Тайная дипломатия (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Нужно сказать, что я тоже не представляю, как вывезти изменника. В голове вертелась фантастическая картинка, как я иду в аптеку, закупаю снотворное, даю ренегату лошадиную дозу, а потом усаживаю его в автомобиль и везу из Франции через Германию и Польшу в Россию. Наверное, я его и до Вердена не довезу, полиция остановит. И поезд отпадает. Везти с пересадками, караулить, кормить, в сортир водить и все такое прочее – да ну его нафиг! Дешевле прямо здесь допросить с легким пристрастием, а то, что останется, утопить в Сене.

Хорошо будет моим коллегам лет через десять. Похитили какого-нибудь Миллера или Кутепова, накачали наркотиками, сунули в машину и увезли в Марсель, а там на советском пароходе аж до Одессы или до Крыма. Нехай себе лежит в трюме, отдыхает. Благодать. Но там уже ИНО станет организацией имеющей и людей, и деньги. Нет, одному не справится, нужная группа поддержки. Да, а Миллера-то моим коллегам из будущего уже похищать не нужно, я же его это самое… тогось, еще в Архангельске. Хотя, свято место пусто не бывает.

Архангельск… Архангельск… Я же в городе на Северной Двине держал господина директора библиотеки почти две недели до отхода последнего корабля. Но там у меня была и группа поддержки, работавшая за идею, и место, где можно спрятать. Здесь нет ни того, ни другого. Но с людьми-то и с местом и дурак все сумеет сделать, а вот ты без этого попробуй. Значит, нужно придумать, как все отыскать и правильно организовать. Если люди не работают за идею, станут работать за деньги. А помещение предоставит сама Франция.

– Есть у меня одна идея, но мне понадобятся деньги. Не возражаете, если я возьму пару тысяч?

– Пару тысяч? – изумленно вскинул бородку Георгий Васильевич, потом, переведя взгляд на конверт, кивнул. – Берите все.

– Половину, – решил я, забирая купюры. – Вам еще тоже расходы предстоят. Георгий Васильевич, а вы не могли бы разменять пару тысяч? Хотя бы полусотенными, а лучше десятками. Очень неудобно, если только крупные.

– И где же я вам мелкие найду? – проворчал Чичерин и полез в письменный стол. Наскреб немного бумажных десяток и несколько монет в один и два франка (их уже делают из алюминиевой бронзы, а когда-то чеканили из серебра!), пододвинул ко мне: – У меня скоро одни сотенные останутся, неудобно будет вам суточные выдавать.

Я хотел предложить выдавать людям деньги на расходы не ежедневно, а раз в неделю, но не стал. Получит наш товарищ сразу сто франков, и заведет его нелегкая во французское казино.

– Скородумов где-то здесь? Вы ему ничего не говорите, и пусть он не знает, что мы уже все знаем…

Нарком кивнул, а я уже собирался откланяться, как зазвонил телефон. Решив, что не стоит мешать, хотел выскочить, но Чичерин, взяв трубку, сказал:

– Да Наталья Андреевна, это я… Владимир? Какой Владимир? Олег Васильевич здесь, скажите сами.

Взяв трубку, приблизил ее к уху.

– Слушаю, радость моя.

– Прости, дорогой, я постоянно забываю твое имя, – раздалось на том конце провода. – Память короткая, женская.

– Прощаю, – хмыкнул я.

– Хочу тебе сказать, что сегодня вечером ты придешь к моим папе и маме просить моей руки, а заодно и сердца. Отговорки не принимаются, я уже слишком часто огорчала родителей. Позволь хотя бы в тридцать с лишним лет стать порядочной дочерью. В восемь вечера, Ледрю-Роллен семнадцать. Целую.

Наташа повесила трубку, а я растерянно посмотрел на Чичерина.

– Ледрю-Роллен – это какой-то политический деятель?

– Деятель, – кивнул Чичерин. – А еще улица, сразу за Булонским лесом. Как я понимаю, вы идете в гости к родителям Натальи Андреевны? Не расстраивайтесь, ее отец очень простой человек, хоть и граф. Андрей Анатольевич одно время помогал социал-демократам, но не смог выбрать: он за большевиков или за меньшевиков, да так и отошел от дел.

Я рассеянно кивнул и ушел. Пусть нарком делает свои дела, а мне нужно делать свои. И папу графской дочери я как-нибудь переживу.

