Натан Арчер - Холодная война
Галичев быстро миновал пустовавший холл научной станции и зашагал по коридору, направляясь в противоположный конец комплекса. После влажного тепла убежища Собчака холодный воздух перехода был подобен бодрящему ливню, разгонявшему туман.
Людям не понравится, что власти не соизволили хотя бы что-то сказать. Их порадует весть о прибытии новых солдат, хотя возвращению вместе с ними самодовольной воительницы — лейтенанта Лигачевой они вряд ли обрадуются. Рабочим она нравилась, вполне сносно относился к ней и сам Галичев, но многие по-прежнему сомневались в ее способностях. Слишком она молода для офицерского звания. Несмотря на все ее усилия доказать самой себе, что она ровня мужчине, лейтенант оставалась женщиной, хотя большинство, вероятно, и признавало определенную исключительность этой женщины. Его люди предпочли бы более опытного, более властного офицера во главе заставы, и осуждать их за это у Галичева не было оснований.
Что касается всего остального, они могут принимать или не принимать для себя догадку Собчака о приземлении в районе станции американцев, ответственных за исчезновение дозора. Пусть это наиболее логичное объяснение, он сам не чувствовал, что предположение ученого верно, и не сомневался, что другие подумают точно так же.
Шагая по коридору, Галичев ощущал пронизывающий холод, которым веяло от бетонных стен. Ему даже показалось, что он слышит вой ветра над головой.
Зачем американцам эта авантюра в белой пустыне, в этом самом морозном углу ада? Американцы — нежные создания. Они живут в теплых, удобных местах вроде Флориды и Калифорнии. Кому охота покидать купающиеся в солнечном свете просторы ради холодной, унылой земли, где по несколько месяцев не кончается ночь?
Люди скорее поверят в существование полярных привидений, чем в подобную американскую авантюру.
Глава 12
Слесарь Сергей Евгеньевич Баянов был не в восторге от прогулки по глубокому снегу с двумя сторожевыми собаками станции.
Это не входило в его обычные обязанности: выводить собак было делом Сальникова. Но Сальников не вернулся с задания Собчака, а заниматься собаками кто-то был должен, и их поручили Баянову. Он сделал большую ошибку, признавшись, что знает в них толк.
Собаки, казалось, тоже были не рады такому повороту событий, и Баянов не сомневался, что беспокоил их не только холод. Вместо того чтобы, как обычно, трусить рядом, принюхиваясь ко всему интересному, они жались к стенам станции и скулили почти не переставая, не поднимая голов, либо вглядывались в ледяное уныние арктической ночи и недовольно ворчали.
Сперва Баянов думал, что дело в нем, что собаки невзлюбили его, оставшись без Сальникова. Но шло время, а их поведение не улучшалось: обе продолжали вглядываться в темноту в одном и том же направлении. Значит, дело в чем-то другом.
Что-то за пределами станции собакам очень не нравилось.
Но там ничего не могло быть, уговаривал себя Баянов. На дворе тихо и ясно. Пурга успокоилась, по крайней мере на какое-то время. Каждый, кто оставался здесь дольше, чем на одну зиму, согласился бы, что просто наступило временное затишье, но воющего ветра и снегопада, за стеной которого ни зги не видно, можно ожидать в любое мгновение. Однако сейчас воздух спокоен, он такой холодный и неподвижный, словно внезапно стал твердым, как если бы весь мир превратился в кристалл.
Не ощущают ли собаки приближение новой бури?
Вряд ли. Пурга не стихает здесь никогда, но Баянову не приходилось слышать, чтобы собаки так поджимали хвосты перед ее новым приступом.
Ходит множество разговоров о потерявшемся дозоре, о привидениях или чудовищах, о каких-то сумасшедших американских диверсантах, но Баянов ничему этому не верит — и не поверит, пока не увидит собственными глазами. В который уже раз он стал вглядываться в том направлении, которое вызывало беспокойство собак, но не мог разглядеть ничего, кроме снега, льда и затянутого сплошной облачностью неба.
— Что с вами, черт бы вас побрал? — рявкнул он, натягивая поводки, чтобы заставить подняться припавших к земле собак, которые не хотели отрывать взглядов от простиравшейся впереди снежной пустыни. — Ничего там нет!
Как раз в это мгновение резкий порыв ветра сорвал с ближайшего сугроба снег, и он вихрем закружил вокруг ног Баянова. Этот первый порыв словно разбудил тишину — новые вихри снега стали появляться повсюду.
