Закон ученого - Дмитрий Олегович Силлов
И ее можно было понять.
Тут и не так заорешь, когда внезапно осозна́ешь, что в твоем правом глазу торчит метательный нож, всаженный в глазницу по самую рукоятку.
И тут я почувствовал, что мои руки снова свободны и что им не приходится с титаническим усилием пытаться направить на цель ствол автомата…
И потому оставшиеся в магазине два патрона я использовал по максимуму, положив в другой глаз псионихи пару пуль, одну за другой.
Вой твари превратился в хрип. Она шагнула назад, подняла руки к своей безобразной морде… и внезапно ее гигантский живот, лишившись поддержки, лопнул, словно перезревший арбуз…
В данном случае Циркачу, который находился ближе всего к мутантихе, повезло меньше всех – на него в полном объеме плеснуло зловонное содержимое лопнувшего брюха. Нам с Бесконечным досталось по минимуму, так как мы рефлекторно еще и назад отпрыгнуть успели.
А вот Циркачу, все еще стоявшему на коленях, деваться было некуда…
Но нам с Бесконечным сейчас было не до него.
Псионики Зоны фантастически живучие твари, обладающие к тому же способностью к скоростной регенерации. И сейчас псио на карачках ползла обратно в дом, причем делала это довольно шустро.
И уползла бы, пока мы меняли магазины, если б не влажные от крови обрывки кожи ее живота вместе с кишками, которые тянулись за ней грязно-алым шлейфом…
На них-то она и поскользнулась обоими коленями и шлепнулась, не дотянув до порога дома каких-то полметра…
А в следующую секунду мы с Бесконечным, сменившие пустые магазины наших автоматов на полные, двумя длинными очередями разнесли в кашу бугристую башку раненой твари…
С ней было покончено.
С Циркачом же проблемы только начинались…
Он по-прежнему стоял на коленях, боясь пошевелиться, – и понятно почему. На нем, словно на новогодней елке, висело содержимое брюха застреленной нами псио. Обрывки кишок, комки слизи, и главное – непереваренные части тел, похожих на человеческие.
– Понятно теперь, откуда в ней столько силищи было, – сказал я. – Похоронила в себе собственных детей и медленно их переваривала.
– Это да, – кивнул Бесконечный. – У них от этого прям адская мощь просыпается. Если б она Циркача раньше времени со счетов не списала, конец бы нам пришел.
– Согласен, – отозвался я. – Циркач прям молодец. Нож метнул вовремя и попал отлично.
– Вы еще долго там трепаться будете? – подал голос наш герой. – Я, блин, пошевелиться боюсь: эта гадость, что на мне, жжется адски от малейшего движения.
– А может, тебе и не надо шевелиться, а? – с надеждой в голосе поинтересовался Бесконечный. – Тебя намного милосерднее будет пристрелить, чем отмыть. Что скажешь?
– Я бы предпочел отмыть, – дрогнувшим голосом проговорил Циркач.
– И я его понимаю, – хмыкнул я. – Давай попробуем.
– Что-то мне не хочется к нему близко подходить, – проворчал Бесконечный. – От него ж воняет, как из разрытой могилы.
– Ты еще не знаешь, что такое настоящая вонь, – усмехнулся я. – Я вот однажды помогал родить матке потолочника, вот там был вонизм эталонный. На сто из ста.
– То есть ты в этих делах тренированный, – сделал вывод бармен. – Стало быть, тебе и помогать боевому товарищу, выручившему нас в непростой ситуации. А я в сторонке постою с твоего позволения, у меня аллергия на трупные запахи.
Но откосить от работы у Бесконечного не вышло.
Посреди деревни был старый колодец с водой средней степени поганости. Пить ее, конечно, мог только самоубийца, причем с гарантированным результатом, но для наших целей она сгодилась более чем.
Помятые ведра мы нашли быстро, альпинистский трос у нас был в наличии, так что дело решилось просто. Бесконечный бегал за водой, а я выливал на Циркача ведро за ведром, помогая ему оттирать с себя вонючую слизь.
