Александр Зорич - Стальной лабиринт

На девушке было бальное платье с широкой юбкой а-ля сказочные принцессы. Платье было туго утянуто на талии, в самом неожиданном месте сияла приковывающая всеобщие взгляды большая синяя роза…

Теперь, в отличие от последней встречи в дверях, когда одетая в школьную форму Нина показалась Растову совсем еще девчонкой, разве что грудастой, лицо ее несло явственные признаки вмешательства профессионального визажиста. Пухлые губы стали густо-малиновыми. Ресницы прогибались под тяжестью черной мохнатой туши. Скулы потемнели от матово-коричневой пудры. А на веках лежали аквамаринового цвета тени…

«Такая взрослая», — невольно подумал Константин, безо всякой охоты отдавая себе отчет в том, что тело его откликается на неслышимый ухом зов девушки самым недвусмысленным образом.

Пока девушка несмелым голоском пела модный шлягер, где слова были переиначены так, чтобы речь шла об уходящих делах школьных, мать Растова трещала без умолку.

Говорила о том, что Нина — не родная дочка в семье высокопоставленных чиновников Белкиных, а приемная. Что родные мать и отец Нины погибли при крушении флуггера, когда девочке было семь лет. Что характер у девушки сложный, учителя жалуются: мол, дерзит, не слушается, во всех вопросах имеет свое мнение.

Еще мать говорила о том, как это здорово, что Кеша наконец-то полюбил. Ее, Марию Ивановну, всегда очень беспокоило, что Кеша — до Нины — ни за кем не ухаживал и вообще не выказывал интереса к женскому полу. И что она советовалась с врачами насчет того, сможет ли Кеша «ну, ты понимаешь», ведь болезнь (в этом месте Константин привычно кивнул, он всегда «все понимал», даже когда не понимал ничего). И что Нина, по-видимому, отвечает Кеше взаимностью. (В этом месте Константин испытал какую-то глубинную тревогу, словно в животе у него великаны натянули канат, но в природе этой тревоги он постеснялся признаться даже себе самому.)

— …Недавно спрашивал меня, не будем ли мы с папой против, если они с Ниной поедут на Алтай. Мы-то не против! А вот что родители Нины? Они у нее, между нами, слегка с приветом оба. А Кешенька сказал, что с Ниной и ее родителями еще не говорил… Но почему они обязательно должны быть против?! В конце концов, я могу и сама с ними поговорить. Плесни-ка мне еще шампанского, сыночка…

— Букет внести! — визгливо потребовал конферансье, и Нине вручили охапку белых гортензий.

Капустник догорел, на сцене расцвела лилиями официальная часть, и на свой стул — им достались лучшие места за столиком второго ряда по центру, прямо возле эстрады — вернулся отец, Александр Павлович, который отвлек на себя многословное внимание матери (а также и половины зала, по которому бежал одобрительный говорок).

Константин закрыл глаза: он видел перед собой Нину.

Константин открыл глаза: он видел перед собой Нину.

Хотя никакой Нины перед ним не было.

На сцене его брат Кеша, разодетый, как актер музкомедии, получал аттестат о среднем образовании из рук директора, полутораметрового человечка с профилем североамериканского орла-стервятника.

Сразу же позвали в банкетный зал, где уже были тесно заставлены деликатесами длинные столы.

Слева — зона перепуганных, а оттого поминутно прыскающих смешками выпускников.

Справа — зона их раскрасневшихся от гордости родителей, за время церемонии состарившихся на годы.

По центру — учителя и восточного вида тамада, вездесущий и пустой, как новостные программы визора.

Константин, который за время службы успел подзабыть, как выглядит паштет из гусиной печени и каковы на вкус маринованные яйца мафлингов, безучастно уничтожал холодные закуски в самом дальнем углу самого дальнего стола родительской зоны, в окружении пустых стульев (мать обнималась с какой-то необъятной теткой сельского вида — как оказалось, школьной учительницей немецкого, отец вершил судьбы спецмашиностроения по телефону), когда вдруг почувствовал у себя за плечом… холодноватый запах лаванды.

Константин обернулся.

Да, так и есть, к нему подошла Нина Белкина — разгоряченная, краснощекая. По ее плечам на тяжело вздымающуюся над корсетом грудь художественно спускались тяжелые природные локоны.

— Константин, я хотела пригласить вас на танец! — сказала Нина без тени робости на сияющем лице. — И еще мне нужен ваш совет насчет мотоцикла… Мне показалось, вы разбираетесь в технике.

Константин прекратил жевать.

