Николай Полунин - Харон
— Поговаривают, в лагере объявился новый оракул? — безмятежно поинтересовался Харон. — Что-нибудь особое или как обычно?
— Кто говорит? — Оскорбленным танат не выглядел, что досадно. Кто их разберет, танат он и есть танат. Однако спесь с него сошла.
— Разные, — неопределенно пожал плечами.
— Верно поговаривают. Он как раз ведет нас по лагерю.
— Вот как? Очень хорошо. Как закончит, пришлете за мной. Я буду у…
— Мы найдем тебя. Мы найдем тебя, где бы ты ни был, Перевозчик. Знай это.
Танат сделал несколько шагов в сторону, показывая, что разговор окончен. Он, впрочем, встал таким образом, чтобы ни у Харона, ни у кого из толпы не явилась мысль, будто Перевозчику разрешили пройти к причалу или — упаси! — подняться на саму Ладью. Нет, Харон всходит на борт последним…
«А сколько апломба! И последнее слово осталось-таки за ним. За ними. Вот еще к чему никак не привыкну — к их манере называть себя во множественном числе. Будто понятие отдельной личности у них отсутствует. Как называются такие структуры? Черт, забыл…»
Харон развернулся, чтобы уйти, и развернул послушного, как кукла, Листопада. Тот сейчас больше походил на какого-нибудь подзадержавшегося в лагере индивида. «Примороженного», вспомнилось его же, Листопада, определение. Очень верно подмечено.
— Ну, парень, не обращай внимания на пятнистую сволочь, много им чести. Я и они — вынужденное равновесие сил. Что говоришь? Вы, остальные? И вы, конечно, куда от вас денешься, тут все вообще только ради вас и устроено. Все во имя, все на благо, понимаешь ли. Л танаты — они танаты и… сам уж должен разбираться, пора.
Он пробирался сквозь толпу, волоча за собой никак не очухивающегося Листопада, и внутри у него все кипело. «Надавали тебе, Перевозчик? Все ему можно, как же. Знай свое место, кормчий, да не вылезай, вот что я тебе скажу. Равновесие. Где ты его видел, то равновесие…»
Оки очутились на площади, окаймленной с одной стороны семьдесят девятой, а с другой — восьмидесятой линиями. Семидесятые слева кончались ровным рядом одинаковых домиков под двойными тентами. Справа, где начинались восьмидесятые, палатки были поразношерстней. По краям площади даже кое-где торчали искривленные скелеты странных деревьев, а из утоптанной почвы неведомыми силами выбивались кучки пыльных жестких трав, серо-желтых, как мочало.
Луну над дальним берегом скрыли засветившиеся рябые тучи, и Харон опять испытал ощущение, которое всегда охватывало его на этой площади.
Не просто он когда-то видел ее и бывал здесь, живя пока только там, в оставленном Мире людей. Мало ли что он видел там и наяву, и в снах, являвшихся вовсе не отвлеченными. Он уже многое из того теперь забыл. Но выходя на эту площадь между рядами домиков, он ощущал ни с чем не сравнимое.
Вот здесь он и должен быть.
Не то чтобы это было его окончательное место, его теперь вечный дом, его предназначение, но чувство верно пройденного пути, хотя бы части пути, было очень острым. Потом острота сгладилась, однако всякий раз, вступая на утрамбованное широкое пространство, он то, первое, вспоминал.
— Куда поведешь, парень? К себе? Или прямо сразу к Локо? Где твои интересные личности?
Листопад повертел головой, безуспешно пытаясь сориентироваться. Вообще-то он уже неплохо разбирался — да и что там разбираться-то? — в линейной планировке лагеря, но пока что у него еще не выветрился завораживающий страх, когда отнимаются ноги, и тошнотворная, оглушающая, бьющая в темя боль.
Бесстрастный Харон возвышался перед ним, как молчаливая скала. Что ему надо? А, да, к Локо. И вообще поговорить. Что-то надо было сказать
Перевозчику, была какая-то мысль. В какую же сторону двигаться?
— Да, Харон, конечно. Я только никак не соображу…
Черная рука взяла его за плечо, повернула. Палец указал узкий проход между палаточных стен. Правильно, туда.
— Спасибо, Харон. Пошли, кто-нибудь там должен быть. Если не отправились на берег, вместе со всеми.
Харон покачал головой, чуть усмехнулся. Палец вновь указал в проход меж палаток.
«Ошибаешься, парень, — думал Харон. — Когда Локо и Локина компания ходили смотреть на какую-то там следующую Ладью, пусть даже кому-то из этой компании на той Ладье предстояло отъезжать? Эти не станут нервничать по поводу очереди на Тот берег, они «со всеми» не пойдут. Давай, давай, парень, а будем нужны, позовут нас, найдут. Где хошь сыщут».
