Андрей Буровский - «Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!
Каган, правда, сразу сказал, что из Москвы и что фамилия его — от древних хазарских царей. У них в семье часто рождаются дети с темными родимыми пятнами-метками, как у татар, — наверное, в них много хазарской крови.
Бурят Иван о себе ничего не рассказывал, даже такого. Улыбнулся плоским азиатским лицом, на котором ничегошеньки не отражалось. Может, он и был тоже из Москвы, это осталось неизвестным. При знакомстве с Иваном что-то сразу толкнуло Петю в сердце. Парень ничего плохого не делал, но Голос властно говорил Петру: от Ивана лучше держаться подальше…
Был Кремль, и было сложное мельтешение, непонятное, подчиненное своим законам. Был человек, уже после всех проверок и обысков задумчиво спросивший:
— А если мы вас не выпустим?
Петя не знал, что отвечать, просто замер. И правильно: товарищ Васильев молча оттер спросившего плечом, после чего все прошли.
Был человек, который предупредил: первыми вопросов не задавать, товарища Сталина называть только товарищем Сталиным. Никакого Иосифа Виссарионовича.
Был кабинет, в который вошел человек во френче, с невероятно узнаваемым рябым лицом. Человек хорошо усмехнулся, сказал:
— А! Это и есть наши «покойники»?!
Васильев, почтительно согнувшись, что-то тихо докладывал Сталину. Тот кивнул, вполголоса произнес уже остальной группе:
— Вам уже объяснили все необходимое… Но вы можете задавать любые вопросы.
По напряженному лицу Васильева понимал Петя, что не надо задавать этих вопросов. Глядя в равнодушно-усталое, спокойно-рябое лицо, Петя понимал, что в упор не видит Сталин этих мелких исполнителей. Что, как только они уйдут, сразу забудет о них. Помолчали. Плыли облака в кремлевском высоком окне.
— Ко всему сказанному товарищем Васильевым добавлю одно, — негромко, четко произнес Вождь и Учитель, — по исполнении задания вы все награждаетесь высшими орденами Советского Союза. Автоматически. По факту исполнения.
И все, и дальше был уже только поезд. Спецвагон — такой же, как все купейные вагоны, но устроенный по-другому: только четыре купе, а остальное пространство — большая комната с длинным общим столом. «Кают-компания» — тут же окрестил ее Васильев. Из спецвагона нельзя выходить ни на перрон, ни в другие вагоны. Во время стоянок надо задергивать шторы. У Пети купе на двоих с Иваном. И рюкзак у каждого, полностью собранный в дорогу.
В рюкзаке Пети оказалось все необходимое, даже лучше, чем он взял бы с собой из дому. Ведь что взял бы с собой в поездку Петя? Обмылок, старый помазок, сто раз уже использованную бритву. Здесь лежал целый кусок мыла, дорогой и хороший, новый станок, целая пачка новых лезвий. И все остальное такое же, от нового белья и полотенец до крепкой тужурки плотного казенного сукна. И шоколад «Кола», сразу несколько плиток. Очень хороший, дорогой шоколад.
Не успел поезд тронуться, принесли обед из ресторана. Общался с официантами Васильев, остальные сидели в купе, вышли только к накрытому столу. Через час опять все отправились в купе, официанты собрали посуду под бдительными взглядами Васильева.
Кроме Васильева и трех парней, с ними в отдельном купе ехал пожилой человек с глазами недоброго волшебника, с нелепой длинной бородой. Пегая бородища вечно съезжала куда-то набок, в ней накапливалось меню за ближайшие несколько дней. Пахло от деда, как из гнезда канюка. Васильев представил: Николай Николаевич Бубих, знаменитый художник и «наш верный товарищ». Будет вешать на уши лабуду — можно не слушать; в карты с ним не садиться. Если будет кормить чем-то — не есть. Будет поить чаем — не пить.
Бубих ханжески заводил глаза, махал руками и слезливо орал, что через него космос шлет знаки человечеству, Великие Учителя дарят человечеству энергию, но Петя Васильеву верил больше. И дальше дурак Бубих тоже все время путался под ногами.
Только тронулся поезд, Петя разговорился с Иваном о том, чем отличается бурятский язык от монгольского. И тут же начало вонять, в двери появилась косматая нечистая растительность: волосья из бороды Бубиха. Первые фразы он прослушал, и видно было — совершенно ничего не понимал. Посидел, моргал реденькими веками, щурил подслеповатые глазки, стирал влагу с уголков вялого рта. А потом вдруг, ни к селу ни к городу, заговорил о смене космических эпох, про энергетические центры и космические излучения, про великих учителей из Шамбалы, махариш, передавших ему послание из космоса, про чакры и энергетические точки. И, конечно же, про Будду Гаутаму.
