Стас Северский - Историк
— Хакай… Но теперь я не нужен ему…
— Может, кого еще ищут?..
— Я не знаю… Они могут найти без таких ухищрений всех… Не могут найти только Хакая…
Ханс, объятый недоумением, все-таки встрял…
— Как же не могут, его ж три раза сжигали дотла?..
— Его сжигали, но не сожгли. Его память где-то скрыта, и он возвращается — его разум возвращается в его теле…
Олаф запустил руку в разметанные волосы…
— Но человека не так просто сделать — нужно сложное оборудование…
— Мы не нашли памяти Хакая — не нашли никаких следов… Теперь не можем найти и его — воскрешенного.
Олаф вскинул на меня уверенный взгляд, подтверждая его кивком головы…
— Этот «дракон» — бог, как ваш заледенелый Снегов и его «тень». Бог, высший над жизнью и смертью, — не живой и не мертвый.
Я собрался возразить этому, погрязшему в древних сказаниях, одичавшему солдату, но не сумел — не нашел никаких опровержений…
— В общем, все верно, Олаф… только мы не называем их богами.
— А кто они тогда, как не боги?
— Великие воины и правители.
— Боги и есть — великие воины и правители, создающие, контролирующие и уничтожающие нас.
— Значит, нам придется действовать под их взглядом. Но я уверен, что скрыться можно и от глаз богов…
— Хорошо бы, полковник… И хорошо бы поскорей… А то этот следующий за нами офицер начинает напоминать охотника мне — охотнику…
— Сейчас мы будем отдыхать… Сейчас нам нет нужды скрываться от разведчиков, от ликвидаторов… Тишинский вместе с Рокотовым послал нам покой, пусть и временный… Это значит, что и злой дух способен допустить ошибку, Олаф…
Запись № 6
Ханс сноровисто пробил дыры в консервном контейнере, насыпав на дно слой искрошенного осколками дорожного покрытия, залил в контейнер отработку и поджег, нанизывая на нож, как на вертел, разделанные тушки крыс. Я с отвращением смотрел на их беспомощно задранные корявые лапы и длинные голые обугливающиеся в огне хвосты… но запах свежего жареного мяса постепенно разогнал тошноту, вызванную видом этих тварей.
— Полковник, а вы, наверное, крысу впервые есть будете, да?..
— Да, Ханс…
— А у вас, в штабе Ясного, наверное, невиданные яства каждый день были, да?..
— Нет, Ханс, просто хорошая столовая… Я вообще в Центральном управлении СГБ служил… но и в Центральном штабе бывал нередко…
— Вы там, в штабе Ясного, верно, были, как под хрустальным куполом, да?..
— А ты знаешь, что такое хрустальный купол, Ханс?
— Нет… Знаю, что так говорят… Наверное, это что-то защищающее от всего…
— Верно, Ханс… И это защищает не только от стужи и зноя, но и от уродства… Хрусталь — чистое, прозрачное стекло, надсеченное для преломления лучей радужным сиянием…
— Как в Хантэрхайме… Я видел его издали — его сияние… Я знаю, что Хантэрхайм очень страшная крепость — холодная и жестокая, но очень красивая… Я слышал, что его сияния боятся, как его мороза, но я бы смотрел и смотрел…
— Его сияние ослепляет…
— А я бы мог смотреть до слепоты… Но Олаф мне никогда не давал смотреть… Он бы мне и этот хрусталь рассмотреть не дал…
— Правильно… Хрусталь только кажется прозрачным и чистым, как простое стекло, но он не показывает правды, искажая все блистающими гранями.
— Правда не красива. Это Олаф считает ее валькирией, прекрасной только оттого, что у нее в руках меч…
— У правды суровый лик… Она для нас — и обвинитель, и защитник, и судья… Без нее нет порядка, без нее нас нет…
— Но вы же жили без этой уродливой правды…
— Нет, не жил… Я не замечал красоты, не видя уродства… Я видел лишь высших офицеров, замерших статуями в парадных облачениях. Я не знал ни огня, ни стужи будучи в скупой прохладе белоснежных залов, не видел ни света, ни мрака под ровными отсветами штабных корпусов… Я был карателем, знающим о боли все, но не видящим всей боли — был только офицером, отдающим приказы и получающим донесения… Меня будто и не было… Я будто появился только сейчас…
Я понял это как-то вдруг… и почти удивился этой мысли… Моя голова горит, и сухой кашель душит меня, заставляя отрывисто лаять… заставляя вспоминать, что я — не статуя в парадном облачении… Я впервые ощущаю что-то сильное — ощущаю жизнь… боль, забивающую радость, и радость, затмевающую страх… Я чувствую силу, не сбитую этой больной слабостью… и волю, похожую на мощного зверя, а не на кусок льда… Я всматриваюсь в лицо Ханса, и, видя его открытую улыбку с черными беззубыми провалами, вижу белые залы штаба Ясного, силуэты генералов Совета РССР в черных шинелях… И я неудержимо хочу крикнуть им, что они только боги, только злые духи — что они не люди… что они не знают жизни… все они… И я еще не знаю… но я хочу узнать… А эти обледеневшие офицеры не позволяют мне…
— Ханс, а ты ведь оказался на воле с первого вдоха…
— Да, меня прошлой зимой в Штраубе активировали — и сразу понеслось…
— Ты, выходит, и жизни другой не знаешь совсем…
— Нет… Я хотел бы узнать, но куда мне… Мне бы и эту узнать… Куда уж другую…
— Узнать жизнь… для этого нужно жить…
— Когда что-то знаешь о жизни, жить проще.