«Все-таки он взаправду слышит, — думал Листопад, перешагивая растяжки и какие-то подозрительные ямы. — А я не верил. Выходит, зря».
Внутренность большой, примерно как армейская десятиместная, палатки освещалась теми же подвесными фонарями «летучая мышь». Никогда не гаснущие, никогда не изменяющие силы источаемого сквозь мутный колпак света. Их и открыть, чтобы рассмотреть, что, собственно, там светит, какой род огня — электрический, живой коптящий язычок, еще что-нибудь, неведомый какой-то люминофор, — было невозможно. Да они и небьющиеся, кажется, были к тому же, эти «мышки».
Однако здесь этих ламп, которых в обычных палатках по одной, было аж шесть штук, и еще пару, Харон знал, Локо прячет в рухляди в углу. Припасливый, рачительный хозяин Локо.
Про него единственного можно было сказать, что у него налажен быт. Эти невозможные покрывальца, кособокие табуреты и лавочки с трухлявыми резными сиденьицами и спинками, этажерочки и занавесочки — смех, окон-то ведь нету — и по всему лагерю собранные безделушки, поделки, сохранившиеся с невесть каких времен… «Нет, нет, надо выразиться, как это принято в лагере: с бессчетного множества Ладей назад. Детский язык».
Харон опустился прямо на пол у входа. Здесь он мог оставаться в некоторой тени, а усевшись ниже уровня лавочек и креслиц, на которых размещались другие, не лез в глаза своим ростом и размерами.
И Ладьи не про Локо, и Тоннель, а уж о чем другом и говорить не приходится. Локо-дурачок явно ориентирован на длительное вживание, говоря уже языком взрослых дядей с серьезными занятиями. Только никакой он не дурачок, хотя прикидывается иной раз просто артистически. И собираются у него любопытные не из тех, что стали бы простой фонарь колотить, чтоб «поглядеть, чего внутри».
— Поймите, и Злые Щели, и город Дит — это все не из той оперы. Нет никакого резона примешивать сюда построения Алигьери! Подумаешь, семь — или сколько? — веков мир проникался его концепцией и наконец проникся настолько, что она сделалась нарицательной и будто бы даже и непреложной! Да и какой мир — европейский? Христианский? В Африке про эти пресловутые Крути слыхом никакие зулусы-масаи не слыхивали…
— Мы тут… не из Африки. Не городи ты, — отозвался от противоположной стены угрюмый бас.
— Верно, — легко согласился говоривший, — и это еще отдельный вопрос. Я хочу сказать, что не следует поддаваться, идти на поводу у первых пришедших в голову аналогий. То, что в лагере — чем бы лагерь ни считать — сложился определенный фольклор, еще ни о чем не говорит… то есть на него безусловно необходимо ориентироваться, если мы хотим понять, где мы и почему, но считать за единственно правильный со всеми вытекающими отсюда последствиями…
Присутствовало десятка два гостей. Как принято у Локо, в основном располагались вдоль стен и вокруг обширного овального стола с гнутыми ножками — предмета особой Локиной гордости, но где, где, спрашивается, взял?! Основную речь вели сидящие за столом, от стен обычно ограничивались репликами. Состав, понятно, менялся, но общее правило соблюдалось.
«Что характерно, изменения настигают с обеих сторон: с одной — то и дело кому-то приходит очередь, и его, такого только что пытливого и ищущего, загоняют на сходни, подвздергивая для острастки из ножен черное тупое лезвие, с другой… а с другой так: витийствует, ораторствует, предлагает гипотезы, выдвигает теории, рассыпается мелким бисером, а там глядь! — уж не подсаживается к столу, скромно у палаточной стеночки, и глаза пустые. Вякнет что-нибудь по старой памяти, произнесет в точку или в пусто, да и вновь перед собой упрется. А там и совсем перестанет ходить, переселится на сотые… Эти поднимаются по сходням сами. Массой. Стадом».
— Тот, что говорит, прибыл одну Ладью назад, точно, я его вычислил, — шептал Листопад, пристроившийся рядом. — Еще пока нормальный. Не приморозило его еще. (Листопаду самому понравилось слово.) Этот, который возле него, — просто псих. Псих, про него все знают, поймешь почему.
Но он в общем молодец, похоже, разбирается. Баба рядом — не знаю, не видел, из последних, может? Опять новые прибыли, Харон, почему, как тебя не бывает, сразу поступают новые? Смотри, на стороне, где Локо сидит, один в бушлате, видишь? Вот с ним мы хотели к тебе подойти, но это успеется. Других не знаю, да все они какие-то… Где-то в лагере, поговаривают, такой хоронится мудрец — Психу рядом не ходить…
