Валерий Алексеев - Похождения нелегала
Но это были, так сказать, мои трудности, я ни у кого пистолет не просил. "Аметист-банк" обеспечил мне наружную охрану, и снабжать меня оружием было совершенно излишне.
С другой стороны, почему не расценить это как проявление доверия? Жест характерный и совершенно естественный для психологии гражданской войны.
Придя через пару дней, Игорек как бы между прочим осведомился, не пробовал ли я стрелять.
Я ответил, что делать это в квартире неблагоразумно.
— А при дисминуизации? — спросил он. — Давай попробуем. Люблю безобразия.
Я решил, что это просто мальчишеское любопытство, и доставил ему удовольствие.
Стрелок я был никудышный.
В армии старшина Саенко говорил:
— С твоей фамилией только мимо очка ссать. И детей у тебя не будет, ты своей бабе куда надо ни в жисть не попадешь.
Игорек очень интересовался дальностью боя и пробивной силой пули, меткость моя его не заботила:
— Дело наживное.
Один раз даже подставил вместо мишени свою ладонь, и я, не без тайного злорадства, в нее пальнул.
— Уй, больно! — завопил президент "Аметиста", вскочил и заплясал по комнате, тряся рукой и дуя на крохотную ранку.
С трех шагов (то есть, считай, с пятидесяти метров по парижскому счету) моя микроскопическая пуля пробила президентскую ладошку насквозь.
После этой пристрелки мне в продуктовую сумку стали вкладывать и патроны.
Но даже это не вспугнуло меня и не побудило к бегству: я всё еще предпочитал верить обещаниям Игорька, что государственные дела у меня еще впереди.
В гостиной я устроил мини-тир и развлекался от нечего делать, как офицер провинциального гарнизона.
От стены до стены поперек там было три с половиной метра, по парижскому счету — триста пятьдесят.
Через неделю с такого расстояния я выбивал шестьдесят из ста, а это, простите, для белобилетника совсем неплохо.
51
Так прошло четыре месяца. Миновала зима, стаяли снега, отшумели майские праздники, во дворе зазеленели деревья.
Посещения Игорька участились: теперь президент "Аметист-банка" заезжал ко мне ежедневно.
Началась политобработка.
Имитируя дружескую откровенность, Игорек жаловался на трудности дикого российского рынка, мне же полагалось лишь согласно мычать в ответ.
Как и всякий агитатор, президент говорил банальности, от которых ему самому вязало скулы.
Реформы в стране буксуют, втолковывал мне он, это ясно даже ребенку.
Ожидания, что невидимая рука рынка всё решит и устроит, не оправдались, народ в своей массе глубоко разочарован и обижен на молодых реформаторов, то есть на нас.
Почему? А потому, что в объективный процесс вмешались субъективные тормозящие факторы.
Все добрые начинания и задумки воплощаются в дерьмо — в точности, как у осы, которая, подобно пчеле, строит свои серые соты — и заполняет их несъедобной дрянью.
Эту образную фигуру Игорь Дмитриевич придумал сам, втайне ею очень гордился и иллюстрировал ею свои речи неоднократно, сам наверняка считая себя медоносной пчелой.
Вопрос, что делать, неактуален, говорил он, всем и так понятно, что делать: установить, кто виноват, — и устранить досадную помеху.
Тогда всё пойдет как по маслу.
Я слушал — и погружался в глубокое уныние.
"Если кто-то делает не то, что мне требуется, его надо срочно задавить". Этот принцип шустрый юноша впитал с молоком матери.
Других способов он просто не знал.
Мне следовало бы давным-давно догадаться, что меня не просто держат про запас, меня высиживают, как киллера.
А пистолет мне был вручен только для того, чтобы я привык к оружию и, грубо говоря, пристрелялся.
Оставалось лишь узнать, кого мне заказывают.
К этому и вел мой президент.
— Почему я с порога отверг твою продовольственную программу? Коллективное кормление бомжей — бред, конечно, собачий: бомжи сами виноваты, что они бомжи. Пусть научатся играть на бирже. Но возможен вариант: скажем, пропитание заключенных. И к кому мы с этим планом придем? К нему, к этому пидеру гнутому. А он все наши с тобой задумки-живинки тут же присвоит и обратит не на государственную, а на свою личную пользу. Хотя, казалось бы, куда еще, но этому говноеду всё мало. Прожорлив и притом здоров, как бык, еще полсотни лет проживет, если его не прикончить. Да как прикончишь? Охраны у него — целый батальон, свои бэтээры, свои вертолеты. Маршруты меняет по три раза на дню, ночует на разных квартирах…
Я молча слушал его горестный монолог и кивал: действительно, как такого прикончишь, с этими гнутыми пидерами прямо-просто беда.
