Диана Удовиченко - Эффект преломления
Этот монолог начал утомлять, и я бесцеремонно перебил:
— От меня чего надо?
— Помощи, — твердо сказал мастер Чжан, и обезьяна умоляюще сложила лапки, уставилась на меня печальным взглядом рахитичного ребенка. — Конечно, мы могли бы разобраться и сами. Но последние события грозят войной с Церковью. Нам это не нужно, мы хотим жить в мире. Думаю, святые отцы тоже. Но подозреваю, что есть кто-то, кто желает столкнуть нас лбами. Знаете, как у нас говорят: если два тигра дерутся в долине, заберись на дерево и подожди, когда они убьют друг друга…
— Допустим. Но зачем вам я? Сами сказали, можете разобраться самостоятельно.
— Вы представитель Церкви. Вы должны присутствовать при расследовании, чтобы свидетельствовать о нашей благонадежности. Через вас я заявляю святым отцам о своей доброй воле.
— Я вам не верю, и отцы не поверят. Откуда нам знать, что не вы довели эту тварь до такого состояния?
— Попробую доказать.
Мастер Чжан сделал знак Чонгу, тот нажал какую-то кнопку в углу. Перед зверем упала металлическая решетка, прозрачная стена уехала вверх.
Чонг достал пистолет, хладнокровно сообщил:
— Пули серебряные, — и прицелился в вурдалака.
— В доказательство своей лояльности я уничтожаю опасное для горожан существо, — заявил мастер Чжан.
Я хмыкнул. Ну-ну… Этот красивый жест меня ничуть не убедил. Упыри безжалостны даже к своим собратьям. Главе клана ничего не стоило убить Джанджи просто для эффекта. Опять же зачем с ним возиться и какую пользу он может принести клану? Проще убрать.
Между тем вурдалак вдруг четко, с достоинством произнес, глядя на Чонга:
— Говнюк, мля, — артистичным жестом завернулся в крылья, немного подумал, добавил для выразительности еще несколько непечатных фраз и негодующе отвернулся.
Чонг вопросительно покосился на монитор. Мастер Чжан что-то отрывисто бросил, и его прислужник опустил пистолет. Я отлично понимал главу клана: говорящий вурдалак — явление того же порядка, что благородный упырь — то есть невозможное в принципе.
Оголодавший вампир превращается в не-мертвое животное, монстра. Он неспособен ни к абстрактному мышлению, ни к элементарной логике. Им руководят только два чувства — голод и злоба. Конечно, и речь у них атрофирована. Как может, к примеру, летучая мышь говорить по-человечески?
Но если этот урод все же заговорил, значит, он не до конца озверел и перед нами повторение случая Дениса делла Торре? Вряд ли. Не могли киан-ши этого не заметить. Наверняка по приказу мастера Чжана существо было досконально обследовано. Для упырей нет большего удовольствия, чем изучать свою породу. Такое вот у них стремление к познанию. Поэтому при каждом клане имеются целые исследовательские институты.
— Я вынужден отменить свое решение, — сказал мастер Чжан. — Случай нуждается в дополнительном рассмотрении.
— Как же гарантии? — издевательски спросил я.
Мартышка на плече старика злобно оскалилась. Главе клана надоело изображать гостеприимного хозяина:
— Лучшее доказательство моей лояльности — то, что вы до сих пор живы. Передайте мое предложение вашему начальству. Жду ответа.
Монитор отключился. Чонг запер бронированную дверь и повернулся ко мне.
— Загостился ты у нас, куня. Пошли, хорошего понемножку. — Он достал из кармана черный шарф. — Только вот глаза тебе завяжу…
Пришлось подчиниться. Злобная тварь стянула повязку на затылке с такой силой, что мне едва уши не расплющило. Потом он долго вел меня, не предупреждая о порогах и поворотах, и подло хихикал, когда я спотыкался и вписывался с разгону в стены. Мне оставалось только надеяться, что когда-нибудь наши с ним пути еще пересекутся. Когда-нибудь, когда при мне будет кольт, серебро и святая вода…
Чонг вывел меня на улицу, усадил в машину, чувствительно приложив затылком о дверцу, и куда-то повез. У меня было сильное подозрение, что упырь просто петляет по городу. Наконец машина остановилась.
— Выходи!
Он распахнул дверь, вытолкнул меня наружу, протащил куда-то. Потом я услышал прощальный визг тормозов на резком повороте. Конечно же ублюдок удачно «забыл» снять с меня повязку и наручники.
Кое-как я содрал шарф о плечо и осмотрелся. Чонг оставил меня в коротком тупике — обшарпанные кирпичные стены, выщербленный асфальт, узкая улочка за спиной. Здесь же стоял мой «паджерик». Надо же, какая трогательная забота со стороны упырей — вытащили джип из кювета и перегнали в город.
