Сергей Волков - Чингисхан. Книга 3. Солдаты неудачи
А что, если нам с Телли поселиться там? Перевезти маму, выстроить дом… После битвы с кашгарцами мой авторитет, авторитет пророка Пилилака, вырос настолько, что я легко могу стать правителем этого народа.
Стальные тиски, сдавившие душу после того, как дед Чага открыл страшную правду о времени, в которое я попал, чуть-чуть разжимаются. Мне видятся картинки будущего: в потаенную долину приходит цивилизация. У махандов появляются орудия, технологии, медикаменты. Все очень дозировано, чтобы не нарушить той удивительной гармонии с природой, той чистоты помыслов, которыми отличаются эти дети гор.
По берегам ручьев бегают счастливые дети. Наши с Телли малыши — среди них. У нас трое детей. Нет, пятеро! Три мальчика и две девочки. Веселые, умные, послушные. Они будут счастливы в Махандари. Я сам дам им образование, сам научу всему, что необходимо.
Махандари… На полях трудятся крестьяне, пастухи гонят отары с пастбищ, над крышами домов поднимаются дымы — хозяйки пекут хлеб. Старики греются на солнышке.
Идиллия.
И я на высоком утесе, с верной винтовкой СВД в руках, зорко охраняю покой моих подданных. Чтобы никто, ни один человек с туманом в голове не проник в этот рай на земле, не нарушил его покой.
А можно еще надежнее, еще лучше — отправиться в долину Неш, разыскать черные камни, доставить их в Махандари и расставить на склонах окрестных гор. Чтобы время там навеки остановилось!
Никто не сможет помешать мне сделать это. Правда, майор Бейкоп рассказывал о каких-то прозрачных, вроде бы являющихся хозяевами камней, но разве смогут они остановить меня? Я — владыка перевалов и круч, властелин горных троп, великий пророк Пилилак! Я создам царство божье на земле, претворю в жизнь великую мечту человечества о золотом веке!
Претворю, как же… Следом за радужными мыслями приходят другие, тяжелые, словно отлитые из чугуна. Если начистоту, то настоящие хозяева гор — это как раз неведомые прозрачные. Если они могут устраивать такие вещи, как хроноспазм, если это они придумали линзы, то страшно подумать, на что еще способны эти существа.
Я не вступал с ними в прямой конфликт, я лишь краем коснулся их мира — и потерял четырнадцать лет жизни. Как мотылек, неосторожно подлетевший к костру, я опалил крылья, упал и теперь ползаю во тьме среди червей, личинок, всякого мусора, пытаясь снова взлететь.
А ведь все это время жизнь в долине махандов не стояла на месте! Что произошло с Телли за эти годы? С тех пор, как мы с Нефедовым оказались в хроноспазме, я не разрешал себе думать о девушке, но сейчас ничего не могу поделать — разогретый, раззадоренный мечтаниями мозг мой не может остановиться и начинает выдавать варианты — один чернее другого.
Телли вышла замуж. Погоревала, поспорила с отцом, но в итоге смирилась и стала женой какого-нибудь… Свадьба, пир, танцы… Брачная ночь… Заплаканное лицо девушки…
А потом — годы жизни с нелюбимым мужем, обреченность и потухшие, тоскливые глаза.
Или еще хуже: она сумела переупрямить отца. Телли чуть младше меня, сейчас ей около тридцати. Старая дева, вечно в черном, одинокая тень, избегающая людей. На нее показывают пальцами, ею пугают ребятишек.
И во всем этом виноват я.
Наконец, в мою измученную голову приходит совсем черная мысль: а вдруг Телли умерла? Да я ведь даже не знаю, сумела ли она освободиться от веревок! Конечно, мною руководили благие побуждения, когда я привязывал девушку к столбу, обозначающему границы владений махандов. Я спасал ее.
Но вот спас ли?
…Просыпаюсь от того, что плачу. Вся подушка в слезах. По потолку все так же бродят голубые тени. Всхлипываю, слышу ровное дыхание мамы. Надо успокоиться. Надо взять себя в руки. Я все исправлю. Я не просто доберусь до Махандари, я обязательно вернусь в то время, в восьмидесятый. Я изменю будущее!
Слишком много я… Слишком мало дела.
И тут откуда-то из глубины поднимается злость. Она всплывает, как большая черная рыба, обитатель таинственных океанских глубин. Зубастая, пучеглазая, злость буквально подбрасывает меня, заставляет откинуть одеяло, подняться и прошлепать босыми ногами на кухню.
Ух, если бы все мои — нет, наши, общие! — беды персонифицировались в конкретном человеке! С каким удовольствием, с какой мстительной радостью я набил бы ему морду!
Но такого человека нет. Зато есть другое…
Конь!
Это он во всем виноват!