— Но как жить, когда знаешь, что тебя обязательно убьют, Ханс?..
— Ну а что делать?.. Всех когда-то что-то все равно убьет…
— Не когда-то — скоро… очень скоро…
Я уронил голову на замерзшие руки…
— Знаете, я раньше Олафа все вопросами пытал — спрашивал его об одном, за что нам столько мучений… А он всегда отвечал, что — за то, что мы живем… Олаф говорит, что ничего даром не бывает, что за все платить надо… А сейчас цена жизни велика… Но он говорит, что жизнь чем сложнее дается, тем труднее берется…
— А он не дурак — Олаф этот…
— Очень умный… Он говорит, что нашим трудом мы нашу жизнь выкупаем у смерти… Мы думаем, действуем — и живем… продолжаем жить. И когда-нибудь мы пройдем все трудности — мы выплатим смерти цену жизни, и нам станет легче жить… Знаете, как мне сложно поначалу было… Но теперь я — привык… И теперь я знаю, как бить скингеров и лечить ожоги, как ставить ловушки на крыс и искать нужные вещи в руинах — мне это стало просто…
— Ханс, научи меня ставить ловушки на крыс — я умею расставлять их только на людей…
— Конечно научу… Хотите сейчас?..
— Позже, Ханс…
Я обернулся через плечо, ища Олафа… Он подошел ближе, будто учуяв мой зов.
— Олаф, что нужное тебе не смогла дать система?..
— Я хотел другой жизни…
— Настоящей жизни?..
Олаф пожал плечами…
— Жизнь всегда настоящая… Просто — другой… Я хотел дышать ветром… Хотел только — дышать ветром… Я долго терпел, но… Я привык есть и пить, когда положено, — привык хотеть этого, когда положено… Привык убивать, кого приказано… и хотел смерти тех, кого называли моими врагами. Система дала мне все, полковник, — дала все желания и все, для их утоления… У меня было все, что было мне нужно… Но был бой… и был ветер… И он драл мне глотку холодом, когда я кричал… И он вырвал мой крик с хриплым корнем, и он нес мой крик прочь — в нескончаемую даль, незнакомую мне, хоть я и видел ее не на одних только картах… Он звал меня моим голосом, полковник… и я пошел на этот зов — на мой зов…
— Свободы захотел?..
— А что это — свобода, полковник?.. Я всегда был волен. Я считал себя свободным, когда другие считали меня и рабом, и вольным… Я волен выбирать, и я выбираю — это все. Я решаю, когда терпеть, когда бунтовать… Меня нельзя покорить — покориться могу только я, полковник… Система дала мне силу и система получила отдачу… И я убил моего соратника, чтобы жил мой ветер…
— Ты выбрал ветер?..
— Я бросил чужую жизнь в объятья вечно голодной смерти, чтобы она выпустила из когтей мою жизнь — дал ей в руки добычу, чтобы взять из ее рук ветер… Мы всегда приносили смерти жертвы, чтобы жить, полковник…
— Но ты принес ей в жертву не врага, Олаф…
— Не врага… Нет… Лишь стоящего у меня на пути… Но моими врагами всегда были — лишь стоящие у меня пути… Я думал, где грань, которая разделяет воина с врагом, убийцу с жертвой и хищника с добычей… И я не нашел грани. Я убивал, чтобы жить — и воевал, и губил, и просто жрал…
— Разделитель — только сложность организации, Олаф… Добыча дает тебе жизнь, когда ты один, убийство — когда ты в стае, война — когда ты в системе… А ты зверь — просто зверь, Олаф…
— Не просто зверь, полковник… Я — сильный зверь… Такой сильный, что могу быть один.
— Или такой слабый, что не можешь быть с другими…
— Я могу быть везде, я могу — выбирать.
— Ты не можешь вернуться в систему…
— Но я могу вернуть систему.
— У тебя не хватит знаний.
— Хватит для выживания. А больше и не надо, полковник. Мне не нужны все эти завороты борьбы разведчиков и шпионов… Я не собираюсь ломать голову о мысли — пусть мысли сломаются о мою голову…
