Борис Громов - Выжить.Терской Фронт
Конечно, нарушение правил радиообмена налицо. Вот только кто и что нам мог за это сделать? Вовсю шел штурм Грозного и кому было дело до каких-то балбесов-срочников, которые могли и до завтрашнего утра-то и не дожить. Но мы все же выжили, не все, но выжили. И полученное мною по совершеннейшей глупости еще на КМБ[22] прозвище превратилось в позывной, который периодически звучал в эфире Чечни на протяжении почти шестнадцати лет. И, похоже, скоро зазвучит вновь.
— Это за что ж тебя так? — с улыбкой спрашивает Кузьма.
— Да так, вот за это, наверное.
Я задираю вверх правый рукав футболки.
— Нифига себе! — вырывается у Толи.
Ага, согласен, татуировка хороша! Я в свое время в тату-салоне на Проспекте Мира в Москве за нее весьма приличные деньги отдал. Прямо с плеча на зрителей злобно скалится монстр из фильма Ридли Скотта. Антрацитово-черная блестящая голова, ребристая грудь, белоснежные острые клыки, тонкие суставчатые пальцы лап длинными кривыми когтями как бы впились в бицепс и трицепс, из ранок даже выступила кровь. Уродливый хвост с мощным шипом на конце обвивается вокруг плеча замысловатой петлей. Внушает, знаю. Я в свое время долго объяснял мастеру, чего от него хочу, но зато результат превзошел все ожидания. Увидев готовый эскиз, даже сам испугался. Не буду объяснять, что прозвище появилось гораздо раньше, чем тату. Им это и не важно.
— Серьезная зверюга, — тянет задумчиво бармен Кузьма. — И я даже помню откуда. Вот только странно, что ты ее помнишь, вроде молод слишком. А что за мастер делал?
— Этого мастера, к сожалению, давно нет в живых, — совершенно искренне отвечаю ему я.
Да уж, вряд ли ядерный удар, сровнявший с землей Москву, пощадил небольшой тату-салон рядом с ВДНХ.
— Жаль, — соглашается Убивец, — большого таланта человек был, сразу видно. — Жуткая тварь, аж мурашки по коже.
Тут «валькирия» из-за стойки приносит мне две огромные, похоже, литровые, кружки с пивом. Благодарю ее и, подняв одну провозглашаю сакраментальное:
— Ну, за знакомство!
Потом выпили за здоровье всех парней в черных банданах. Потом, молча и стоя «третий», за павших товарищей, тут даже мне пришлось махнуть «пятьдесят капель», потому как пиво под такие тосты не пьют. Потом пили за единственную среди нас представительницу прекрасного пола, «валькирию» по имени Зина, оказавшуюся женой Кузьмы. Потом нам с заднего двора принесли подоспевший шашлык. Потом снова пили, на этот раз за победы русского оружия… А потом я, кажется, забыл, что не пью водку…
Просыпаюсь от того, что кто-то тормошил меня за плечо. Разлепляю глаза и вижу перед собой Ваньку. Того самого, с которым мы выезжали из Моздока.
— Миха, хорош дрыхнуть, на построение опоздаешь!
Оглядываюсь вокруг. Я лежу на своей койке, на втором ярусе в нашем кубрике на базе в Беное. Вот блин, приснится же такое! Спрыгиваю вниз, прямо на свои тапочки, натягиваю маскхалат и быстро шлепаю на выход. У нас не армия, но за опоздание на построение можно легко на неделю в наряд по столовой «загреметь», картошку чистить, в качестве «поощрения». Выхожу из казармы на маленький крытый пятачок между кубриками личного состава и командиров. Все уже стоят в строю. Тихонечко юркаю на свободное местечко на левом фланге. Может, не заметят. Ну да, как же, мое двухметровое «тельце», да чтоб не заметили.
— Прапорщик Тюкалов, выйти из строя, — командует Батя, «в миру» — командир Отряда полковник Львов.
— Есть, — бормочу себе под нос я и начинаю проталкиваться сквозь строй.
— Ну, что ж ты, Миша, — Батя всегда говорит негромким голосом, но слышно его всем. — Что ж ты творишь-то?
Чего я такого творю, я пока еще и сам не понял, думаю, сейчас мне все мои «прегрешения» распишут в подробностях, но, на всякий случай, выстраиваю на физиономии виноватое выражение морды, полуоборачиваюсь на стоящего позади меня Львова и снова бурчу:
— Виноват, товарищ полковник.
— Да знаю, что виноват, — снова слышу за спиной тихий голос командира. — А ведь мы тебе на базе памятник поставили… В Подмосковье пустой гроб с пеплом из того «Камаза» похоронили, вам же в кабину еще одну гранату из гранатомета влепили, все дотла выгорело. Не разобрать, где ты, где водитель. А ты оказывается — живой. И ведь из всех нас ты один живой остался.