Разумеется, ноги меня понесли в сторону «Виолетты» к моему нынешнему другу, самому лучшему швейцару Франции.

– Севка, ты чё опять? Что-то забыл? – вытаращился на меня бывший циркач.

– Дело есть, – таинственным шепотом сказал я. – Вот, представляешь, многие просили, чтобы им доверил, но я решил – только Дорофею Даниловичу. Либо он, либо никто.

– Да будет врать-то, – хмыкнул швейцар. – Говори, чё опять тебе надо?

Выслушав меня, швейцар призадумался. Пожал плечами.

– А как я тебе это сделаю-то? Хотя… Сколько?

– Тышша.

– Ну, за тысячу тебе это никто не сделает. Сам посуди – мне опять помощники понадобятся. И Жак будет в доле, и девка эта, Магда.

– А сколько запросишь?

– Четыре. Ну, хрен с тобой, соглашусь за три.

Три тысячи франков меня устраивало. Все равно деньги конфискованы у самого Скородумова.

– Лады, – кивнул я. – Но, сам понимаешь, аванс тысяча, остальное – по факту совершения.

– Эх, крохобор ты, Севка, – вздохнул швейцар, убирая деньги в карман ливреи. – А теперь мотай отсюда. Мне уже выговор сделали, что с посторонними разговариваю.

Руку я Данилычу пожимать не стал, обойдется, да и он мне свою не протягивал. Я развернулся, чтобы уйти и услышал:

– Севка, ты когда Магду-то пощупать успел? Сказала, что твоя рука ей понравилась – ласковая мол, нежная.

Я только отмахнулся – фигню какую-то швейцар несет. Когда бы успел? И вообще, мне скоро к невесте.

А время, тем временем (м-да, надо бы по-другому сказать, но пусть будет), шло к вечеру. Потратив пару франков на огромный букет цветов для мамы, подумал и купил еще один, уже для Наташи. Я же ей покамест ни разу не дарил цветов, непорядок.

Я когда-то считал, что Булонский лес, это и на самом-то деле лес, растущий прямо внутри города. Ан, нет. Деревья стоят, словно солдаты в шеренгах, пруды, именуемые озерами, ручейки между ними.

Такси довезло меня минут за пятнадцать. Рассчитавшись с водителем больше похожим на афро-француза, нежели на русского эмигранта, вошел в просторный холл. Консьержка, увидев букеты, даже не стала спрашивать, кто я такой, к кому иду, а сразу заулыбалась и предложила воспользоваться лифтом. Лифтом в двадцать два года пользоваться неловко, хватит здоровья подняться по лестнице.

В квартире меня встретила горничная. Открыв дверь, из-за цветов меня не сразу и рассмотрела, а потом позвала хозяев.

Родителей Наташи я представлял как-то иначе. Думал, что если граф и графиня, то обязательно стройные, сухопарые старики в париках времен Людовика шестнадцатого и в соответствующих нарядах: он обязательно в камзоле, а она – в кринолине. Но граф и графиня оказались совсем другими. Не старыми – лет пятьдесят-пятьдесят пять, невысокого роста (а папа еще и с животиком!), одетые по нынешней моде. Андрей Анатольевич в костюме-тройке, а Ольга Сергеевна в платье от какого-то модного кутюрье.

Букеты произвели разное впечатление на мать и на дочь. Маман, чинно кивнула и отдала цветы горничной, а Наташа повела себя странно. Прижав букет к груди, резко развернулась и вышла. Кажется, она плакала. С чего это бы?

Я хотел ринуться следом, но был остановлен будущей тещей, показавшей, что они тут сами разберутся.

– Madeleine, quand le dîner sera-t-il servi? – спросила Ольга Сергеевна у горничной, а та ответила:

– Dansvingt minutes, Madame.

Моих познаний хватило, чтобы понять, что ужинать мы будем минут через двадцать.

В ожидании мы с отцом Наташи отправились в курительную комнату – довольно просторное помещение с мебелью в стиле ампир и картинами на стенах. Кажется, там Кустодиев, а чуть подальше почему-то Васнецов. А где же Серов и его «Портрет гимназистки»? Возможно, в другой комнате, где поверхность картины не станет портить табачный дым. Я бы с удовольствием рассмотрел произведения искусства подробнее, но придется сесть и беседовать с будущим тестем.

– Наталья сказала, что вы не курите, и не пьете? – поинтересовался граф Комаровский, протягивая руку к коробке с папиросами. – Это как-то связано с религией или еще с чем-то?