Mихаил Ахманов - Тень ветра
Губы Чии были сладкими, как нектар медоносных птиц темные локоны рассыпались по груди и плечам, и Дик с юной жадностью целовал их-и эти локоны, и губы, и маленькие напряженные соски, и руки, обнимавшие его и в то же время гладившие по лицу, касавшиеся щек, затылка, шеи… Высокая трава колыхалась над ними, но шорох ее заглушали тихие стоны Чии и шум крови в висках. Кровь стучала лихорадочным набатом, будто Наставник Чочинга отбивал стремительный ритм прыжков в песчаной яме, грохоча клинком по обуху секиры. Однако Дик, уже изведавший таинства любви, понимал, что торопиться здесь нельзя, что девушка, приникшая к нему, – не соперник в поединке и что связывает их не страстное желание победить, а просто страсть. Он хотел, чтобы Чии было хорошо – так, будто качают ее Четыре ласковых потока, и Четыре звезды, спустившись к самым травам, гладят кожу своими теплыми лучами.
Жаль, что у него так мало рук! Сам он мог гладить ее шелковистые бедра или тугие чаши грудей, обнять ускользающе-гибкий стан или… Впрочем, он уже понимал, что руки – не самое важное; когда происходит э т о, не думаешь, где твои руки и ноги и где голова – по-прежнему при тебе или уплыла куда-то в одном из потоков, а может, просто растаяла в нем? Растаяла так же, как он сам растворялся в упругой и нежной девичьей плоти, сливаясь с ней, чувствуя ее восхитительный трепет и зная, что он – желанный, единственный, любимый…
Прежде такого не было. Он мог обнять Чию и подивиться гладкости ее плеч, мог прикоснуться к соскам, алевшим крохотными вишнями, мог взять ее на руки и пронести по скользким камням под сумрачной завесой водопада… Мог, мог! И может сейчас… Только почувствует не удивление, а трепетную нежность, и восторг, и что-то еще, чего не выскажешь словами – ни по-тайятски, ни по-русски, ни по-английски… Как все изменилось! Прежде они сидели здесь, в траве, глядели на яркие Искры Тисуйю и рассуждали о мирах, безлюдных или населенных, что вращаются в неизмеримой дали вокруг своих светил… Прежде!… Когда это было? Год, полгода назад? Как недавно! И как давно…
Чия вскрикнула, застонала, выгнулась под ним дугой, прижимая голову Дика к груди. Он поцеловал ее – бережно, осторожно, чтоб не оставить синяков на нежной коже. Нравы тай и тайя были вольными, и никто их за это не поминал, но слишком отчетливый след ночных утех мог бы вызвать насмешки и расспросы. Конечно, у подружек, а не у взрослых – взрослые считали, что молодежи до брака полезно перебеситься. Но и тут был свой нюанс, о коем Дику приходилось не забывать. Всякий видимый знак любви на теле Чии мог обидеть Чиззи – ведь они, в конце концов, были близняшками, и полагалось им, согласно обычаю, все делить пополам. Даже его, неприкаянного ко-тохару! Для тайя это казалось вполне естественным, а Дик был полон сомнений. Странно! Ведь Чия и Чиззи были так схожи… И все-таки он различил бы их в самый темный ночной час, ибо одна будила желание, а другая… Словом, что касается другой, он больше полагался на Сохо и Сотаниса.
Приподнявшись на коленях, Чия ловко обернула вокруг бедер расшитое листьями и травами полотнище. Глаза ее блеснули в серебристом свете поднимавшейся луны, и Дику почудилось, что они влажные – будто девушка плачет или с трудом сдерживает слезы. Он прижался щекой к ее колену, чувствуя, как тонкие пальцы Чии блуждают в волосах.
– Жаль, – сказала она. – Жаль, что ты уйдешь, Ди.
– В лес?
– Нет. Уйдешь совсем. Уйдешь, и мы расстанемся… Навсегда!
Он приподнялся, всматриваясь в ее лицо, смутно белевшее в полумраке.
– Почему ты так решила?
– Потому что всякая птица летит к своему гнезду… Нет, не говори ничего, помолчи! – Дик хотел возразить, но она прижала пальцы к его губам. – Помолчи и послушай, что я скажу. Любовь должна приносить плоды. Если их нет, из жизни уходит радость, а кому нужна жизнь без радости? Но я свою радость сохраню… тут и тут… – Одна ладошка Чии леглана грудь, другая коснулась век. – И ты сохрани! Не забывай меня и не жалей ни о чем. Что было, то было, а то, чего не может быть, не исполнится и не свершится.
Это она о детях, подумал Дик. Конечно, у них не могло ыть детей – с той же нерушимой определенностью, с какой он не мог обзавестись братом или вырастить две новые руки. свои шестнадцать лет Дик, пожалуй, смирился бы с этой Дои, но ни один из тайских его ровесников подобного мнения не разделял. У них, как говорил отец, продолжение рода являлось социальным инстинктом таким же устойчивым, как миролюбие женщин и воинственность мужчин.
