Олег Волховский - Люди огня
— Здесь весна, государь, — сказал я. — Какие яблоки!
— Пойдем. Подойдем поближе.
Тяжелые ветви склонялись к земле. И за покровом цветов сияла золотистая кожица спелых яблок. Деревья одновременно цвели и плодоносили.
Я подумал, нет ли сюда выхода с пещерных небес Гэ Хуна. Все народы представляют себе рай очень похоже, как все мистики достигают одних и тех же состояний. Мистическое озарение, нисхождение благодати, самадхи, сатори — их описания удивительно похожи, если только очередной мистик не находится в плену своих религиозных догм и не подгоняет под них собственные впечатления.
Я пришел сюда как христианин с христианскими рыцарями и святыми. Но здесь только запад мира. Я никогда не мог поверить в то, что я прав, а все остальные неправы. Не собрались ли сейчас праведники востока где-нибудь на островах блаженных Пэнлай?
Жан стоял, опираясь на ствол яблони. Несколько лепестков запутались в волосах. Он улыбнулся.
— Бери, Пьер! Я наследник этой земли. Все же не совсем я Иоанн Безземельный!
Я набрал корзину и позволил себе попробовать золотистое яблоко. Классно!
Олег последовал моему примеру.
— Дарует бессмертие? — спросил я.
— Ты прекрасно знаешь, что дарует бессмертие.
— Ты видел Несотворенный Свет?
— Да, когда я был здесь впервые. А потом Ночь Духа, совпавшая с триумфом Антихриста. Я смог пройти через нее только потому, что должен был это сделать.
— Ночь Духа? После этого? — я окинул глазами сад.
— Пьер, то, что происходит сейчас в твоей душе, не больше ли того, что тебя окружает?
— Да.
— И очень скоро ты сочтешь, что все это тебе приснилось, и будешь объяснять Бога самовнушением и играми подсознания, если только Господь не явится нам раньше. Со мной было несколько иначе: Авалон казался мне потерянным навсегда, Грааль более недостижимым, а я сам бесконечно недостойным того и другого.
Перед нами раскрылась долина, заросшая белыми лилиями. Мы шли по пояс в цветах к склону холма, розовому от цветущего миндаля. Синее небо, пронзенное золотой горой, и симфония ароматов. Мы набрали орехов и поднялись на холм.
В долине, посреди цветущих лугов и миндаля, словно кристалл в чудесной оправе, рвалась к небу стеклянная башня, сияя, как Несотворенный Свет внутри меня.
— Пьер, Олег! — Жан отдал нам свою корзину. — Донесете? Я должен войти туда. Один.
Мы возвращались к побережью. Здесь уже раскинулся огромный лагерь наших спутников: тысячи палаток в зеленой долине у кромки вод. В наших корзинах покачивались букеты лилий и ветки цветущего миндаля для наших хозяек: святой Терезы Авильской и святой Клары.
Тут до меня внезапно дошло, что миндаль пахнет синильной кислотой. Я замер на месте. Почему только сейчас? И почему так слабо? Не отвращение и боль, как на мессианском пиру Эммануила, — просто знание.
— Петр, что с тобой? — спросил Олег.
— Миндаль пахнет смертью. Синильная кислота. Мы отравили ею людей в Бет-Гуврине. А я не вспомнил. Я только сейчас понял, что это за запах.
Олег улыбнулся.
— Так радуйся! Значит, стерлось. Значит, прощено.
В Земном Раю Данте текут две реки: Лета, воды которой дарят забвение греховных поступков, и Эвноя, воскрешающая память о добрых делах. Я словно испил воды из Леты и перешел Эвною.
В лагере нас ждали. Святая Клара поставила перед нами корзину земляники — здесь были не только яблоки. Я вспомнил фразу святого Франциска о том, что лик святой Клары подобен луне, и улыбнулся. Трудно говорить о красоте святых: когда Несотворенный Свет сияет в каждой черточке, черты лица уже ничего не значат.
Потом Тереза из Авилы погнала нас за водой и велела резать фрукты. Фруктовый салат с орехами и ключевая вода. А ощущение такое, словно съел вепря в пиршественном зале Вальгаллы. Я больше не покушался на местную дичь.
Жан Плантар не вернулся до заката. Опустилась ночь с ее великолепными звездами. Его все не было.
Олег взял гитару и запел:
Рекам, драконам, ветрам, водопадам,
Цветам хрусталя, восходящим из брения,
Птицам рассвета, святыням Заката —
Благословение, благословение!
Все что мы были, и все чем мы станем,
Кружится в танце, в едином биении,
Перерождение, первосмыкание —
Благословение, благословение!
[159]
Ночь близилась к концу. Бледнело небо. И утренний свет был, как лезвие ножа. Наш лагерь просыпался. Я вышел из палатки и умылся у ручья.
