах. Последних дикарей, что еще сопротивлялись нам, мы загнали в горы, где их ожидала мучительная смерть – если не от наших пуль и клинков, так от голода. Мы были победителями!
Но не обошлось без недовольных и обиженных. У губернатора были враги, и первый из них – Диего де Альмагро, знатный человек из Панамы, откуда мы отправились в поход. Тогда трое вели наше войско: Писарро и Альмагро заботились о военных делах, а о душах наших ратовал падре Эрнандо де Луке, оказавший экспедиции поддержку деньгами. Шли слухи среди моих товарищей, что генерал-капитану Писарро обещана должность губернатора, Альмагро – пост коменданта Тумбеса, большого города инков на севере их страны, а падре де Луке должен стать епископом в Тумбесе. А еще поговаривали, что Альмагро очень недоволен, ибо ему отдавался лишь один город, а всей страной владел губернатор, наш генерал-капитан. И Альмагро, имевший преданных ему людей, свое недовольство показывал, строил козни генерал-капитану и сопротивлялся его приказам. И было так до той поры, когда Эрнандо Писарро, брат губернатора, не настиг бунтовщика и, пленив его, предал казни. Люди же Альмагро и его сын Диего ничего не получили из захваченных богатств и жаждали отомстить за своего убитого предводителя…
* * *Из записок Педро Санчо,
секретаря и хрониста экспедиции
…Пол был залит кровью, и я увидел, что губернатор лежит мертвый, с десятками ран, нанесенных кинжалами и мечами. Его одежда была изрезана, нагрудная кираса пробита, и понял я, что его поразили во множестве мест: и в грудь, и в голову, и в руки, и в живот. Здесь же распростерлись его брат дон Франсиско де Алькантара и один из напавших убийц, а остальные, тоже в крови, о чем-то яростно спорили и потому не заметили меня. Затем они удалились в город, дабы объявить о случившемся и отпраздновать свою победу. Тогда я призвал слуг-индейцев, наблюдавших в ужасе за смертью губернатора, и мы положили его тело и тело дона Франсиско де Алькантара на тележку, прикрыли рогожей и тряпьем и вывезли из города. Индейцы выкопали могилы, и оба брата были опущены в них без гробов, только обернутые рогожами, без отпевания и других приличествующих христианам обрядов. Я прочитал над ними молитву и запомнил это место, ибо не сомневался: будет убийцам кара, а тела губернатора и брата его со временем упокоятся в освященной земле или даже в соборе, у одного из алтарей.
Отпустив индейцев, я велел им покинуть город, а сам остался у могил. Я сидел там и думал: верно ли то, что говорили про губернатора? А говорили, что он свершал непотребство с несколькими малолетними индейцами из числа слуг, но был это не содомитский грех, а нечто более ужасное, присущее скорее дикому зверю, чем человеку. Не знаю, правда ли это или злой навет… Но Бог и Дева Мария несомненно отступились от генерал-капитана, раз он погиб от рук своих врагов. Пусть лгали о тех индейских мальчишках, но все равно был на его совести великий грех, грех клятвопреступления – ведь обещал он жизнь Атауальпе, но клятвы не исполнил. А значит, горел сейчас в аду! Сколько же месс надо отслужить, сколько поставить свечей, сколько раздать милостыни, чтобы дьяволы не терзали его душу! Возможно, думал я, его святейшество папа и кардиналы могли бы походатайствовать перед Богом… Но папа и кардиналы далеко, за океанами и морями, а мы здесь, в дикой земле на краю света! И тут вспомнил я про епископа Винсенте де Вальверде, верного друга губернатора, и решил послать за ним, чтобы стал он заступником за моего несчастного господина…
* * *Из записок Педро Санчо,
секретаря и хрониста экспедиции.
Написано много лет спустя, в Панаме
Что до Кубы, то тут я принял верное решение. Бог не простил маркиза Писарро и наказал епископа Вальверде, посмевшего отслужить мессу над его могилой. Страшно наказал! Епископ отправился в Лиму из Куско, узнав от моего гонца о смерти губернатора. Но из Лимы ему пришлось бежать, ибо в те дни властвовали над городом сын Альмагро и его приспешники, а это грозило епископу гибелью. Винсенте де Вальверде поспешно сел на корабль и тайно отбыл в Панаму, но буря – не иначе, как посланная Господом! – настигла судно и выбросила его на скалы острова Пуна. А там епископа убили и сожрали индейцы-каннибалы.
Последняя милость
Мы снова ехали по пыльному тракту в ущелье Сигуэнца: дон Луис – за рулем, Анна – рядом со старым археологом, а я – на заднем сиденье, без ружья, но при своем клинке. Мы двигались в предрассветных сумерках, под сиявшими в вышине звездами, и яркие пятна, свет мощных фар, скользили по дороге, высвечивая то трещиноватую скалу, то мощный ствол горного дуба, то пальму или кактус, грозивший длинными иглами. Дон Луис, непривычно молчаливый, пыхтел сигарой и вел машину с осторожностью, но все же она подскакивала на каждом ухабе – пару раз я чуть не прикусил язык. Впрочем, моим размышлениям это не мешало.
Я уже не маялся из-за того, что придется одарить вампира целительной таблеткой. Не душила меня жаба на этот счет, ибо любую просьбу ласточки я готов исполнить. Именно так, судари мои! Не возражайте женщине, которая вас любит; ей лучше знать, что вам хорошо, что плохо, где вы найдете, а где потеряете. Женщины мудрее, чем мужчины, и потому природа вверила им большее, чем нам, – ведь жизнь продолжают они, а мы лишь ее охраняем. Их мудрость неоспорима, и даже для вампиров это так. Проверено на опыте: графиня Батори еще жива, а вот несговорчивые Борджа и Малюта лижут в преисподней сковородки.
Нет, я не жалел о своем обещании, а размышлял, пойдет ли лекарство на пользу клиенту. Ведь в Лавке получено! А Лавка хоть и была явлением странным, иррациональным и неподвластным логике, определенно имела понятия о справедливости. Ну, пусть не Лавка, а тот, кто в ней распоряжался… Это существо обладало предвидением и зря своих даров не расточало; всякий предмет имел назначение, некую цель, которая прояснялась в должное время. Вот, например, почему мне дали пять пилюлек, а не четыре и не шесть? Одна – для Анны, одна – для супруги магистра, и одна, положим, для инока Пафнутия… А остальные две кому? Станет ясно, когда придет нужда. А пришла ли она нынче? Надо ли мне исцелять жестокого завоевателя, сгубившего тысячи душ? Для него ли этот дар предназначен?..
