Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест
Они уже около месяца шли к Генгагу, Зит был твёрдо верен своему обещанию. Он искренне хотел помочь Китти и добиться своего заслуженного отдыха на пенсии по инвалидности. Но сделать это можно было лишь выбравшись к своим. А фронт, за время как они укрывались в развалинах Прерия, откатился на три сотни километров на восток. Путь по тылам был не весёлым, кругом подстерегали опасности, местные жители, как правило не помогали котивам, искренне и от всей души ненавидя их. К тому же было голодно и уже становилось холодно, ночи всё чаще поливали землю холодным дождём, а по утрам окрестности окутывал липкий, молочный туман. Они прошли уже без малого сотню километров, по долгу скрываясь в лесной чаще, руинах городов. Зит немного окреп за эти дни, но всё равно двигался очень медленно, к тому же он нёс за спиной рюкзак со скудной провизией, парой гранат и полусотней пистолетных патронов, сам же пистолет ему удалось раздобыть ещё в Прерии.
В это холодное осеннее утро они прятались в заброшенном, горелом доме. Это был один из тех посёлков, что был брошен жителями при подходе муринской армии и патриотично настроенные жильцы спалили добрую часть построек и все припасы, что не могли взять с собой. В таких местах не появлялись люди, здесь нечем было поживиться, но укрыться от дождя и ветра, а так же от посторонних глаз, вполне.
Они уже долго шли в полном молчании. Китти в очередной раз обижалась на Чака, который во время стычки убил двоих крестьян. Она в глубине души понимала, что Зит прав, но принять этого не могла, даже осознавая, что те двое тут же донесли на них и тогда бы всё было кончено. Такая у неё была натура. Но капитан и не переживал из-за очередной обиды, ему казалось, что для достижения цели не бывает плохих средств, даже если и приходиться убивать. К тому же, для него лишить кого-то жизни, было делом пустяковым. На его негласном счёту цифра убитых уже, наверное, переваливала за сотню. Он их не считал. Убийства на войне казались ему такой же рутиной, как и занозы во время работы с деревом. Сначала неприятно, а потом привыкаешь. Издержки производства, не иначе. В данный момент его мучило больше то, что вот уже дней десять он не курил и испытывал страшные муки, смешанные с муками зависимости от рикетола и обезболивающего.
Вскоре Китти соскочила и быстро дыша, огляделась по сторонам. Чак обнял её.
– Все хорошо. Мы в безопасности.
– Мне опять снился Ирк, – делая глубокие вдохи, дрожа, сказала Китти.
– Наша встреча? – улыбнувшись переспросил он.
– Ха, нет, не такой уж страшный кошмар.
– Ну вот, ты уже шутить начала. Вскоре и говорить со мной вновь начнёшь. Давай просыпайся, я нам завтрак приготовил. Сегодня у нас яблочные консервы с галетами.
– Как собственно и вчера.
– Вчера была грушевая. Это большая разница, – иронично подметил Чак, открывая ножом консервы.
Китти поднялась на ноги и, подойдя к разбитому зеркалу, глянула на своё отражение. Оно явно не радовало её. Впалые, уставшие глаза с серыми мешками под ними, обветренные, кровоточащие губы, сухая и бледная кожа. Вовсе не тот идеал красоты, к которому она стремилась когда-то. Собравшись с силами, она собрала грязные волосы в хвост и резко отвернулась от зеркала, смотреть было больно, как никак, она всё же оставалась девушкой, что хотела быть красивой.
– Ты сам-то спал? – спросила его Китти, садясь за стол, что остался от прежних хозяев дома.
– Немного. Всю ночь слышал, чьи-то голоса вдалеке.
– Тебе поди примерещилось.
– Не знаю, может быть.
– Чак, спать нужно не только мне. Я ценю твою заботу обо мне, ты, и вправду, молодец, но не нужно забывать и про себя. Ты совсем мало отдыхаешь. Тебе нужно спать. Давай начнём дежурить. Я тебе уже сколько раз предлагала. Ты поспишь, потом я. Чак?
– Да не могу я спать, не получается. А как усну так ужасы сплошные сняться, просыпаюсь ещё более уставшим нежели ложусь. Не переживай ты так.
– Как я могу не переживать. Ты мне, что сказал в Прерии? Когда спасал меня в очередной раз? Что у меня нет ближе людей чем ты и Маунд. Так вот Маунд мёртв, остался только ты. Как ты себя чувствуешь-то?
– Ну пальцы пока не отросли.
– Чувство юмора пока тоже.
– А если честно рука сильно ноет. Сил уже нет. Вколоть бы тюбик и дело с концом.
– Чак, мне кажется ты уже, как наркоман, сам выдумываешь свои боли. Ты первые дни кололся этой дрянью, как заядлый наркоман, да таблетки закидывал чуть ли не каждые пару часов. Потерпи и тебя отпустит.
– А ты-то откуда знаешь?
– Читала где-то, мол, первые дни, муки отвыкания сильные, а дальше легче становиться. Это как с сигаретами. Только хуже.
– Ну ты и приободрила. У меня ни сигарет, ни обезболивающего, ни рикетола, ни алкоголя.
– У тебя есть я. Тебе этого мало? – Китти обняла Чака и поцеловала его в щетинистую щёку. – Ты как-то мне говорил, что любовь это наркотик, а меня насколько я помню, ты до сих пор любишь.
– Люблю, больше всей жизни. А ты?
– А ты мне нравишься, -сказала Китти и рассмеялась. Она всегда ему так отвечала, Чак заранее знал её ответ.
Консервы были мерзкими на вкус, отдавали металлом и кислятиной. Но за неимением лучшего всё-же казались вкуснятиной. Китти жевала пресную галету, закрыв глаза. Она пыталась представить вкус колбасы или свежего хлеба, но как не крути, это всё-же была заветренная галета из солдатского пайка.
– Как думаешь, Чак, есть ли у нас хоть малейший шанс добраться до этого, проклятого Генгага? И есть ли там наши войска, может там медивы уже?
– Китти, я обещал Маунду, что спасу тебя, – тут же ответил он.
– Да какая разница, что и кому ты обещал. Я вон, матери обещала к двадцати пяти найти себе хорошего мужа и родить ребёнка, но мне уже под тридцать, я хромая, грязная женщина в тылу медивской армии, жру мерзкие консервы и ненавижу весь этот мир.
