Деян Стоилькович - Меч Константина
– Это ты Петриня Раевски?
– Да.
– Твой отец был русским цыганом?
– Точно.
– Ты знаешь, как мы относимся к цыганам?
Петриня подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза:
– А кто это – вы?
– Мы? Мы – потомки бога Тора. Завоеватели Европы. Соль земли.
Петриня, продолжая чистить яблоки, оставила его слова без ответа. Канн некоторое время кружил вокруг стола, покуривая сигарету. Подгнившие половицы скрипели под черными сверкающими сапогами.
– Я слышал, ты хорошо работаешь с маятником.
– Вас не обманули, майор.
– Ты в состоянии сейчас привести его в действие?
– Надо подумать.
Канн бросил окурок на пол и раздавил его сапогом. Потом нагнулся к Петрине и посмотрел ей прямо в глаза:
– Тогда поразмысли хорошенько, цыганская сучка, потому что я из тех людей, которых легко вывести из себя. Если ты откажешься, я с тебя живьем шкуру сдеру, точно так, как ты сейчас снимаешь кожуру с яблок. Ты поняла меня?
– Конечно. Вы весьма прилично говорите по-русски, майор. Но знаете что? Каждый занимается тем, для чего рожден. Вам на роду написано стать убийцей. А убийцей без жертвы стать нельзя, разве не так? Вот для этого и я здесь. Именно сегодня, именно в это время, именно на этом месте…
– Господин Шмидт сказал мне, что ты можешь… видеть вещи? Это в самом деле так?
– Я вижу только часть того, что должно сбыться… Фрагменты… Из них можно сложить мозаику, но это получается далеко не всегда. Проснувшись сегодня утром, я увидела на пороге своего дома человека в черном и толстого пса, который лижет ему сапоги. И еще я видела красные розы и постный суп с несколькими фасолинками. И видела я святого Луку, который улыбался мне. И тогда я перестала бояться.
– Святого Луку? – Канн цинично усмехнулся. – Интересно. Да, ваш христианский самообман действительно принимает чудовищные размеры. Еврей, умерший на кресте, и его святые…
Канн вытащил из кармана кителя сложенный вчетверо листок бумаги. Развернул его и положил на стол перед Петриней. Это была карта, где легко можно было различить восточную часть города, которую пересекала древнеримская виа Милитарис[34]. В самом низу карты виднелась надпись на латыни. Петриня начала медленно шептать странные стихи, начинавшиеся словами «Arcana Constantina»:
– Константинова тайна, святая тайна…
– Ого! – Канн опять осклабился. – Здесь и домохозяйки получают классическое образование. Ты знаешь латынь?
– Да, – пробормотала Петриня, – отец меня выучил.
– Прекрасно. Тогда переводи все, до конца.
Петриня откашлялась и принялась усиленно изучать пожелтевший обрывок карты:
– Это… стихи…
– Можно и так сказать.
– Здесь говорится об императоре и… – Петриня внезапно умолкла, но вскоре осторожно продолжила: – И о чём-то, чего он боялся.
– Константин ничего не боялся! – Канн был исполнен самоуверенности, однако сейчас его голос прозвучал не очень убедительно.
Не обращая ни малейшего внимания на только что произнесенные офицером слова, Петриня начала читать стихи, написанные в нижней части карты:
Константинова тайна, святая тайна камень под моим языком нож в моем сердце мрак, истекающий из утробы оттуда, куда вонзился меч
Константинова тайн
Константинова смута глаза великого солнца и молчание Агнца Божьего
Константинова тайна
Константинов грех предчувствие, вросшее в тело страх, зубами дробящийся
Петриня Раевски прекратила читать и мелко вздрагивающей рукой осторожно отложила карту в сторону.
– Что это было? – спросил Марко Шмидт.
– Дальше неразборчиво.
– Ну и что? Это всего лишь стихи. Мы даже не знаем, кто их написал.
– Это не просто песня, господин…
Петриня встала и направилась к комоду. Из одного ящичка она извлекла кулон, привязанный к длинной шелковой нитке. Вернувшись к столу, она замерла над картой. Канн завороженно смотрел, как под печальный напев на незнакомом ему языке подвешенный на нитке кулон начал кружиться над картой. Прошло некоторое время, и кулон неподвижно завис.
Канн уставился в карту:
– Вы были правы, Шмидт. Он там.
– Я же говорил…
Эсэсовец взял со стола бумагу, сложил ее и спрятал в карман.
– Ты понимаешь, на что указала нам? – спросил он Петриню.
– Нет.
– Я верю тебе. И потому не убью.
– Я… Вероятно, что вам надо найти вторую часть этой… бумажки. Я думаю, это очень важно.
– Никого не интересует, что ты думаешь, – сухо ответил Канн.
