Мастиф - Елизавета Огнелис
— Что ты там встала? — зарычал Саша снизу. — Дай я.
Он пополз вверх, чуть ли не по Полине, и она подумала, что у него приступ клаустрофобии, но не нашла в лице мужчины страха. Он хотел жить, изо всех сил. Маленький человечек, глупый и слабый — он цеплялся за жизнь до последнего, и невозможно представить, что он способен сделать, если даже она, со специальной подготовкой — устала, и почти отказалась бороться. Нечеловеческая сила дернула вверх, Полина попыталась помочь, уцепиться-оттолкнуться, но потом поняла, что только мешает. Александр словно превратился в трактор, в железную машину, которая, пыхтя, сопя и ругаясь, перла их обоих вверх — еще метр, еще и еще… Но эта машина скоро устанет, железная сила кончится, песок не выдержит…
— Руку, — пророкотал он сверху, и в голосе не было страха и даже усталости.
— Руку давай, — повторил он сердито.
Полина недоверчиво подняла голову — Саша висел над ней, упершись ногами в песок, правая рука протянута Полине, а левая… Левую держит что-то, и только потом она сообразила, что это не «что-то», а «кто-то». Женщина, молодая, сверкают глаза в темноте. Одна из тех, снизу, из сверхлюдей.
— Руку, — рявкнул Александр, Полина вложила ладонь в потную горячую клешню, и тотчас же их потянуло наверх — страшной, нечеловеческой мощью, вместе с веревками, рюкзаками и альпенштоком. Полина едва успела отцепить карабин страховки.
Свет, море света и поначалу кажется, что ослеп. Кажется, что солнце — это нереальнояркая декорация, пожухлая трава неестественна, и теплый воздух невозможно свеж, словно его пропустили через фильтр и обогатили озоном. А она стояла рядом, словно картинка, дополнение к пейзажу на обложке глянцевого журнала. Может быть, чуть повыше Полины, в облегающем матово-черном комбинезоне со шнуровкой на груди, на плечах и бедрах, на спине, животе — кажется, затянуто все что можно. Не тощая кукла, но плотная, с высокой грудью, узкой талией, широченными бедрами и толстыми икрами. Полина взглянула в глаза и дрогнула. Наверно, так бы смотрел оживший мертвец. Зрачок без белка, глубокий, бездонный, кажется, что задержи взгляд — и пропадешь, исчезнешь навсегда. Их спасительница (язык не поворачивается так назвать) развернулась и шагнула в мрачный провал шахты. Ухнула туда, как свинцовое грузило на дно, без следа, без колебаний.
— Мы ей мешали, — поняла, наконец, Полина.
— Красивая, — пробормотал Сашка.
Полина только фыркнула в ответ.
К Красному озеру они вышли к заходу солнца. Пламенно-красный диск уходил за горизонт, отражался в темной воде, сосны протянулись по водной глади, и озеро казалось жерлом вулкана, где лежит пока еще спокойная лава, варится и накаляется, готовясь к свободе. Полина и Саша расположились прямо на песчаном берегу, рядом с чуть парящей водой.
— Озеро теплое, — сказал Александр.
— Что? — не поняла Полина.
— Они подогревают озеро, — объяснил Саша. — Наверно, ходят сюда купаться. Не знаю, но вода градусов тридцать…
Полина подошла к берегу, зачерпнула воды. Нет, они его не греют. Будь здесь Иван, то сказал бы точно, но нет на дне местной достопримечательности ни мощных тэнов, ни кранов с кипятком.
— Не так все просто, — прошептала она. — Тут не просто теплая вода. Она тепло отбирает. Здесь закон нарушен, вот Ванька и простыл — у него же нюх на такое… Слушай, Саша, ставь палатку а лесу, а то завтра больными проснемся.
Лицо ее сморщилось, словно от боли:
— Если проснемся — сказала она едва слышно.
Костер хрустел сухими сучьями, в котелке шипела вода на чай. Рюкзаки Федоровича и Ивана они нашли нетронутыми, так что теперь у них было все, чтобы с удобствами переночевать в лесу.
— Здесь все пропитано злобой, — произнесла Полина. — Нет ненависти, нет желания уничтожить. Просто злоба.
— Что делать-то будем? — спросил Саша. После того, как он отошел от пережитого, будущее вырисовывалось в мрачных тонах. Надо идти в милицию, в органы, доказывать, сидеть за решеткой, подобно зверю. Что за идиотское наказание — лишение свободы? Кто додумался, что свобода может быть ценной? Человек всегда от чего-то зависит. Всегда несвободен, он не может даже говорить то, что думает. Хотя, что такое слова? Лишь пустое сотрясание воздуха. Однако именно от них, от слов, зависит многое, если не все. Передача мысли на расстояние — вот что значит произнесенное слово. Оно как волшебство. Если начальник сказал, что надо выполнить тройную норму — умри, но выполни. Дрожание атмосферы приводит в действие громадные силы, заставляет строить города, перебрасывать через реки и даже моря мосты, рыть подземные аэродромы. Растить пшеницу и ячмень — хотя сколько не говори глупым растениям — быстрее они не заколосятся. Или заколосятся? Если дать им много света и тепла. И удобрений. А если света и тепла будет слишком много? Что, если в человеке будет слишком много разума? Самые разумные, самые умные, светочи культуры и науки, гении — что они дали человеку? Винтовку, танки, ядерную ракету… «Следующую мировую войну не выиграть без применения массового переливания крови»… Ну что, падлы, допереливались? Он уже здесь, ваш самый умный ученый, гений, титан мысли. Вот они сидят, глубоко в подземной лаборатории, исследуют, обучают — пока только самих себя, но что будет, если они, сотни, многие тысячи, выберутся из своих шахт… Их невозможно контролировать, как невозможно контролировать саму мысль. Они будут смеяться, как смеются дети над обезьяной в зоопарке. Они начнут ставить капканы на мышей, крыс и дичь покрупнее — чтобы не слишком распоясывались… Они будут тыкать вас рожей в ваше же дерьмо — не пакости, не гадь, не сри, псина поганая, где живешь.
— Я пойду купаться, — заявила Полина после чая. На нее нашло отрешенное спокойствие. Хотелось прожить последние часы как можно ярче, мощнее, чтобы чувствовать каждую минутку, секунду. Скоро наступит темнота, за которой она не может видеть ничего.
— Смотри, — она поднялась над огнем, протянула руки прямо над пламенем. Красные языки шарахнулись в стороны, словно в страхе.
— Хочешь, покажу, что я умею? — ее глаза тлели подобно уголькам. Или пламя отражалось. Может ей удастся напугать того, кто придет из темноты? Может, он откажется от мысли нападать, увидев всю ярость, какую она может обрушить на кого угодно…
— Сейчас поднимется ветер, — сказала она,