Где-то ведре на двадцатом к молодому сталкеру стало можно приблизиться, не зажимая носа и не вытирая с глаз невольно набежавшие слезы. Исходя из чего я решил, что помывку можно прекратить, ибо от ледяной воды Циркач посинел и стал похож на живого мертвеца с затравленно-несчастным взглядом. Того и гляди действительно копытами щелкнет, но уже от переохлаждения.
– С гигиеническими процедурами пока хватит, – сказал я. – Дальше пусть обсыхает на ходу и заодно проветривается.
– Только пусть сильно сзади идет, – внес поправку Бесконечный. – А то ветер в спину дуть будет, с болот и так воняет не по-детски, так что хотелось бы к их ароматам не добавлять лишних миазмов.
– Чтоб я еще кому помог, – постукивая зубами, произнес Циркач. – А этому обрубку – особенно.
– Ну, допустим, помог ты и себе тоже, – заметил я. – Соответственно, по законам Зоны, поскольку мы все вместе участвовали в бою против общего врага, Долга Жизни между нами нет. И, как следствие, никаких иных предъяв тоже.
– Предъяв нет, – буркнул Циркач. – Только давайте я лучше первым пойду. Может, в аномалию попаду и скорее сдохну. Не могу больше себя нюхать, того и гляди от вони отрублюсь.
– Ртом дыши, – посоветовал Бесконечный. – И пойдешь где я сказал. Только конченые сволочи «отмычек» вперед пускают. Ты в аномалии схлопнешься, а нам со Снайпером потом на репутации несмываемое пятно.
Циркач спорить не стал. Подобрал автомат и поплелся за нами. Мне его даже немного жалко стало: человек реально нас всех от смерти спас, а Бесконечный его еще и простебал нехило.
Впрочем, бармен прав: Циркач спас не только нас, но и себя тоже, так что его меткий бросок совершенно не повод для благодарности до гроба. Так, рабочий момент боя, не более.
* * *
Кречетов поморщился.
С того самого момента, как он вылез из автоклава, его не отпускало ощущение странной пустоты в голове. Он отлично помнил свои научные изыскания и разработки, преподавание в институте, даже лица его студентов стояли у него перед глазами словно живые.
И это были живые, естественные воспоминания.
Но были и другие. Какие-то угловатые, словно кадры плохо смонтированной кинохроники.
Вот он ведет свой отряд через какие-то болота.
Вот, заняв круговую оборону на высотке, отдает команды бойцам.
Вот отстреливается на бегу от преследующих врагов…
Перед ним вырастает мощная фигура в военной униформе с пистолетом в руке, но выстрелить не успевает – профессор умело выбивает ногой пистолет, после чего вонзает штык в подбородок врага, чувствуя ладонями, как клинок пробивает нижнюю челюсть и уходит дальше, пронзая мозг человека…
Такие флешбэки хотелось стереть из головы, смыть, словно грязь, случайно попавшую в черепную коробку. Они слишком разительно отличались от приятных воспоминаний об институте… и все же были лучше, чем странная область вакуума, наполненная невнятными тенями.
Что она такое, профессор понять не мог, – и она раздражала, как важная мысль, которую очень хочешь, но не можешь вспомнить… Впрочем, Захаров говорил, что это побочные явления лечения в автоклаве и они скоро пройдут. В чем заключалось это лечение, академик не сказал, лишь довел до всех членов отряда, что теперь с ними все в порядке и они готовы к выполнению важных и ответственных заданий.
Кречетов был готов работать на академика. Более того – он жаждал этого… Правда, эта жажда была такой же неудобной и неестественной, как воспоминания о боевом опыте, но Захаров сказал, что и это пройдет со временем. Главное – сосредоточиться на задании, выполнение которого принесет ни с чем не сравнимое психологическое удовольствие.
И он, похоже, не врал.
Это пока что