Мне, несмотря на тридцатиградусную жару на улице, враз становится очень холодно. Короткий ежик волос встает дыбом. Я поднимаю глаза на стоящий передо мною строй и понимаю, что все стоящие в нем мертвы. Нет, они не обезображены ранами, не залиты кровью, и плоть их не свисает с костей клочьями. Они выглядят почти как живые люди. Но все они — давно мертвецы.
— А ты ведь до нас так и не доехал, Миша, — снова слышу из-за спины спокойный мертвый голос своего мертвого командира и…
… и с хриплым воплем подпрыгиваю на койке. Простынь, подушка и легкое одеяло, под которым я спал, промокли насквозь. Да и сам я в липком холодном поту. По груди, шее и вискам стекают крупные капли. Дышать тяжело, будто грудь стянута железными обручами. Сердце бьется так сильно и гулко, словно хочет сквозь ребра проломиться наружу.
Твою мать!!! Никогда ночными кошмарами не страдал, а тут… Похоже, не стоило все же вчера столько пить. Хорошо хоть похмелью я не подвержен, выгодное такое свойство организма. А то страдал бы сейчас головной болью и «сушняком». Кстати, а чем вчера все закончилось? Убейте, не помню. Судя по ощущениям, без молодецких игрищ не обошлось, мышцы ноют здорово. Однако, синяков не видать, да и кинтуса не сбиты. Значит, всерьез не дрался. Это хорошо. Вот ведь, блин, а чего это я вообще надрался-то аки сапожник? Вроде, никогда особой тягой к алкоголю не страдал, а последние несколько лет, так вообще водку не пил. А тут… М-да, думается, это у тебя, дорогой друг, просто нервишки сдали от внезапных и кардинальных перемен в жизни. Вот и попытался стресс снять.
И уже стоя под душем, понимаю — я просто обязан добраться до нашей базы в Беное. Обязан, иначе мертвые не оставят меня в покое.
Вымывшись и отскоблив вылезшую за два дня щетину, выхожу из душа и бросаю взгляд на циферблат своих «Командирских», лежащих на тумбочке. Почти шесть утра. Спать уже явно не получится. А до завтрака еще три часа. Достаю из шкафа свежеприобретенный «сто третий» и остатки ветоши из «мародерки». Сергей Сергеич говорил, что большую часть консервационного «пушечного сала» из автомата удалили, но почистить его все-таки надо. Чувствую — скоро он мне понадобится.
Закончив чистку автомата, начинаю снаряжать магазины. Шесть трофейных, еще четыре мне Сергей Сергеевич с вместе с автоматом продал. Как раз, почти все патроны из «сидора» в магазины и перекочевали. Потом снова убрякиваюсь на застеленную кровать и начинаю мысленно составлять список необходимого мне для нормальной жизни имущества. Нательное белье, футболки, носки, тапочки, ветошь для чистки оружия, ружейное масло, или хотя бы соляра, совсем в крайнем случае — танковая «отработка». Теплое белье и свитер, это пока тепло, даже жарко, а уже через месяц-полтора в этих краях будет довольно мерзенько: сыро, холодно и весьма ветрено. А по ночам, так и сейчас уже далеко не Сочи, особенно под утро, я вспомнил, какую великолепную чечетку отбивали мои зубы вчера утром в Науре. Опять же, если радиостанция у меня теперь есть, не мешает прикупить для нее специальный чехол на РПС, не в кармане же ее таскать. Ну, на первое время, вроде, все. Если что еще и понадобится, теплая обувь там, или зимняя одежда, то позже. Оставшееся до завтрака время просто валяюсь на койке, глядя в потолок, и размышляя, каким бы образом мне поймать какую-нибудь «попутку» в сторону Ведено. Не пешком же топать. Тут все же, как не крути, километров семьдесят выйдет, если по дороге, а по-другому в Чечне и не получается, уж больно рельеф сложный. Конечно, можно и пешком, но не хотелось бы.
Спускаясь по лестнице в обеденный зал трактира, обнаруживаю за стойкой свеженького, будто и не пил вчера, Кузьму, и, за одним из столиков, довольно мрачного, явно похмельного вида, парня. Рыжие волосы, зеленые глаза, нос курносый. Напрягаю память, ага, Саша, позывной — Шуруп. Похоже, наша троица — самые крепкие здоровьем люди в этом заведении. Остальные еще отдыхают. Подойдя к стойке, желаю доброго утра Кузьме, и подсаживаюсь за стол к Шурупу.
— Привет, Саш, как сам?
— А то не видишь? Не очень…
— Слушай, ты не помнишь часом, я вчера не барагозил?
— А что, сам не припоминаешь? — Саша отрывается от своей яичницы и удивленно смотрит на меня.
— Я ж вам, иродам, говорил, что водку не пью.
— Это ты-то не пьешь?! — Саша чуть не подавился от наигранного возмущения. — Да Убивец вчера попробовал тебя перепить и под стол свалился.
— А я?
— А ты потребовал гитару, а когда Кузьма тебе ее дал, начал такое наяривать, что сюда «на огонек» какие-то очень симпатичные девушки забрели, чего в «Псарне» отродясь не бывало, побаиваются они нас, хотя мы вроде поводов не давали.
