Школяр (СИ) - Василий Горъ
Я попробовал похамить — вломился в столовую одним из первых, снял пиджак, нагло повесил на спинку самого козырного кресла и только после этого встал в очередь. Народ проигнорировал и этот вызов. Хотя смотрел, как на самоубийцу, и ждал появления авторитетов. Я тоже ждал. Лишние десять минут после вкусной и сытной трапезы. Потом вспомнил, что к первому уроку тут просыпаются не все, понял, что теряю время зря, и вернулся в свой жилой блок. Там почитал конспект Ледицкой и пришел к выводу, что эта женщина училась как бы не добросовестнее меня: практически каждый абзац текста сопровождался комментариями, отсылками на другие источники, схемами и выводами, сделанными во время личных экспериментов. От файла оторвался только благодаря сработавшей напоминалке, очередной раз пострадал из-за того, что вынужден тратить море времени впустую, и быстрым шагом вышел в коридор. А уже без одной минуты девять перешагнул через порог кабинета русского языка и литературы, залюбовался невероятно густой рыжей гривой, узкой талией, аппетитнейшей задницей и красивейшими ножками училки, которую, кстати, видел в первый раз.
На последних трех метрах «дистанции» уставился в окно, добрался до своей парты, сел, посмотрел на мисс-Вселенную спереди и с трудом удержал лицо — с этого ракурса она вызывала не интерес, а омерзение! Причем не выдающимися надбровными дугами, мясистым носом и тяжелым подбородком, а крайне неприятным расположением мимических морщин, брезгливо поджатыми тонкими, практически бесцветными губами и взглядом, в котором читалось глубочайшее презрение ко всему на свете, кроме себя-любимой!
Пока я отходил от эмоционального шока, эта особа успела посмотреть на часы, переместиться за кафедру, повернуться к классу всем корпусом и одарить учеников змеиной улыбкой:
— Мне надоело слушать ваше блеяние, и сегодня я от него отдохну…
Судя по тому, что после этих слов раздался многоголосый стон, она изрекала нечто подобное не первый раз, и мои одноклассники знали, о чем вот-вот пойдет речь.
Как выяснилось буквально через секунду, с этим выводом я не ошибся:
— Сегодня у вас в программе сочинение. А темой будет…
Тут она, издеваясь, выдержала длинную паузу, а затем реально удивила оригинальностью названия наших будущих трудов:
— …ну, скажем, «Логические нестыковки в поведении второстепенных персонажей романа „Четыре дня в аду несбыточных надежд“»!
Пока класс вешался, Инна Переверзева дисциплинированно подняла руку, дождалась разрешающего кивка и хмуро поинтересовалась, можно ли будет пользоваться первоисточником.
Учительница презрительно поморщилась, сделал вид, что размышляет, а потом «проявила великодушие»:
— Если проблемы с памятью и мозгами, то так и быть, пользуйтесь. У вас два часа на все про все и… информация персонально для новенького: в моем классе установлена система контроля траффика любых электронных приблуд, так что не тратьте время на поиски живых или программных «помощников»!
Я пропустил это дополнение мимо ушей, ибо учился не ради оценок, соответственно, все задания наставников делал самостоятельно и предельно добросовестно. Не стал тянуть и с началом работы: включил личный терминал, создал новый документ, впечатал в него название, появившееся на большом экране за спиной Агнии Пантелеймоновны, и выписал в отдельный столбик имена второстепенных героев произведения. Пока восстанавливал в памяти, чем себя проявил каждый отдельно взятый, и разбирался в мотивациях, успел заинтересоваться предложенной темой и… сел на любимого конька сводного братца, то есть, принялся придираться ко всему и вся. А минут через сорок, оглядев список недоработок «великого» Николая Лапина, внезапно вспомнил язвительный отзыв Якова Скрябина, единственного литературного критика, с мнением которого считался наш наставник по русской словесности:
'Талант? Бесспорно: сердце стыло
от вязи слов и ритма чар…
…два дня. И Коле надоело!
…но так хотелось гонорар…'
К сожалению, это воспоминание потянуло за собой другое, и перед моим внутренним взором появился хохочущий Славка. Со взглядом, горящим весельем, и непослушной челкой, лезущей в глаза. Вспомнил и стул, на задних ножках которого он в тот момент качался, и звонкие шлепки его ладоней по бедрам, и попытки добавить к этому четверостишию еще одно. С нашими впечатлениями об этом романе. В общем, я на несколько секунд выпал из реальности. Но училка, как оказалось, не дремала — подошла ко мне, прочитала эти стихи, невесть когда впечатанные моими руками на место под эпиграф, и изумленно хмыкнула:
— Вы читали и до сих пор помните эту эпиграмму Скрябина⁈
Лицо брата снова кануло в Лету, и я коротко кивнул.
— Интере-е-есненько… — протянула она, изобразила танцевальный пируэт и… оставила меня в покое. В смысле, одарила нечитаемым взглядом, облизала губки и, покачивая бедрами, пошла к кафедре…
…Сочинение я закончил за семь минут до звонка на перемену. Никакой уверенности в том, что в нем описаны все логические нестыковки, у меня, само собой, не было, зато я знал, что сделал самое главное — изложил мое личное мнение в комплекте с достаточным количеством аргументов и цитат. Вот и не дергался — дважды перечитал текст, не нашел ни одной грамматической ошибки, чуть подчеркнул итоговое заключение, заменив недостаточно резкую фразу на звучащую так, как надо, и со спокойным сердцем отправил файл Агнии Пантелеймоновне. Увы, буквально через миг курсор сам собой потянул «мой экземпляр» сочинения в правый верхний угол рабочего стола на экране часов и… не нашел папки со всеми предыдущими!
Мысль о том, что мой коммуникатор сейчас у матушки, а она — невесть где и рискует жизнью, заставила задохнуться ненавистью к Дурасовым и их верным союзникам. Не знаю, как в этот момент выглядело мое лицо, но Прыщ, за какой-то надобностью подкативший ко мне сразу после звонка, решил не будить лихо, пока оно тихо, и куда-то тихонько свалил.
Перехода в кабинет географии не помню — видимо, шел на автомате, сев на хвост кому-то из девчонок. Начало урока тоже прошло мимо меня. А потом в поле зрения нарисовался преподаватель и попросил рассказать классу об Архангельской губернии, Онежском уезде и тех родных местах, которые по какой-то причине запали мне в душу.
Я не видел в его глазах и тени негатива, но палиться не собирался. Так что встал, дал волю горечи своих утрат и криво усмехнулся:
— Больше всего в душу запал родной дом. Но