Иван, человек на редкость мирный, сразу же отвернулся к стенке.
— Вы невежа, молодой человек! — укоризненно качал головой Бубих. — Не таким, как вы, откроются яшмовые ворота нефритового западного царства!
— Я выполняю приказ, — преспокойно ответил Иван. — А ворота западного царства — это образ, который вы сперли в китайских легендах. И не стыдно вам: такой большой…
После этого Иван немедленно заснул. Это у него было на уровне своего рода таланта: моментально засыпать в любое время и в любом месте.
— Чего ты его пускаешь? — серьезно спросил потом Петю Иван. — Гони в шею…
— Может, он знает про Шамбалу…
— Что знает — уже доложил, а остальное — религиозный предрассудок.
— Стариков не надо обижать.
— Почтение к старикам — еще один религиозный предрассудок.
В результате Иван выспался, а Петя, вежливый мальчик, полночи напролет вынужден был слушать демагогическую ахинею про психическую энергию, истинную и ложную духовность, про гипноз, телепатию, медиумизм, психизм, излечение посредством наложения рук… но главным образом, конечно, про неизбежное наступление Нового Золотого века после такого же неизбежного пришествия Будды Гаутамы с юга.
Послушать Бубиха, в истории вообще никого, кроме Будды Гаутамы, отродясь не было, потому что воплощениями Будды оказывались и Наполеон, и Ленин, и почему-то еще Николай I. Коммунисты так вообще оказывались стихийными сторонниками Будды и подданными Шамбалы, потому что именно Шамбала и есть «краеугольное понятие» всего мира. Пока коммунисты этого не понимают, но потом, разумеется, поймут.
Петя разговаривал с Каганом — и Бубих смертельно надоедал юношам, потому что Каган знал многое, интересовавшее Петю, — в том числе про Тибет. Скажем, он прекрасно знал дороги… Хотя и уверял, что едет в Тибет первый раз. Да и просто нравился умный, интеллигентный Каган Пете, хотелось ему с Каганом говорить. А тут опять приперся Бубих, начал нести околесицу.
Очень он тягостен был Пете, мешая нормально общаться. К тому же Каган писал стихи… Хорошие стихи, очень лиричные. Бубих пытался и в них встревать, доводя парней до озверения. Ведь поколение это было романтичное, любившее песни, стихи, путешествия и приключения.
В первый же вечер — поезд еще не пересек и Волги — Каган спел под гитару песню на собственные стихи… Песня называлась «Бригантина».
Надоело говорить и споритьИ любить усталые глаза…В флибустьерском дальнем синем мореБригантина подымает паруса…
Капитан, обветренный, как скалы,Вышел в море, не дождавшись дня…На прощанье подымай бокалыЗолотого терпкого вина.
Пьем за яростных, за непохожих,За презревших грошевой уют.Вьется по ветру веселый Роджер,Люди Флинта песенку поют.
Так прощаемся мы с серебристою,Самою заветною мечтой,Флибустьеры и авантюристыПо крови, упругой и густой.
И в беде, и в радости, и в гореТолько чуточку прищурь глаза.В флибустьерском дальнем синем мореБригантина подымает паруса.
Вьется по ветру веселый Роджер,Люди Флинта песенку поют,И, звеня бокалами, мы тожеЗапеваем песенку свою.
Надоело говорить и споритьИ любить усталые глаза…В флибустьерском дальнем синем мореБригантина подымает паруса…
Тихо, красиво пел Каган. Как и все, Петя еще лет в тринадцать прочитал «Остров сокровищ». Он до сих пор любил эту книгу. От песен Кагана раскрывалось пространство и время, где-то хлопали паруса бригантин, сладко щипало в носу, и одно только немного удивляло Петю: странный выбор героев повести… Ну почему Каган хочет выпить вина не со сквайром Трелони и доктором Ливси, а с Сильвером и капитаном Флинтом.
В детстве Петя переболел воспалением легких, по ночам снились кошмары; в них Черный Пес и Сильвер гонялись за ним прямо по квартире. Прыгая на одной ноге, сверкая бешеными глазами, Сильвер настигал в коридоре, около поворота на кухню. Ругаясь по-английски, он втыкал костыль в стену перед самым лицом, мешая бежать. Совсем близко оказывалось бледное, как рыбье брюхо, жестокое лицо с искривленными тонкими губами. Бездонные глаза без зрачков прищуривались, рука с ножом взлетала вверх… Мальчик просыпался, плавая в поту от ужаса и от болезни, долго лежал с бухающим сердцем, отходил от кошмара… Ни при какой погоде не пошел бы Петя плавать по флибустьерскому синему морю в одной компании с Сильвером. И не стал бы сочинять про него песни.