Разумеется, Чия была права – он улетит в свое гнездовье, ей останутся воспоминания, и дети, и верная ее икки, и мужья… Или Сохо с Сотанисом, или Цор с Цохани, или Цига с Цатом… Это казалось несправедливым, но это было так, и не стоило об этом говорить.
И все же он произнес слова, в которые сам не верил, хоть слышал их не раз – от тетушки Флори и богомольных ее приятельниц; слова древнего утешения, понятного людям, но неведомого в тайятских лесах и горах. Наверное, он сказал их для того, чтоб крепче запомнилась эта ночь – и сама ночь, принесенные ею радости.
– Расставшиеся на земле соединятся на небесах, – шептал Дик.
Чия улыбнулась, перебирая его волосы.
– Что это значит, Ди? Как можно соединиться в небе воздуха и облаков, где пылают Искры Тисуйю? Там слишком холодно и неуютно!
Он попытался растолковать ей о загробном мире, о добром божестве и райских кущах, что служат обителью для любящих сердец, о том, что после смерти они превратятся в бестелесных призраков, и будет совсем неважно, сколько у кого рук, ног или голов: главное, что они любят друг друга и не хотят расставаться. Но если судьба разлучила их на земле, они встретятся в небесных чертогах – и там жизнь их и любовь будут вечны. А чертоги эти – вовсе не то холодное небо без воздуха и облаков, что простирается меж звезд, а совсем иные Небеса, Рай, Парадиз, Эдем, прекрасный мир, населенный духами и другими загадочными, но добрыми существами. Никто не знает, где он находится, но туда нельзя долететь на космическом корабле или шагнуть через Пандус; туда попадают лишь одной дорогой – сквозь врата смерти, когда человек сбрасывает земные узы и свою телесную оболочку.
Дик изложил все это на одном дыхании, слегка бессвязно, так как его познания в божественных предметах, несмотря на все труды тетушки Флори, оставляли желать лучшего. Чия его не поняла. Вернее, ей было ясно, что он пытается ее утешить, но мысль о загробном существовании никак не укладывалась в ее хорошенькой головке. Тайят являлись рационалистами и твердо знали, что за порогом Погребальных Пещер их ждут тлен, пустота и вечное забвение. В отличие от людей Земли, они не строили иллюзий и не предавались несбыточным мечтам и ценили вещи реальные, ясные и зримые – жизнь, победу, любовь. Их Рай, их божественный Парадиз находился тут, на мирных зеленых склонах Тисуйю. И Чия была готова это доказать – не словами, которым она не слишком доверяла, а совсем иначе. Гораздо убедительней думал Дик, целуя ее твердые маленькие груди.
КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
Чоч, великий воин клана Теней Ветра, пришел из лесов к отцу своему Чочинге Крепкорукому. После того, как были спеты Приветственные Песни и Чоч рассказал о славных своих победах над воинами Извилистого Оврага и Гремящей Расселины, о резне, учиненной среди Звенящих Вод, с коими Тени Ветра враждовали уже шесть поколений, о том, сколько бойцов прибавилось в его лагере, какими искусствами они владеют и от каких Наставников пришли, – после всего этого их беседа повернула в иное русло. Оба тай, старый и молодой, сидели на циновках в пещере с высоким сводом; на стенах ее тускло поблескивали клинки и боевые топоры, мерцали острия пик и дротиков, неясными тенями маячили щиты, луки со спущенной тетивой, связки стрел и метательных ножей. В углу, прислоненный к стойке для тяжелых секир томо и копий цухи-до, находился самый большой из щитов – овальный, в рост человека, с тремя стальными остроконечными рогами. На этих рогах висел Шнур Доблести хозяина – внушительное ожерелье, где косточки фаланг и диски, выпиленные из черепов и ребер, соседствовали со звериными клыками. Шнур был длинным, и если б Чочинга набросил его на шею, он спустился бы до самых колен. У Чоча еще не было такого огромного почетного ожерелья, но все шло к тому, что он не отстанет от отца.
– Скоро молодой ко-тохара, получивший имя Две Руки, спустится в лес, – промолвил Чочинга, поглаживая змеиную голову, что мерно раскачивалась у его груди. Питон считался полноправным членом их семейного совета – ведь он был тарще всех в роду Чочинги, и воины трех поколений танце-али с ним, оттачивая свое боевое мастерство. Век его был лог как струи водопада, что сбегали с горных вершин к есному озеру. Скоро Дик Две Руки спустится в лес, – повторил Чочинга. – Ты, Чоч, будешь его Наставником. Ты будешь следить за ним и учить его, пока он не возьмет первую кровь.