Прямо возле лобового стекла, посередине, лежал ключ от наручников. Пришлось укладываться животом на капот и из такой унизительной позиции тянуться за ключом, доставать его зубами. Как я потом пристраивал его в руку, как выворачивал пальцы, чтобы открыть браслеты, — даже вспоминать не хочется. Не оставляло ощущение, что гребаный азиат откуда-то втихую подглядывает за мной, захлебываясь хихиканьем.
Применив всю ловкость, на какую только был способен, и прокляв всех упырей на свете, я наконец освободился. Ключи от «паджерика» лежали тут же, на капоте. Усевшись в машину, я увидел на пассажирском сиденье весь свой арсенал. Крест, ампулы со святой водой, водяные пистолеты, молитвенник и кольт были аккуратно уложены в прозрачный пакет. Мастер Чжан продолжал демонстрировать добрую волю.
Я выехал из тупика. Оказывается, меня высадили в центре города — на одном из многочисленных переулочков Миллионки. И на том спасибо.
Прежде чем сообщить отцу Константину о своем приключении, попытался собраться с мыслями. Чтобы отвлечься, включил радио.
— Скандал в Государственной думе, — проговорил приятный женский голос. — Во время прений по поводу закона об авторском праве депутат фракции «Ядро» Леонид Гостомыслов набросился на своего оппонента, Егора Шумейко, депутата от партии «Либеральная мысль», и откусил ему нос. Оба участника драмы госпитализированы: Шумейко отправлен в Склифосовского, Гостомыслов — в Первую клиническую психиа…
Я нажал на кнопку, оборвав дикторшу на полуслове. Везде дурдом…
Больше тянуть было нельзя. Набрал отца Константина, кратко доложил ему происшедшее.
— Понял, чадо, — коротко бросил батюшка. — Жди…
Через полчаса он перезвонил и назначил встречу. Теперь я уже не сомневался: войне — быть, и благословение Церкви будет получено.
Из истории рода Батори
Замок Чахтице, сентябрь 1576 года от Рождества Христова
В одночасье угасла Оршоля. Еще днем герцогиня проверяла подвалы и кладовые да покрикивала на слуг. А вечером после плотного ужина вдруг схватилась за грудь и упала возле стола. Ночь прометалась в бреду, под утро вручила Богу душу.
Нехорошо говорили в замке. Да и по деревням слухи гуляли…
— Сказывала же, уморит лидерка старуху, — шептала Агнешка.
Горели свечи в большой зале, где лежала старая хозяйка, тлели душистые травы в курильницах, отбивая запах тлена. И день и ночь была рядом с Оршолей молодая госпожа.
Две молодые служанки заглянули в приоткрытую дверь. Эржебета сидела подле гроба — прямой стан, надменное лицо, сухие черные глаза. Алые губы шевелились безмолвно — видно, заклинания начитывала ведьма.
— Ишь, крови напилась, и все ей нипочем, — шипела Агенешка.
Эржебета и впрямь выправилась, похорошела в последние дни. Бледность с лица так и не сошла, но больше не было у нее приступов слабости, а плечи и стан налились здоровой округлостью.
Рядом, положив ладонь на плечо госпожи, стояла Дарволия. День и ночь мольфарка охраняла Эржебету, стерегла, как верная собака, никого близко не подпускала. Дворня сторонилась жутковатой женщины. А уж после того как одна из кухарок, осмелившаяся обругать Дарволию, вдруг онемела, колдунью стали обходить десятой дорогой.
Словно учуяв непрошеных гостей, мольфарка повела носом, что твоя гончая. Пирошка испугалась, потянула подружку:
— Пошли, Агнеша, пошли от греха подальше…
Девки затрусили прочь.
— А может, и не лидерка она вовсе, — говорила по дороге Пирошка.
— Может, и не лидерка. Может, просто отравила старуху, — задумчиво тянула Агнешка. — Помнишь ведь, что мы в подвале видели…
Неделю назад, вечером, любопытные девки подобрались к малому оконцу, которое выходило из подвала прямо под стеной. Очень уж хотелось знать, правду ли в деревнях про госпожу говорят.
Заглянули внутрь, да так и замерли с раскрытыми ртами. Лучше б не подсматривали. Потом картина эта долго им в страшных снах приходила.
На больших печах бурлили котлы, исходили вонючим паром. Пахло серой и еще чем-то мерзостным. Посреди подвала стояла молодая графиня — полуголая, на обнаженной белоснежной груди поблескивали капельки пота. Костью мешала она варево в котлах, выкрикивая непонятные слова. И из печи белые обломки торчали — топилась печка тоже на костях…