Срываю фигурку с шеи. Кожаный шнур, изделие махандов, лопается, точно шерстяная нитка. Я знаю, что надо делать. И как же эта мысль не приходила мне в голову раньше? Сейчас, сейчас…
Света я не включаю, чтобы не потревожить маму. Выдвигаю ящик с вилками и ложками. Там у нас обычно всегда лежал напильник, старый, с мелкой насечкой. Мать точила им ножи и я, еще пацаном, не раз использовал этот невероятно твердый инструмент для изготовления всяких поделок. Однажды, помню, даже распилил им стальную линейку напополам.
Стараясь не шуметь, шарю в ящике. Ложки, вилки, ножи, открывалка для консервов, штопор, чайные ложечки… Есть! Напильник на месте. Кладу фигурку на краешек стола. Конь красив. Его пропорции, соразмерность форм и плавность линий завораживают. Неведомый мастер, изготовивший эту вещь, был гением. Но чувство прекрасного — не самая главная моя добродетель. Да и бушующая во мне холодная ярость гораздо сильнее любой эстетики. Я в таком состоянии и Венеру Милосскую готов разнести вдребезги!
Крепко прижимаю фигурку пальцами к столу. Странно, я ожидал, что предмет будет бороться, источать холод или, наоборот, жар, пытаться воздействовать на меня… Напильник чуть подрагивает в правой руке. Опускаю его на поблескивающую гладкую шею коня. Делаю пробный надпил. Ну, господа прозрачные, Чингисхан, Чунь-Чань, Елюй Чусай и прочие, что вы скажите на это?
Вжик, вжик, вжик… Напильник легко скользит по металлу, из которого сделана фигурка. На чистой поверхности стола появляются темные пятнышки стружки. Только вот странно — обычно, когда работаешь напильником по железу, звук более глухой, скребущий. А тут — словно я вожу куском льда по чему-то очень гладкому, по стеклу, например.
Меня охватывает недоброе предчувствие. Останавливаюсь, подношу напильник к глазам, чуть поворачиваю, чтобы рассеянный свет фонарей за окном упал на его поверхность. Увиденное повергает меня в шок — насечка на напильнике сточилась! А ведь он сделан из высокоуглеродистой инструментальной стали.
Перевожу взгляд на фигурку. На ней — ни царапинки. Злость моя тухнет, как костер, залитый дождем. В ушах возникает издевательский смех, мерзкое такое хихиканье, похожее на звуки, издаваемые пустынными демонами.
Они снова переиграли меня. Сволочи!
«А что, если просто пойти, бросить коня в унитаз и спустить воду? — возникает в голове простая и прозрачная, как капля воды, мысль. — Вот прямо сейчас. Бульк! — и все проблемы долой!»
Но стоит мне схватить фигурку и сделать шаг к двери, как все тело пронзает ледяная молния. Мышцы сводит судорогой, перед глазами мелькают разноцветные искорки, сердце бьется с перебоями. Я задыхаюсь. Опустившись на пол, пытаюсь покинуть кухню ползком — и обнаруживаю, что руки мои заняты.
Они завязывают разорванный шнурок. А когда узел готов, вешают коня мне на шею.
Все, финита ля комедия. Теперь все окончательно ясно. Не конь принадлежит мне, а я — ему. И в нашем тандеме наездник — отнюдь не человек.
Похоже, времена, когда я мог оставить коня дома и уйти в армию, минули безвозвратно. За эти месяцы он сросся со мной, и разорвать эту связь — по крайней мере, сейчас — я не могу. Я в плену у серебряной фигурки. А это означает лишь одно: мне придется пройти весь предначертанный путь до конца. Стало быть, надо возвращаться к первоначальному плану. Правда, я вовсе не уверен теперь, что являюсь автором этого плана.
Утром просыпаюсь с гудящей головой. Все мои ночные подвиги — как в тумане. Мама хлопочет на кухне, оттуда аппетитно пахнет оладушками. За завтраком она рассказывает о себе — получает пенсию, подрабатывает.
— Что за работа? — макая румяный оладушек в варенье, спрашиваю, чтобы поддержать разговор. На самом деле я уже не здесь, мысли мои блуждают далеко от этой квартиры на окраине Москвы. — Много платят?
— Немного, но на жизнь хватает. Сосед, Виктор Александрович, попросил за квартирой приглядывать. Он с семьей за городом живет, сюда они редко приезжают. Ну, а я цветочки поливаю, убираюсь, чтобы пылью все не заросло.
Неопределенно пожимаю плечами. Впрочем, чего уж там, по здешним временам не самая плохая работа, особенно для пенсионерки.
Прощаемся в тесной прихожей. Мама утирает глаза платочком, вздыхает.
— Ты там питайся получше, тебе отъедаться надо, — говорит она.
— Конечно, ма. Ну, все, все, не плачь…
Перед тем, как уйти, говорю:
— Я вернусь, обязательно. Но вот когда… Может быть, через месяц-другой, а может, и через полгода.