Короче говоря, Игорек замыслил нечто действительно из ряда вон выходящее.
Настолько выходящее, что в итоге я был вынужден спасаться бегством за пределы России.
Речь шла ни много, ни мало — о вице-премьере федерального правительства.
Фамилию называть не стану, дело прошлое, тем более их там до чёрта, все вице — и все первые, как в дурдоме.
Но этот первый был какой-то особенный: чем-то он Игорёчку мешал.
Собственно, мешал — не то слово: его имя Игорек не мог произнести без грязной брани.
Из уст этого чистюли с внешностью Алена Делона матерщина звучала особенно запредельно.
52
Устранение вице-премьера готовилось уже давно, мое появление лишь ускорило процесс и расширило круг возможностей. Например: пронести в кабинет жертвы заблаговременно дисминуизированную мною бомбу.
Вариант "Клякса".
Но от этого плана заговорщики отказались.
Бомбу все равно пришлось бы приводить в нормальные размеры, а это шум и след, что крайне нежелательно.
Яд — тоже след, который непременно будут искать.
Причиной смерти должно быть то, что в голову никому не придет. К примеру, пуля, уменьшенная в сотню раз. Кто ее станет искать, эту смертоносную свинцовую искру?
Окончательный план под названием "Белка" был бесхитростен и прост: меня приносят в вице-премьерский кабинет, прячут на стеллаже между книгами, в нужный момент я выхожу и стреляю вице-премьеру в глаз.
Пуля разрывная, диагноз — так, ничего особенного, кровоизлияние в мозг.
Все пляшут и поют, реформы получают мощный энергетический импульс.
В суматохе меня забирают, доставляют в безопасное место, снабжают ксивами, швейцарской визой и отпускают.
Свежо предание.
Триста тысяч баксов переводят на мой счет в лихтенштейнском банке.
Нашли дурака.
В Лихтенштейне я пережидаю неизбежную кратковременную смуту — и возвращаюсь в Россию, чтобы уже без помех вершить большие государственные дела.
Читай: чтобы сидеть в какой-нибудь мышеловке и ждать следующего боевого задания.
Или унизительной смерти.
Игорек так бездарно хотел меня использовать, что я твердо уверился: бедность и глупость — не синонимы, нет.
Оставалось лишь поддакнуть ему — и при первой же возможности сыпануть.
53
Однако поддакивать Игорьку означало бы вызвать его подозрение: что это ты в меня такой влюбленный?
Поэтому, когда мне было предоставлено слово, я сказал, что план "Белка" неприемлем по причинам философского свойства: смерть отдельного человека ничего не изменит, и вообще я считаю, что никто не имеет права никого убивать.
— Ай, брось, — отмахнулся Игорек. — Тоже мне дзэн-буддист. Не на тебе ли висит дельце о зверском изнасиловании и убийстве? Не делай коровьи глаза: нам всё известно. Но к правосудию мы обращаться не станем: просто передадим тебя твоим друзьям. А уж они тебе кишки на шею намотают.
— Добро, — сказал я. — Раз так, давайте говорить начистоту. Пусть я убийца и насильник, но ваших убеждений не разделяю и методы одобрить не могу. Конечно, вы хозяин положения, и после того, что вы мне рассказали, у меня нет выбора: я должен принять ваше предложение, иначе мне не жить.
Игорек кивнул, признавая справедливость моих слов.
— Но есть такая сфера, — продолжал я, — в которой нет иного хозяина, кроме меня. Это дисминуизация, моя, так сказать, епархия. Согласитесь, что насильно дисминуизироваться и делать, что приказано, вы меня заставить не можете. Я стану исполнителем ваших планов лишь при наличии твердых гарантий моей личной безопасности и приличного заработка.
— Мое слово — это уже гарантия, — высокопарно заметил Игорек.
— Не сейчас и не здесь, — возразил я. — Гарантии должны лежать в той области, где хозяин положения я. Мое условие такое: перед началом акции я дисминуизирую вас…
— Кого? — не поверил своим ушам Игорек.
— Вас, милостивый государь. Дисминуизирую и оставляю здесь на трюмо — в качестве заложника, если хотите.
— Ах ты, сявка! — вскричал оскорбленный президент.
— Погодите, это еще не всё. После акции я забираю вас с собой в Лихтенштейн и только там по получении денег возвращаю к нормальной жизни. После чего мы расстаемся уже навсегда, поскольку никаких государственных прожектов с таким говнюком, как вы, я разрабатывать не намерен.