Буря на подходе, решил Баянов, пурга не заставит себя ждать. Лучше возвратиться до того, как она разгуляется, туда, где тепло, где не придется беспокоиться об этих чокнутых шавках, где он не будет ловить себя на том, что уже почти верит этим детским россказням о снежных демонах и привидениях. Следом за этим, говорил он себе, я начну верить в бабу-ягу, которая вот-вот заявится откуда-то из-за стен станции прямо в своей избушке на курьих ножках и схватит меня, чтобы приготовить себе на обед.
— Вперед! — сердито прикрикнул он, снова дернув оба поводка.
Собаки не двинулись. Более крупная сучка глухо зарычала. Баянов понял, что это не просто беспокойство, — он действительно кое-что понимал в собаках, иначе не стал бы говорить об этом и не взвалил бы на себя такую ответственность. Рычание собаки означало серьезное предупреждение. В нем не было ничего игривого, не звучало оно и пустяковой угрозой; на человеческий язык такое рычание переводится примерно так: «Отваливай немедленно, иначе я разорву тебе глотку». Какая уж тут половинчатая угроза или дружеское предостережение. Если бы на самого Баянова подобным образом зарычала любая собака, второго предупреждения он не стал бы дожидаться.
Но сучка рычала не на него. Собака предупреждала кого-то, приближавшегося извне.
— Никого там нет, — повторил Баянов, хотя поведение собаки сбило его с толку и напугало, — это всего лишь ветер.
Собака злобно гавкнула, всего один раз. Ее горячее дыхание вырвалось из пасти клубом пара. Ветер подхватил это облачко, и оно смешалось с вихрем снега со склона сугроба, засверкав ослепительной белизной в свете одного из окон станции, словно взметнувшаяся алмазная пыль.
Пурга приближалась, в этом не было никакого сомнения, и приближалась быстро. Баянов внезапно сообразил, что недавняя сверхъестественная тишина и была тем самым спокойствием перед бурей, о котором так много говорят. Рев ветра доносился издалека, но он стремительно нарастал.
— Вперед, — скомандовал он собаке и потянул поводок.
Собака сильно дернулась назад, и петля кожаного ремешка соскользнула с рукавицы Баянова. Крупная сучка сразу же стремглав понеслась вверх по склону снежного наноса, ее лапы взметнули сугроб, и она растворилась в темноте за вихрями снега.
— Нет! — закричал Баянов. — Назад, черт бы тебя побрал!
Собака не вернулась, а когда стихло эхо его крика, он больше не слышал и лая в набравшем силу вое ветра.
— Будь ты проклята, — сказал Баянов и потащил второго пса, который рычал и пронзительно гавкал, пока они не миновали последний поворот к желанной двери. Пес едва не сбивал его с ног, но Баянов был сильнее и без особого труда дотащил оставшееся в одиночестве животное до входа в дежурное помещение.
Он толчком открыл тяжелую стальную дверь, и ему в лицо пахнуло теплым, влажным воздухом, который обещал небесную благодать; входной тамбур не освещался, но пробивавшийся из-под внутренней двери свет был настоящим искушением.
Баянов не поддался ему. Надо искать другую собаку, пока не замело ее след.
— Заходи, — сказал он и толкнул пса в тамбур. Затем бросил внутрь поводок и захлопнул дверь. Собака в тепле и под замком, а ему придется еще немного погулять на пронизывающем ветру.
По возвращении надо поосторожнее открывать дверь, напомнил он себе, чтобы эта дурная шавка, не дай бог, не выскочила наружу.
Но прежде он намерен найти уже удравшую и притащить ее домой.
— Следовало бы дать тебе замерзнуть, тупоголовая сучка, — проворчал он, когда обнаружил собачий след и стал подниматься по нему на снежный нанос. Ветер уже неистовствовал, приближаясь по силе к шквальному, одной рукой Баянов заслонял от него глаза, пытаясь хотя бы что-то видеть сквозь снег и ночь. Он должен идти быстрее, если не хочет потерять след, — можно не сомневаться, что снегом в считанные минуты занесет его.
— Когда я найду тебя, ты у меня... — заворчал он, но тут же умолк, не придумав подходящей мести, которую осмелился бы обрушить на собак Сальникова. — Ладно, я все равно так это не оставлю, жалкое ты... — Он стал вглядываться в темноту: да, он уже на самом верху наноса...
На него что-то шлепнулось — что-то большое, мягкое, но тяжелое сильно ударило его в грудь. Он упал в снег на спину и ощутил холод кристаллов льда, попавших в сапоги, рукавицы, за воротник. Неожиданно грохнувшись плашмя, он больно ударился о лед.
Баянов зажмурил глаза, затем, стряхнув снег с лица, открыл их и разглядел, что сбило его с ног.
