Весь Нил Стивенсон в одном томе - Нил Стивенсон
Джек протиснулся через толпу, костылём, как ломиком, расширяя зазоры между людьми. Через несколько минут он догнал Сен-Жоржа и взял его за плечо, как полицейский. Другой бы бросил всё и дал стрекача, но пугливые люди не становятся легендарными крысоловами. Сен-Жорж повернулся (крысы на палке качнулись разом, словно слаженная труппа канатных плясунов) и узнал Джека.
— Жак! Так, значит, ты всё-таки спасся от немецких ведьм?
— Пустяки, — отвечал Джек, силясь скрыть изумление, а затем и гордость от того, что весть о его приключениях достигла Парижа. — Невелика хитрость — уйти от такого дурачья. Вот если бы за мной гнался ты…
— Итак, вернулся к цивилизации… Зачем? — Холодное любопытство — ещё одна черта хорошего крысолова. У Сен-Жоржа были светлые курчавые волосы и карие глаза — в детстве он, вероятно, выглядел ангелочком. С возрастом скулы (а по легенде, и некоторые другие части тела) увеличились, став не такими ангельскими; воронкообразное лицо сходилось к плотно сжатым губам, глаза казались нарисованными. — С практикой passe-volant[88] покончено — зачем ты сюда явился?
— Чтобы возобновить дружбу с тобой, Сен-Жорж.
— Ты ехал верхом — я чую запах.
Джек решил увильнуть от ответа.
— Как ты тут чуешь что-то, кроме говна?
Сен-Жорж принюхался.
— Говна? Кто тут срёт? И не мне ли на мозги?
Это была в некотором роде шутка и намёк, что Джеку пора в знак дружбы чем-нибудь его угостить. После некоторого торга Сен-Жорж согласился — не потому, что нуждался в угощении, а потому, что человеку иногда надо расщедриться, и в таком случае дружба требует пойти на уступку. Начали рядиться, чем именно Джек его угостит. Сен-Жорж пытался косвенно выведать, сколько у Джека денег, Джек — заинтриговать его ещё больше. Сошлись на кофе — при условии, что они отправятся к знакомому Сен-Жоржа по имени Христофор.
С полчаса они искали Христофора.
— Он маленького роста…
— Значит, его трудно найти.
— Зато в красной феске с золотой кисточкой…
— Турок?
— Конечно. Я же сказал, что он торгует кофе.
— Турок по имени Христофор?
— Брось паясничать, Джек.
— И всё-таки?
Сен-Жорж закатил глаза.
— Все турки, продающие кофе на улице, на самом деле армяне, наряженные турками.
— Извини, не знал.
— Прости за резкость, — смилостивился Сен-Жорж. — Когда ты покидал Париж, кофе ещё не вошёл в моду. Это случилось после того, как турки бежали из-под Вены и оставили там горы кофе.
— В Англии он в моде ещё с моего детства.
— В Англии он не мода, а прихоть, — процедил Сен-Жорж.
Они продолжали искать. Сен-Жорж ввинчивался в толпу, как хорёк, огибая торговцев мебелью, нагруженных фантастическими конструкциями из связанных стульев и табуреток, молочников с крынками на голове, золотарей с незажжёнными фонарями в руках и бочками дерьма за спиной, точильщиков с точильными кругами. Джек орудовал костылём и подумывал, не вытащить ли саблю. Элиза была права: Париж — розничный рынок. Занятно, что она поняла это, ни разу не побывав в Париже, а он хоть и жил здесь долгие годы…
Лучше думать о Сен-Жорже. Если бы не палка с крысами, Джек давно бы потерял его в толпе. Впрочем, помогало и то, что его всё время окликали из окон, предлагая работу; некоторые владельцы лавочек даже выбегали ему навстречу. Лавками владели лишь самые богатые ремесленники: портные, шляпники, изготовители париков. Однако Сен-Жорж со всеми вёл себя одинаково: задавал несколько вопросов и завершал разговор твёрдым отказом.
— Даже дворяне и философы — мужланы в понимании крыс, — проговорил он. — Как я могу им помочь, если они мыслят столь примитивно?
— Ну, для начала ты мог бы избавить их от крыс…
— От крыс нельзя избавиться! Ты ничем не лучше этих людей!
— Прости, Сен-Жорж. Я…
— Смог ли кто-нибудь извести бродяг?
— Конкретных индивидуумов — да. Но…
— Это для тебя они индивидуумы, а для дворянина, как крысы, на одно лицо, n'est-ce pas[89]? С крысами надо жить.
— Исключая тех, что болтаются на твоей палке?
— Это как показательное повешение. Головы на пиках у городских ворот.
— Чтобы напугать остальных?
— Верно, Жак. Для крыс они были то же, что ты, друг мой, для вагабондов.
— Спасибо на добром слове. Ты мне льстишь.
— Самые умные — те, что способны отыскать крохотную щёлочку, пролезть в сточную трубу, сказать обыкновенным крысам: «Грызите эту решетку, mes amis[90]. Да, вы сточите зубы, но за ней вас ждёт небывалое пиршество!» Они были учёные, магелланы.
— И они мертвы.
— Они истощили моё терпение. Многим другим я позволяю жить и даже плодиться.
— Нет!
— В некоторых погребах — неведомо для живущих над ними аптекарей и парфюмеров — я держу крысиные серали, в которых моим любимцам дозволено производить потомство. Некоторые линии я развожу на протяжении сотни поколений. Как собачник выводит псов, особенно злых к чужим, но послушных хозяину…
— Ты выводишь крыс, послушных Сен-Жоржу.
— Pourqoui non?[91]
— А ты твёрдо уверен, что не крысы выводят тебя?
— Не понял.
— Твой отец ведь тоже был крысолов?
— И его отец, мой дед, тоже. Оба умерли в чумные года, да будет земля им пухом.
— А может, их убили крысы?
— Ты меня злишь. Впрочем, в твоей теории что-то есть.
— Наверное, ты появился в результате отбора. Тебе позволено жить и плодить детей, поскольку твоя теория устраивает крыс.
— И всё же я очень многих убиваю.
— Ты убиваешь глупых — не способных к самопознанию.
— Я понял, Жак. У тебя бы я крысоловом работал — и задаром. А вот у этих… — Он отмахнулся от человека в роскошном парике, пытавшегося зазвать его в лавку. У того вытянулось лицо — но только на мгновение, поскольку Сен-Жорж, смягчившись, шагнул к узкой двери в мастерскую по изготовлению париков, рядом с открытым окном. Дверь внезапно распахнулась, и кругленький коротышка, топорща огромные усы, выкатился с лестницы чуть шире его самого. На пузе он нёс пристёгнутый ремнями дымящий медный аппарат.
Когда Христофор (а это был не кто иной, как он) вышел на солнце, яркий свет вспыхнул на меди, позолотил облачко пара, заблестел на золотой кисточке, заиграл на загнутых носах туфель и медных пуговицах. Зрелище великолепное — ни