Над холмом, к западу от нас разгоралось сияние, а потом я увидел четырех зверей, поднимающихся на вершину. Я оглянулся: все встали возле своих палаток и смотрели туда же.
Справа шел золотой лев. Шесть легких крыльев было у него за спиной: два соединены над ним, словно руки в молитве, два сложены за спиной и два распростерты в стороны, как в полете. Крылья были усыпаны… сначала мне показалось, что опалами, я не сразу понял, что это глаза. Вторым был бык, подобный синему небу, и его шесть крыльев исполнены глазами, как звездами ясная ночь. Третье существо имело человеческое лицо и мягкие звериные лапы и тоже было крылато, и на крыльях сияли тысячи глаз. А четвертым был орел, что летел за ними.
Они миновали вершину и начали спускаться к нам. Только тогда за сиянием их крыльев, подобных свету божественной благодати и молнии Его гнева, я увидел Плантара. Он стоял, воздев вверх руки. Белые облегающие штаны заправлены в сапоги, белая свободная рубаха, белый плащ без всяких украшений накинут на плечи и застегнут фибулой с аметистом. В каждой руке он держал по чаше, сияющей подобно крыльям четырех животных, идущих перед ним.
— Смотрите! — воскликнул он. — Я принес вам Грааль. Вот деревянная чаша, та чаша, из которой пил Господь с апостолами во время Тайной вечери, и в ней вино. А вторая чаша золотая, и в нее собрал Иосиф Аримафейский кровь Христову, и в ней кровь!
— Два Грааля, — прошептал я.
— Три Грааля, — сказал Иоанн Креста.
— Три?
— Сам Жан Плантар. Грааль — королевская кровь. Истинный король во времена царствования Антихриста. Святой государь последних трех лет Земли. Удерживающий, о котором писал апостол Павел. Король-священник.
— Смотрите! — повторил Жан. — Христос среди нас! — воскликнул он, и этот крик разнесся над долиной, и люди ответили:
— Есть и будет!
Тогда Жан сблизил чаши и соединил их, и они слились в одну. И вино стало кровью, а кровь вином.
— Святая святым!
И мистические животные повернулись и пали перед чашей.
Он поднял чашу и уже собирался отлить из нее, но вдруг остановился, поднял голову и взглянул на святых.
— Пусть первыми будут те, кто более достоин. Брат Франциск!
Святой Франциск взошел на холм, а Жан преклонил перед ним колени и протянул ему чашу. Потом были другие: Иоанн Креста, Тереза Авильская, святая Клара, Мей-стер Экхарт, Тейяр де Шарден, многие и многие. А кровь-вино все не кончалась. И только после святых из чаши осмелился пригубить Жан. А когда она дошла до меня, я встал на колени и повторил слова того, кто погиб от моих рук:
— Кровь Христова, опьяни меня!
И свет затопил меня. Свет был внутри меня, и я был внутри света, внутри огромного бесконечного солнца, которое не сжигает, а только поднимает ввысь, наполняя неземной радостью. Несотворенный Свет объял и растворил меня. Моя свеча, моя искра коснулась вечного пламени Всевышнего и слилась с ним в едином танце огня. Изначальный Свет заполнил долину, зажигая и преображая все. Я оглянулся пораженный, я смотрел на лица и видел лик Господен. Мы прекрасны! Мы бессмертны! Мы святы!
И был день, и была ночь. Я не чувствовал хода времени и не ощущал усталости. Никто не спал в эту ночь, и я не хотел спать. В лагере слышались песни и смех. И молитвы были подобны танцу, а танец молитве.
Над Авалоном вставал рассвет. Странный рассвет, слишком яркий и белый. Огромное солнце выплывало из океана, подобное изначальному Несотворенному Свету, что бился и сиял внутри нас. И в этом Свете было обещание и надежда. Мы встали возле своих палаток и замерли в ожидании.
А потом на фоне рассвета появились пятеро всадников. Кони неслись по поверхности воды, словно по серебряной тверди. Подъехали к берегу в облаке брызг и ступили на прибрежный песок.
Четверо из них склонили копья, и кони их застыли в поклоне, а пятый выехал вперед и спешился. Белый всадник с золотым копьем. Он оставил коня и направился к нам…
Он был, как молния, что видна от востока до запада.
И я знал, что все люди видели то же во всех концах земли: и апостол Иоанн у пепла Иерусалима, и апостолы Эммануила, те, что дожили.
Меня затопило знание. Вот Варфоломей, до конца удержавший власть в своем Китае; вот Андрей, замученный восставшими индусами. Вечная мука, вечный костер, потому что смерть к нему не приходит. Лука Пачелли преклонивший колени в опустевшем Париже, Якоб Заведевски в Германии, другие, которых я знал меньше или почти не знал. В Африке, в Азии, в Америке… Они сгорают, как мотыльки, в белом сиянии этого света. Были — и нет. Боже! Они достойнее меня!
