Сергей Клочков - Лунь
— А эта — не бестолочь? — Бивень покосился на Хип, и девушка подобралась, блеснула глазами.
— Дай Бог каждому так начинать, — я ободряюще хлопнул стажёра по плечу.
— Привет, Лунь, — прислонил два пальца к виску Фреон
— Здорово, бродяга… — Морлок покривил в улыбке глубокий шрам на пол-лица. Привет, привет, дружище… помню, как ты меня после «морилки» откачал, такое не забывается. Должок за мной.
— Шалом, сталкер. Ну, как там Зона? — Сионист приподнялся со стула и коротко кивнул.
— Шевелится, крестник, — ответил я с таким же полупоклоном.
Пожав руки ближайшим и помахав остальным, я пристроился у стойки. Барин без лишних вопросов поставил стакан и налил из запотевшей бутылки сто пятьдесят ледяной. Радиацию выводить. Эх, хорошо пошла.
— Фугас гробанулся, — сообщил он.
— Выброс? — Я сглотнул ком в горле. Предупреждал ведь дурака, чтоб не трепался, не дразнил Зону. Эх…
— Нет. Вообще не в Зоне. В ванной поскользнулся и головой об кафель. Врачи говорят, сразу.
Горечь, тяжёлая горечь в душе. Фугас, бродяга, как же ты так? Любила, может, тебя Зона, да приревновала Большая земля. Барин плеснул ещё.
— Что, знакомы были?
— Немного. Встречались пару раз. Вчера ещё его видел, пьяный из Зоны возвращался.
— Вот такая она, жизнь, — вздохнул Барин, скорбно опустив кончики пышных, пшеничного цвета усов. — Ну, если есть чего, то давай ко мне…
Хороший мужик Барин. Довелось ему и в горячих точках побывать, и посидеть тоже, кидала жизнь как хотела. Сталкерил поначалу, но что-то не срослось, бывает такое — не дано человеку, и всё тут. Но из Зоны не ушёл, стал барыгой. Хотя словечко это поганенькое к Барину ну никак не подходило: барыга мелочен, жаден, часто подл как матёрый «осьминог» и жесток, что твой кровосос. Вот и прозвали сталкеры Барином, до этого в Казаках ходил. И подходили ему имена эти здорово: массивный, неторопливый, рассудительный, говорит веско, предупреждает один раз, а если не внял, то может и кулачищем вдарить. Усы, как у гоголевского Бульбы, шикарные, светлые, с желтизной от любимой «беломорины», насмешливый взгляд и нос картофелиной. Барина уважали все. И было за что: за хабар рассчитывался железно, без гнилых «штрафов» и «отходных», если давал в долг, то проценты были не кабальные. Артефакты, снаряжение на продажу и прочее Барин, как ни странно, считал за хобби, интересное занятие, не мешающее делу. Настоящим же призванием Барина было его любимое заведение — Бар. Именно так, с большой буквы. Начиналось всё с подвала полуразрушенной фабрики недалеко от Свалки, потом, уже при мне, в обширном, облагороженном бомбоубежище какого-то бывшего ПТУ. Теперь уже недалеко от Периметра, в научном городке Чернобыль-7 Барин три года назад открыл солидное заведение с оборудованным залом, сверкающей барной стойкой, кухней и целой анфиладой различных «подсобок», в которых принимал хабар, продавал оборудование, оружие, держал запасы. На втором этаже в трёх комнатках обитали повар и два помощника.
— Есть немного, — кивнул я. — Слушай, это ты навесил иллюминацию на входе?
— Ну. А что, не надо было? — обеспокоился Барин.
— Да не, класс, солидно получилось, красиво. Настоящий бар, как в Европе.
— А то ж… — Барину понравилось сравнение. — Где стажёра подобрал, Лунь?
Спросил, как будто и не замечал шагающую рядом Хип. Молодец, промолчала.
— У Коржино. Из «Свободы» ушла в одиночки.
— Будет толк?
— Думаю, да.
Барин остановился, посмотрел на Хип так, словно только что увидел.
— Ну, значит, прибыло в полку. Повезло тебе, девка. К Луню конкурс похлеще, чем в театральный, сам ему троих серьёзных ребятишек подсовывал, не взял, чертяка. Ежели походишь с ним годик, то уже сама сможешь учеников брать.
— Я покраснел до корней волос, — сбивающимся голосом промямлил я, опустив глаза и ковыряя пол мыском ботинка. — Не конфузьте, ваше превосходительство, перед дамой…
— Одна беда. Балабол, каких поискать, — продолжил Барин. — С другой стороны, оно тебе веселей будет.
Погромыхав связкой ключей, бармен открыл обшитую железом дверь и нашарил выключатель, осветив комнату размером с половину спортзала, после чего на пару минут забежал в каморку. Появился он уже облачённым в тяжёлый резиновый передник наподобие тех, что используются на скотобойнях и толстые перчатки до локтя.
