Андрей Левицкий - Путь одиночки
– Типа мы на месте, бро, – улыбнулся Момент.
Последнюю часть пути шли быстро – промокший Данила не чувствовал ног и старался поскорее согреться. Происходящее все больше казалось ему сумасшедшим сценарием, и было подозрение, что это не конец фильма, а только начало. Хотелось одного: попасть в тепло, и чтобы сумасшествие поскорее закончилось.
Геша Момент сел на корточки и принялся отвязывать от ботинок тряпки с перцем, комментируя:
– Лучше не вызывать подозрений, иначе не пустят.
Данила и сам все понимал. Многословный товарищ его раздражал, тоже умник нашелся. Молчание не всегда говорит о наличии ума, но часто свидетельствует об отсутствии глупости. Он сам не любил попусту трепаться, Момент же фонтанировал словами. Наверное, даже после его смерти язык будет еще полчаса шевелиться.
– Всего под Цыбулько шесть человек, трое – отморозки. Такие дела, бро. Так что ты молчи, к ним подход особый нужен.
– Можно ли доверять твоему Цыбулько? – Прищурившись, Данила изучал лагерь вероятного противника: несерьезные ворота и руины КПП, даже забора нет, сгнил; где-то тут должен быть дозорный пост, не могут же они главный вход без присмотра оставить. Наполовину опавшие березы отлично просматривались – негде там спрятаться. Скорее всего, пост за теми молодыми елями.
– Ни в коем случае, бро! – запоздало ответил Момент. – В его лагере вообще никому доверять нельзя.
Данила вымотался и замерз. Несколько раз похоронив себя, а потом воскреснув, он потерял страх смерти и решил в этот раз плыть по течению. Что бы там ни было, сейчас бы хоть погреться и одежду сменить.
– Оружием у него можно разжиться?
– Всегда, бро. Вот ты меня действительно удивишь, если скажешь, что у тебя есть бабло.
Когда направились к воротам, Данила снова прищурился в поисках дозорного пункта. Колючая проволока давно проржавела напрочь, но деревья росли частоколом, и пройти можно было только по присыпанной листьями асфальтовой дороге.
Скрипнули петли, и он очутился за воротами, где царило такое же запустение. Дозорный пункт – выкрашенный темно-зеленым "скворечник" на сваях – притаился между елями.
– Стоять! – проорали оттуда. – Кто такие? Куда направляемся?
Будка была сварена из толстых листов железа. Из бойницы торчал автоматный ствол.
– Ты чё, бро, Момента не признал? По делу, к Назару.
– С тобой кто? Первый раз его вижу.
– Все мы когда-то попадаем сюда в первый раз, – философски заметил Момент. – Вишь, как чувак угваздался – в трясину угодил.
– Любитель, мля, – проворчали в будке. – Ладно, проходите.
Момент в ответ любезно оскалился и танцующей походкой направился вперед. Данила пошел за ним. Так сразу и не скажешь, что тут была асфальтовая дорога, даже молодые березки укоренились. Корни пробили асфальт, в трещинах буйствовали трава и молодая поросль деревьев. Еще с десяток лет – и зарастет народная тропа к известному всеми контрабандисту, перекупщику и барыге Назару Цыбулько.
Запахло дымом. Данила инстинктивно напряг плечи: между лопатками ощущался прицел внимательных глаз.
Не первый день Данила бродит по Сектору, уже привык к духу запустения и едва заметному, кисловатому запаху ржавчины, витающему в подобных местах. Но раньше он был вне жизни Сектора, наблюдал ее со стороны и пытался контролировать, сейчас же с глаз будто сорвали повязку и он взглянул на Сектор и его обитателей по-другому, прикоснулся к их быту, ощутил себя пришедшим в этом мир чужаком, которому предстоит заново научиться жить.
Вот кладбище "Уралов" и "ГАЗов", просевших на спущенных шинах. Прохудились кабины, помутнели стекла. Из-под некоторых машин проросли деревца и заключили железные туши в объятия, приподняли, сплюснули с боков.
Слева белели то ли ангары, то ли бараки с обвалившейся штукатуркой, тянули к небу гнутую, изъеденную ржавчиной арматуру. Ни признака жизни, Данила даже засомневался, что поблизости кто-то обитает, но вскоре услышал голоса. Кто-то вроде бы пел, бренчала гитара. Потом она смолкла, раздался взрыв хохота.
Миновали кладбище машин и ржавые контейнеры для крылатых ракет, обогнули развалившийся барак и очутились на очищенном от деревьев и листьев асфальтовом пятачке. По периметру стояли целехонькие КУНГи, "кузовы унифицированного габарита", снятые с приговоренных к смерти машин. В некоторых жили – из труб валил дымок. Впереди располагалось более или менее целое двухэтажное здание с жестяной крышей, разрисованное граффити. В правом крыле уцелели стекла, левое чернело провалами окон. Первый этаж напоминал ангар: пара железных ворот, окна – узкие прямоугольники.
