Дмитрий Силлов - Кровь охотника
Но этого было мало для того, чтобы полностью остановить атаку.
Пёс упал на траву, не долетев до меня около метра, но тут же как ни в чем не бывало вскочил на ноги и прыгнул на меня снова. Однако скорость его броска была уже не та…
Я резко ушел с линии атаки, одновременно перехватывая нож в правую руку и нанося удар снизу вверх.
Страшные челюсти клацнули совсем близко от моего лица, будто капкан захлопнулся. Но куснуть вторично у питбуля уже не получилось — в его нижней челюсти, почти касаясь шеи гардой, торчал мой стреляющий нож, полностью отработавший в этой схватке свой боевой потенциал.
Пес упал на траву и умер, как подобает бойцу, — молча, без скулежа и свойственных человеку бесполезных просьб о помощи. В его открытых, но уже мертвых глазах все еще плескался боевой азарт, замешанный на чистой, незамутненной ненависти.
Я сделал шаг, наклонился, придержав голову собаки, выдернул нож и вытер клинок о траву. Потом вложил его в ножны, подумал и, встав на одно колено, положил ладонь на глаза собаки. Тепло живого тела согрело остывающие мышцы век, и глаза мертвого бойца закрылись. Достойный враг достоин уважения вне зависимости от того, человек он или зверь.
— Н-да, — раздался со стороны дома задумчивый голос. — Права была сестра, надо было брать обычного волка для охраны дома. Эти модные бойцовые собаки ни на что не годятся.
Я поднял голову.
На широком каменном крыльце дома, расслабленно прислонясь плечом к массивной колонне, стоял Мангуст. В свете вычурных фонарей паркового освещения его фигура смотрелась несколько гротескно. Черная рубашка и свободные брюки того же цвета практически сливались с тенью от колонны и казалось, будто высоко над крыльцом свободно зависло в воздухе мертвенно-бледное лицо слепца.
На месте выдавленных мною глаз была лишь тонкая пленка век, провалившихся внутрь глазниц. Жутковатое зрелище, особенно когда осознаешь, что это твоих рук дело. Но с другой стороны, не я начал на татами бой на уничтожение, в котором если не ты — то тебя. Поэтому, думаю, вряд ли у Мангуста должны быть ко мне претензии. Скорее, это у меня к нему есть некоторые вопросы. Которые я, так и быть, не буду задавать инвалиду, если он добровольно поделится со мной тем, за чем я пришел.
Словно прочитав мои мысли, Мангуст неприятно усмехнулся и отделился от колонны.
Странно… На ринге мне казалось, что он меньше ростом как минимум на голову. Да и с лицом у него творится что-то непонятное… Это тебе не гипертрофированные зубки того клоуна, которого я замочил в коридоре Васькиной квартиры. И совсем не мимолетный глюк, словленный мной во время боя, когда Мангуст увидел зуб, торчащий в моей ноге. Это были натуральные, мощные, звериные клыки, выбегающие из-под верхней губы моего врага.
Я пригляделся, опасаясь, что моя медленно, но неотвратимо сползающая крыша потеряла последний крепеж и съехала теперь уже гарантированно и навсегда.
— Ты лишил меня глаз, сломал мне руку, а теперь проник в мой дом как вор и убил сторожевую собаку. Как ты предпочитаешь умереть, хомо, — быстро или растянуть удовольствие от наслаждения болью?
Говоря все это, Мангуст отделился от колонны и теперь медленно приближался ко мне. Теперь я не сомневался — да, его лицо менялось, вытягиваясь вперед наподобие волчьей морды. С еле слышным хрустом, который я, как ни странно, отчетливо слышал, деформировались челюсти и лицевые кости, лицо обрастало щетиной, удлинялись уши, и утолщались мышцы шеи, словно их кто-то раздувал изнутри невидимым насосом. А ноздри стремительно увеличивающегося носа трепетали, ловя мой запах, который, честно говоря, после ковыряния в помойке и последующих приключений не поймать было сложновато.
— Лучше, конечно, помучиться, — согласился я, поднимаясь с колена. — Тем более что я, в общем-то, помирать не тороплюсь.
— Не торопись, — прорычал Мангуст. — Но даже с учетом моей сломанной руки и выдавленных тобой глаз, вряд ли это будет бой на равных.
В моей голове хаотично метались мысли и обрывки инструкций, полученных от Папы Джумбо.
«Один из зидероксилона, африканского железного дерева, второй — серебряный. Смотри не перепутай».
Мои руки уже привычно скользнули за спину, пальцы коснулись рукоятей экзотических ножей. Я, может, и не перепутаю какой из них какой, но как-то слабо верится, что такую вот тварь можно замочить десятисантиметровым клинком из мягкого металла.