— Ну-с, приступим, — проворчал он, подходя к столу.
За «самоцветы» Барин отвалил на две сотни больше, чем я рассчитывал, пояснив возросшим спросом на красивые камешки Зоны.
— Вот что, Лунь, тащи все, какие найдёшь, любого качества. Отрывают с руками даже «чернушки». Мода на них пошла на Большой земле. Ага, «жуткий янтарь»… так, двести пятьдесят.
Барин, даже не глядя в «прайс», держал в памяти цены на сотни разновидностей хабара, намётанным глазом определяя размер и качество. Артефакты быстро перекочёвывали из контейнеров в тяжёлые многослойные ящики с надписью «Объект неисследованной природы. Чрезвычайно опасно! Открывать только в боксах УЗК!». Солидные такие ящики, даже размятый «жорень» не проедает, хотя ему что бетон, что сталь как решето. Любой артефакт в НИИ поступает именно в таких коробках, даже безобидные «стальные волосы» или «стеклянные шары» — учёные никогда не брали в руки даже давно известные артефакты без того, чтоб не потыкать в них десятком приборов. Осторожность, правда, спасала не всегда: гробились «ботаники» время от времени, пытаясь расплавить или облучить какую-нибудь штуковину из Зоны, но без всей этой техники безопасности жертв было бы на порядок больше.
— Тут ещё дичь у меня имеется, — я положил на специальный лоток пакет с останками пси-собаки. Два длинных зуба проткнули полиэтилен и торчали наружу, на дне пакета собралась тёмно-красная кровь, голова скалилась сквозь мутную плёнку конденсата.
— Ох ты ж, ёштвою… материк, — бармен поцокал языком. — Давно?
— Двух часов нет.
— Шиш я такую симпатягу ботаникам отдам, — Барин извлёк голову из пакета, повертел на лотке. — Ай, красавэц… и хвост в комплекте. Шкуру бы… эх, за шкуру бы я тебе ещё штуку отвалил и не моргнул даже.
— Увы, — я картинно вздохнул. — Шкуру пришлось испортить, дабы «красавэц» не испортил оную мне. После «вязанки» трофей теряет большую часть привлекательности.
— На ореховой дощечке… вокруг «папоротников» веточки четыре под лак… на семьсот согласен? И сто за хвост.
Судя по разгоревшимся глазам Барина, я вполне мог бы стрясти с него и тысячу. Нет, не стану пользоваться моментом. С другого бы стряс, но только не с Барина.
— Вы сделали предложение, от которого я не смогу отказаться.
— Чудесно, — бармен посчитал в уме сумму за всё. — Итого штука девятьсот сорок. Налом?
— На счёт.
— Извините, — Хип помялась, потом стащила рюкзачок. — У меня тоже есть немного.
— О… — удивился Барин, уже направившийся в каморку переодеться. — Ну, выкладывай.
И Хип выложила в рядок четыре «солнечных горошины», комок «липкого сала» и «банку». Плюс булыжник с отпечатавшимся на нём ископаемым моллюском, и желвак расплавившегося в «жарке» алюминия, красивый, серебристый, очень похожий на артефакт. Обычный набор начинающего сталкера. Не считая «солнечных горошин» по двести монет за каждую, да ещё и в количестве четырёх штук. Ну, ни хрена себе…
— Зачёт, стажёр… — я прихлопнул на место отвалившуюся челюсть.
— Да? — Хип расцвела майским цветом. — А я ещё думала, стоит этот камешек брать или нет, но чтоб улитка в булыжнике…
Я молча показал на один из жёлтых, похожих на жемчужины шариков.
— Это редкая вещь, сталкер. Сразу четыре штуки мне ещё никто не приносил, — сказал за меня бармен. — А вот камень разве что в музей краеведческий годится. И алюминий тоже не артефакт.
Хип пожала плечами, взяла алюминиевую каплю и пару раз крепко стукнула о стол. На этот раз челюсть отвалилась у Барина: слиточек расплылся ртутной каплей и пополз по столешнице, выбрасывая ложноножки и перетекая в них, как настоящая амёба.
— Не артефакт? — переспросила Хип у бармена.
— Ай, срамота, — всерьёз расстроился бармен. — Уделал меня твой стажёр, Лунь.
— Видел я такие капельки, — я в смущении потёр нос и прокашлялся. — Много раз. И никогда не брал. Во дурак…
Барин побрёл к компьютеру и долго щёлкал клавиатурой. На экране мелькали десятки фото.
— Ну, Хип, назови свою штуку, — вздохнул он, наконец.
— «Ползучее серебро» — выдала стажёр.
— Так и запишем.
Удивлялся я. Потом удивлялся Барин. Теперь, для разнообразия, приятно удивилась Хип, даже пискнула почти жалобно, когда бармен вложил ей в руку две тысячи в зелёной иностранной валюте.
— Это за «ползучее серебро».
Хип пискнула ещё раз, когда поверх двух тысяч легло ещё девятьсот.