Чем ближе к людям, тем слабее дыхание смерти. Здесь ноздри щекотал дым костра, кто-то надтреснутым голосом пел:
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников, матерых и щенков…*
Однако, угадал с песней невидимый исполнитель. Сразу повеяло детством и походами, спортивным лагерем в Крыму и песнями о черном альпинисте…
* Здесь и далее цитируется песня В.С. Высоцкого "Охота на волков".
Обогнув первый КУНГ, Данила увидел костер, вокруг которого сидели трое мужчин: двое спиной, один, чернобородый в болоньевой куртке с капюшоном, – лицом к незваным гостям. Чернобородый бил по струнам и пел с таким упоением, что гостей заметил не сразу.
Наши ноги и челюсти быстры.
Почему же, вожак, дай ответ,
Мы затравленно рвемся на выстрел
И не пробуем через запрет?
Волк не должен, не может иначе!
Вот кончается время мое:
Тот, которому я предназначен,
Улыбнулся и поднял ружье.
Момент замер поодаль и приложил палец к губам, его лицо расплылось в довольной улыбке, и Данила тоже почувствовал острое желание не бежать от погони сломя голову через болота и расставленные флажки, а протянуть руки к костру, хлебнуть мутной жидкости из бутыли, что стоит возле гитариста, заесть кусочком душистой буженины…
Один из "камуфляжных", тот, что сидел спиной, потянулся к буженине, разложенной на целлофановом пакете и, ощутив взгляд гостя, обернулся:
– Опачки!
У обернувшегося было простецкое лицо, залысины на висках, широкий нос, пухлые губы и щеки, раскрасневшиеся то ли от жара костра, то ли от самогона… Чернобородый отложил гитару, встал и, огибая костер, направился к пришлым.
– Виталя, ты глянь, на огонек прилетел Момент, крысюк! – пророкотал он напористо, но без особой злости. – Как оправдываться будешь? Пошли по твоему совету, чуть все не подохли! Неопасно, да?! Виталя сирену поймал, чуть Казанову не изнасиловал…
У костра парень, по-видимому, тот самый Казанова, с кудрявыми каштановыми волосами, свисающими до плеч из-под военной (трофейной, вероятно) фуражки, хохотнул.
– …связать пришлось. А был бы ты рядом, тебя бы связали, чтоб знал!
Захохотали все, кроме румяного Витали, тот просто улыбнулся и потянулся к шампуру. Данила сглотнул.
– Никак не буду оправдываться! – сразу пошел в атаку Момент. – С чего мне отмазываться? Я сказал, что знал, предупредил, что опасно, а что Сектор изменчив, вы должны были знать и без меня, чуваки. Не так, что ли?
Сказал он это очень уверенно, с вызовом, и показная агрессивность мужиков, и без того вялая, сошла на нет. Чернобородый дернул себя за длинные волосы с седыми дорожками, дыхнул перегаром:
– Одним разом поседел, чтоб тебя!
– Я ж не поседел! – возмутился кудрявый Казанова. – А мне больше вашего досталось.
– У тебя рожа смазливая, тебе не привыкать…
– А ну заткнитесь!
Все повернули головы на голос. Чуть наклонившись вперед, от ангара шагал мужчина средних лет, жилистый, с черными усами, похожими на щетку пылесоса. Черты узкого лица не запоминались – только усища эти да кустистые брови. Ну, еще черные, глубоко посаженные глазки. Глазки сновали, как руки карманника, ощупывали взглядом, встряхивали и ни на ком не задерживались подолгу. Еще обращала на себя внимание одежда: темно-синие спортивки с тремя полосками по бокам – типа "Адидас" – и облезлая кожаная куртка, сужающаяся книзу.
– Кардан, скока тебе говорить можно, шоб ты не бухав? Опять пяный. Еще раз увижу тебя пяным, хрена тебе свинячого, а не обмена
Бородач погрустнел и сел к костру, а новоприбывший обратился к Моменту:
– Ну а ты шо припэрся? Шо тэбе?
– Назар, бро, человека привел.
Назар Цыбулько подвигал усами, потер подбородок. Данила ощутил себя рабом на невольничьем рынке, криво ухмыльнулся и выложил правду:
– Я патрульный МАС, мои люди погибли, теперь мне нужно назад. Я уйду с первыми проводниками, которые двинутся в Тверь.
Цыбулько подбоченился, выпятив усы. Если у большинства животных основной выразитель эмоций – хвост, то у него обязанности хвоста выполняли усища.
