Лютер: Первый из падших - Гэв Торп
Раны взбесили Великого Зверя, и он понесся вперед. Из болот вырывались фонтаны воды, грязи и белой пены, будто из-под носа парома, врезавшегося в воду.
— Свободный огонь, — скомандовал отец, и мы не нуждались более в дальнейших приказах.
Когда брод захлестнула огромная волна, а воздух наполнился каплями, мы открыли огонь так быстро, как только смогли. Это было испытание — не меткости, нет, но дисциплины, подобной той, что существовала в старых войнах, когда огромные корпуса солдат обменивались залпами, пока одну из сторон не подводила решимость.
Сделав десять выстрелов за десять секунд, я поменял магазин своего болт-копья и немедленно опустошил его. Линия огня из ста двадцати рыцарей — это не так уж и мало, даже для существа размером со сторожевую башню. Я понимаю, что большая часть посланных снарядов не попала в цель или даже если и попала, то не нанесла вреда его толстой чешуе, но когда Зверь приближался к берегу, где находились мы, его удары по воде становились все тяжелее.
Вода вспенилась и потемнела от крови.
Достигнув более твердой почвы, он, казалось, обрел второе дыхание. Существо обнажило клыки, несмотря на град болтов, взрывающихся над его губами и языком.
Вода ручьями стекала с его когтей. Великий Зверь выскочил из реки и пересек намокшую землю между ним и первой линией воинов быстрее, чем должно двигаться существо подобных размеров. Три рыцаря погибли мгновенно, пронзенные насмерть когтями или раздавленные его лапами. Ближайшие воины были настолько полны решимости открыть огонь, что удержали позицию, даже когда его массивные челюсти сомкнулись и смели еще четверых.
С потоками крови с его челюстей падали и откушенные части тел наших братьев. Пасть раскрылась вновь, и на землю шлепнулись изувеченные останки воинов. Огромная лапа поднялась снова, но на этот раз ближайшие рыцари успели отскочить, чтобы их не раздавило.
Я стоял во второй линии и стрелял поверх голов. Затем я увидел куски тел своих товарищей, застрявшие между треснувшими зубами Зверя, и меня затошнило. Клянусь, Эрл Ирсак был жив, хоть и переломлен надвое. Он бился в конвульсиях между двумя зубами-монолитами, и на его лице был ужас. Долгие годы после этого я просыпался в холодном поту посреди ночи: воспоминания преследовали меня во сне.
Ворвавшись в центр наших рядов, Зверь нарушил боевой строй и значительно ослабил плотность огня. Некоторые бросились под его туловище, стреляя в брюхо, но ничего не добились. Зверь повернулся, размахивая хвостом с тяжеловесной, но ужасающей грацией, отбросив целую группу мужчин и женщин в лужу крови на берегу.
К сожалению, я был настолько поглощен тем, чтобы выполнить свой долг и продолжать огонь, что почти не обратил внимание на происходившее вокруг. До сих пор я помню только крики и вопли, оглушительный рев врага и громоподобные выстрелы нашего оружия. Возможно, самым прискорбным упущением было то, что я не видел, как погиб мой приемный отец. Позже другие рассказывали мне, что он пытался бросить горсть гранат в пасть Зверя, но его смело ударом головы твари. Взрывчатка взорвалась, причинив Зверю большой вред, но она же и убила отца, если только он не погиб от клыков монстра за несколько мгновений до этого. Я искренне верю, что он знал, на что идет, и добровольно пожертвовал жизнью. Именно по подобным поступкам я и вспоминал его позже.
Сражение часто бывает кратким, но кровавым, или затяжным, но напряженным, а битва с Рогом Разрухи была одной из самых напряженных и затяжных битв из тех, что я помню. Я помню, что мне пришлось поменять свое болт-копье на оружие павшего товарища, потому что казенник перегрелся и угрожал осечкой, из-за которой мне могло оторвать руку — как это случилось с одним из солдат всего несколько мгновений спустя.
Победа досталась нам с большим трудом; вплоть до последних мгновений мы отчаянно боролись за нее. Ябросился в атаку вместе с десятком других рыцарей, когда существо дрогнуло, перехватил клинок двумя руками и рубанул без особого мастерства. Руки нанесли удар скорее благодаря силовой броне, чем усталым мышцам внутри нее. Морда Зверя превратилась в кровавое месиво, и когда чудовище испустило последний вздох, кровь из его ран полилась рекой. Но он похоронил еще двоих рыцарей под своей рухнувшей тушей, а бьющийся в агонии хвост отбросил еще одного.
Сорок один воин Сторрока отдал свою жизнь в тот день, пока рыцари Ардфорда наблюдали за происходящим со стен.
— Среди них нет и пинты крови гуще кошачьей мочи, — промолвил Танкрет, теперь командующий нашим отрядом.
Конечно, у Форстора не было той храбрости, о которой он так громко кричал прошлой ночью. Мы поняли, что Танкрет был прав насчет причины их желания покинуть замок до того, как прибудет Великий Зверь.
Мы собрали убитых и раненых, и, хотя из города быстро прибыли гонцы, никто из нас не захотел провести эту ночь среди чужаков. Я, как и многие другие, был решительно против того, чтобы предстать перед Форстором и его рыцарями в Ардфорде, ибо я, несомненно, нарушил бы законы гостеприимства, едва увидев человека, бросившего моего названого отца в его последней битве. Мысли о том, что они навлекли эту гибель на наши стены, а мы не ответили им тем же, не давала мне покоя еще несколько дней.
Все это испортило отношения между Сторроком и речными крепостями, спровоцировало пограничные стычки, которые так и не разрешились до прихода Льва и Ордена много лет спустя.
С тяжелым сердцем мы вернулись домой. Стены были под надежной охраной, а те, кого они хранили внутри — в безопасности, и мы рассудили, что жертва была необходимой. Мы оплакивали погибших, ухаживали за ранеными и восхваляли подвиги тех, кто этого заслуживал.
Через два дня после нашего возвращения оруженосцы вернулись из патруля на юг. Новый Великий Зверь был замечен в Велвейле, в дне пути от нашего замка; и так же быстро Рог Разрухи, наш злейший враг и самый крупный из Великих Зверей, когда-либо терзавших Дордредскую Пустошь, канул в Лету.
Пуриил некоторое время хмуро смотрел на Лютера.
— Я спросил об орках, а ты рассказываешь о лесных зверях, — сказал он наконец, качая головой. —