Положил на скатерть вилку.

Медленно и ни слова не говоря, встал со своего стула. Нина Белкина стояла на расстоянии вытянутой руки.

Роста девушка была совсем небольшого, на две головы ниже его.

Он бережно, будто Нина была из тончайшего стекла, положил обе руки на ее предплечья.

Заглянул в ее сияющие надеждой и желанием глаза.

Опустил руки.

Пробормотал едва слышно:

— Нина… Я… Сейчас… Через три минуты.

Вслед за этим он быстрым шагом спустился из банкетного зала, освещенного сиянием поддельных звезд, в пустынный яркий вестибюль и быстро-быстро зашагал к выходу из гостиницы.

Он шел домой. Пешком.

«Еще не хватало у брата баб отбивать… У брата-инвалида… Только этого мне в жизни и не хватало…» — как заклинание повторял Константин, сгребая в дорожную сумку свои нестираные вещи вперемежку с планшетом, телефоном и документами.

Он накарябал на клетчатом листке бумаги «Мамчик, с днем рожденья! Я уехал работать в Мончегорск, подарок, конечно, с меня! Позвоню, как устроюсь!» и, чмокнув в восковую щеку бессменную домработницу, в прошлом и Кешину няню, Амалию Дитриховну, стек вниз по мраморной лестнице, застеленной изумрудным ковром, к лифту.

Он убегал, убегал от Нины Белкиной, с ее платьями принцессы, с ее обманчиво кротким голоском, взглядом как будто из-под воды и поломанными мотоциклами.

Ровно год Константин Растов отбыл тренером по фехтованию.

Работал в основном с трудными подростками, которых, и это известно всякому тренеру, в любом городе на свете больше половины.

Безотцовщина при живых отцах. «Почему мне досталось такое некрасивое тело?» «Когда я наконец вырасту?» Первое пиво, первая водка и первое пиво с водкой…

За этот год Константин многое понял и принял. Например, то, что существует бедность. Например, то, что бедность — не постыдна и даже не жалка. Впервые в жизни сам он жил бедно: зарплата у него была по российским меркам микроскопическая, а занимать у родителей не позволяли гордость и обида. Например, то, что учитель фехтования — работа для пенсионеров и романтически настроенных юношей, благодаря папе и маме не стесненных в средствах.

Первым он еще не был. Вторым — уже не был.

За тот холодный и темный год у Константина случились два полноценных романа. С красивой тренершей по боди-балету по имени Стася (переспали несколько раз, потом оказалось: у Стаси есть жених, милиционер) и с некрасивой, но домовитой и набожной по какому-то восточному обряду Алишей, бухгалтером клуба, где работал Константин.

Бухгалтер Алиша, с бровями-полумесяцами, понравилась Константину своей сказочной какой-то немотой (Стася — та вообще не умела молчать дольше нескольких секунд). Случалось, они с Алишей сидели, не говоря ни слова, часами. Иногда сидели перед визором. Иногда — на скамейке в публичной оранжерее, перед фонтаном «Семь гномов». Иногда — перед черным окном. Или за чаем.

Через три месяца таких заседаний, перемежающихся редкими сопящими волнами страстного, но безлюбовного секса, Константин понял, что с него хватит.

Еще месяц длилась самая изматывающая в подобных романах фаза — фаза их растворения в мировом эфире. Константин не знал, в каких словах сказать Алише, которая зачем-то не на шутку в него влюбилась, что он больше не может. Алиша же с затаенным ужасом ожидала этих слов.

В общем, сразу после трудного объяснения с Алишей Константин взял расчет, утрамбовал в сумку пожитки и отправился прямиком… в Харьков. Поступать в Харьковскую Академию Бронетанковых Войск — такое решение пришло к Растову однажды весенним утром и подозрительно быстро стало непоколебимым.

К родителям в Москву он даже не заехал — наврал про сроки, которые поджимают.

Но наврать себе Константин не смог, он знал, что боится оказаться в Москве, боится увидеть в своей гостиной Нину Белкину с мотоциклетным шлемом на сгибе локтя.

Боится, потому что не знает, чем такая встреча кончится. Точнее, именно потому, что знает.

Глава 3 В ОЧАГЕ ПОРАЖЕНИЯ

Харьков встретил абитуриента сорокаградусной июньской жарой, хмельным пивом «Рогань» и абсурдной канителью в приемной комиссии.

Вначале у Константина вообще не хотели брать документы — этого не хватало, того недоставало, а это вот надо в трех экземплярах и нотариально заверенным. «Нету? Как нету?! Положено!»