Шмидт с эсэсовцем направились к выходу, но голос Петрини остановил их в дверях:
– Первое, что вы почуяли сегодня утром, была ваша собственная кровь. Когда вы порезали левую щеку. Бритва притупилась, и вы нажали сильнее, чем следовало. А эта складка на вашей форме… Солдат, которого вам выделили в ординарцы, ленив и неловок. Вы ударили его в челюсть так сильно, что у него выпали три зуба. Поэтому вы все время потираете левую руку.
– Откуда ты… – пробормотал Канн, все еще стоя спиной к старухе.
– Где-то в песке вы закопали вещь, которую считаете исключительно ценной, – продолжила Петриня ровным голосом без тени эмоций.
Канн опустил руку на кобуру.
– Вы планируете вернуться и выкопать ее после войны. Но вы ошибаетесь, майор Канн…
Привычным движением эсэсовец вынул из висевшей на поясе кобуры свой длинноствольный пистолет девятого калибра.
– Вы не вернетесь. Потому что и вас… Как ту самую вещь…
Канн передернул затвор.
– …закопают!
Свинцовая тишина повисла в комнате. Канн все еще стоял спиной к Петрине. Шмидт смотрел ему в лицо, но не решался вымолвить ни слова.
– Ты ничего не знаешь обо мне, женщина… – процедил сквозь зубы Канн таким тоном, что Шмидт невольно поежился.
Комната была пропитана запахом ладана и яблок, за окном, два выбитых стекла которого были заделаны тряпками, стояла летняя жара. Лампадка перед иконой святого Луки медленно догорала.
Канн вернул пистолет в кобуру, решительным шагом вышел из дома и направился к калитке. Шмидт, ковыляя, поспешил за ним.
Петриня Раевски глубоко вдохнула теплый летний воздух. Потом не спеша подошла к иконе святого Луки на стене, и с облегчением перекрестилась.
Она стояла смирно, не шевелясь, как на службе, и ей казалось, что иконописное лицо улыбнулось ей.
12
В железнодорожном депо, в канцелярии начальника поставок тыла 727-й пехотной дивизии, было весьма оживленно. Капитан Эккарт не скрывал удовольствия от того, что его старый боевой товарищ Герман Рихтер нанес ему неофициальный визит, который, под прикрытием служебного расследования, превратился в пирушку, приправленную приятельскими разговорами, хорошей едой и обильной выпивкой.
За столом угощались курятиной, консервированной говядиной, овощами и молодым домашним сыром. Рихтер принес банку греческих маслин, которые жевал с наслаждением, попивая домашнюю препеченицу. Когда около полуночи появился фельдкомендант фон Фенн, Эккарт и Рихтер были уже тепленькими.
Эккарт, высокий черноволосый уроженец Вены, на грубом лице которого выделялись два шрама – на подбородке и скуле, поднялся, чтобы дружески приветствовать фон Фенна, с которым он был знаком еще по военной академии. Поздоровавшись, он с любопытством указал пальцем на длинный предмет, замотанный в непромокаемую ткань, который фельдкомендант принес с собой:
– Что это здесь у тебя, Отто? Неужели какое-нибудь местное изысканное лакомство? Или несколько бутылок французского вина?
Отто фон Фенн усмехнулся и, размотав ткань, вытащил старый охотничий карабин своего отца.
– О, Царь Небесный! – воодушевился Эккарт, поглаживая длинный ствол. – Какая красота!
Фон Фенн сбросил форменный плащ и повесил его на крючок, после чего уселся за стол, предварительно положив рядом карабин. Рихтер налил ему ракии:
– Домашняя препеченица[35]. Настоящий нектар! Правда, крепковата, но мы к ней уже привыкли, не так ли?
– Господа офицеры! – торжественно произнес фон Фенн. – Я пью за ваше здоровье и за скорейшее окончание этой ужасной войны. Прозит!
– Прозит! – хором отозвались офицеры и залпом осушили рюмки.
Эккарт потянулся за карабином. Он рассматривал оружие с нескрываемым восторгом.
– Думаешь сегодня ночью подстрелить из этого хоть что-нибудь?
– Попробую.
– Это тебе не охота на кабанов в Чернолесье. Видишь ли, на Балканах водится дикое зверье несколько иного рода…
– Ну, как бы там ни было, пуля его все равно достанет.
– Это точно. Но… если бы это животное удовлетворилось тухлой кониной, то не стало бы нападать на наших солдат!
– Оно нападает не только на солдат, но и на всех других. Мы просто не обращаем внимания на убийства гражданских жителей. А когда их растерзанные тела находят на городской окраине, никого не интересует, что за зверь ими полакомился – волк, коммунист или четник. Да и обыватели предпочитают не заявлять о подобных инцидентах.