На моих глазах Мангуст трансформировался из человека в двухметровую мохнатую зверюгу с волчьей мордой — и, как мне показалось, наслаждался моим ступором, всем телом впитывая идущие от меня невидимые волны смятения. Ступором, вызванным — чего скрывать — животным страхом при виде эдакого превращения.
Рубашка и брюки Мангуста трещали по швам, расползаясь под натиском обросшей серой шерстью гипертрофированной мышечной массы. Вдавились назад колени, из кончиков пальцев опавшими листочками вывалились на траву ногтевые пластины, уступив место черным когтям, вылезающим из стремительно растущей плоти. Эти когти были немногим меньше клинка моего серебряного ножа, который я уже держал в правой руке, зато их было два десятка в сумме на руках и ногах — вернее, на лапах чудовища. Которое, завершив трансформацию, оскалилось, показав длинные желтые клыки, — и, мощно оттолкнувшись задними лапами, ринулось на меня.
Признаться, мне пришлось изрядно напрячься, чтобы подавить в себе естественное желание заорать, повернуться спиной и чесануть со всех ног куда глаза глядят, лишь бы подальше от этой жуткой твари, выскочившей из сна шизофреника.
Но, как говорил наш инструктор по парашютному спорту, «десантник не тот, кто не боится прыгать, а тот, кто боится, но прыгает». Вот я и прыгнул влево и вперед за мгновение до того, как на моей голове захлопнулась огромная разинутая пасть, облепленная белой пеной. Прыгнул, боясь отчаянно, до трясучки под ложечкой, до ответного рева, рвущегося из груди, до предательской дрожи в сведенных судорогой руках. Которую надо было чем-то компенсировать, куда-то девать, чтоб не превратиться в комок мяса, валяющийся на траве в собственных испражнениях и воющий от страха. Например, схватить левой рукой пролетающую мимо тварь за холку, а правой с бешеной скоростью насовать ей клинком в шею, в грудь, в лапы, куда ни попадя, лишь бы как-нибудь стряхнуть с себя липкий ужас, сочащийся из всех пор моей кожи и потной, мерзкой пленкой облепивший тело.
Возможно, мне удалось это потому, что Мангуст бежал не по-волчьи, а на задних лапах, оберегая сломанную переднюю. Вряд ли я смог бы повторить этот трюк, будь мой враг зряч и не покалечен местами. Но, как бы то ни было, что получилось — то получилось.
Не ожидавшая такого поворота событий тварь рефлекторно рванулась в сторону, оставив в моей левой руке клок серой шерсти и пятная траву черной кровью. Этот рывок не прошел для меня бесследно — черные когти одной из лап распороли мне рукав куртки и глубоко пропахали бедро чуть выше колена.
Боли не было. Было ощущение, словно в ногу ударило током из трансформаторной будки. Такое бывает, когда рвется крупный нерв. Я рефлекторно дернулся всем телом и, не удержавшись на ногах, упал на колено.
Хреново…
Очень хреново.
На одной ноге мне теперь точно никуда не убежать. И если чертов оборотень не дурак, ему нужно всего-то подождать минутку-другую в сторонке, пока я не истеку кровью и не превращусь в обескровленный свежий бифштекс.
Но, видать, Мангуст или кто-то там в кого он превратился, предпочитал мясо с кровью. Развернувшись в нескольких метрах от меня, слепой оборотень принюхался — и прыгнул снова.
Странно, но этот самый «удар током» от разорванного нерва имел и положительные последствия.
Страх ушел из меня вместе с кровью, толчками вытекающей из рваной раны на бедре. И правда, чего бояться без минуты покойнику? Особенно когда той минуты у него нет и на него, неподвижно застывшего на одном колене посреди аккуратно подстриженного газона, несется серая зубастая паскуда, взявшая в последнее время в привычку жевать и драть в лоскуты мои ноги.
И такое меня зло взяло, что не стал я даже пытаться защищаться. А просто, когда разверстая пасть оказалась от меня близко настолько, что я вместо воздуха вдохнул не смесь лесных хвойных ароматов, а ее смрадное дыхание, я выставил вперед согнутую в локте левую руку и всем телом подался вперед, вгоняя ее как можно глубже между зубастых челюстей монстра.
Мой встречный толчок компенсировал инерцию его тела. Пасть захлопнулась, до кости прокусив мою руку клыками и при этом запутавшись мордой в обрывках рукава. Придись такой укус на коренные зубы, чудовище просто перекусило бы мне руку, словно куриное крылышко. А так у меня появилось мгновение для того, чтобы перехватить нож Папы Джумбо обратным хватом, со всей силы вогнать его под ключицу огромной твари и, провернув оружие в ране, вырвать обратно. Так и отпечаталась в моем мозгу картинка — моя рука на фоне старинного фонаря, сжимающая кинжал, по гарду измазанный в дымящейся крови.
