Мародёр - Дмитрий Швец
Глава 5
Старик, умер той же ночью. Вместе с ним ушли еще двое. В лагере рабов нет похорон, нет поминальных молитв, нет обрядов. Мы не имеем имен, у нас нет родных, что похоронят, как подобает. Наши тела будут свалены в яму и забросаны мусором. Так говорят, но никто не знает наверняка. Мертвые просто исчезают, и их место занимают новые рабы. А те, кто еще живы, спускаются вниз и ломают камень в надежде найти жилу Соли, чтобы хоть последний день жизни прожить лучше. Но это редко и мало у кого получается. Так и живем, гнем спину в шахте днем и надеемся не замерзнуть ночью.
Так и живем. День за днем. Мы развлекаем себя пустыми разговорами с теми, чье тело завтра волоком протащат через лагерь и чьего имени не вспомнить никогда. Чужие жизни, чужие истории, чужие воспоминания сливаются в один нескончаемый поток фактов, домыслов, событий. Но они не имеют значения. Все, что нужно это пережить день. В жизни раба есть только один день. Завтра может не наступить.
Так и живем.
Надсмотрщик подцепил тощее, грязное тело крюком и потащил мимо мрачно смотрящих на покойника мужчин. Еще один. Уже девятый за ночь. Нас все меньше, вчера прибыла новая партия, а сегодня двоих из них уже утащили в яму. И это странно, новичков в первый день не плохо кормят.
- Жмур!
Крик заставил оглянуться. Еще один. Десятый. Ночи все холоднее, пайка все меньше. Если раньше в похлебке попадалось хотя бы тухлое мясо, то теперь нет и его. Похлебка превратилась в воду с луковыми очистками и вонючей затхлой травой. Если повар сподобится бросить хоть горсть крупы, это почти пир, а если с жуками, так и мясо. От вкуса еды выворачивает, но это зеленое месиво единственное, что у нас есть. И этого недостаточно. Если халкан не сделает ничего, то скоро сам пойдет в шахту.
- Жмур!
Одиннадцатый. Я взглянул на розовеющие на востоке облака. Еще немного и можно будет пойти в шахту. Там теплее. Не понимаю, почему нас не отправляют вниз по ночам. Все равно ведь мы жжем внизу масло и камни огня. Так почему нельзя работать ночью? Я бы согласился. Днем можно и на улице, солнце греет, а вот ночью. Звезды слишком холодны чтобы прогреть тело. Я сжал кулаки, промерзшие кости заскрипели.
- Чего кулаки давишь? – рядом со мной возник мужик, имени которого я не помню, хотя и помню, что он называл его. Но имя бесполезно. Не сегодня, так завтра либо его, либо меня вот так протащат через лагерь. – Аль злодейство какое удумал? – он хитро прищурился и слегка улыбнулся.
- Замерз, - ответил я, красноречиво дунув на ладони.
Пар. Вот же демона халкану в печенку, у меня изо рта пар идет, а вся одежда, что на нас есть это драные рубахи, да холщовые штаны с дырами. Странно, что босые ноги не мерзнут. Или кожа на них уже настолько огрубела, что холода не чувствует.
- Скоро все перемерзнем и передохнем, - легкая его улыбка сменилась злобным оскалом. - Одиннадцать человек только за сегодня. Вчера сколько было? – спросил он, глядя на меня и, не дождавшись ответа, продолжил: - Верно, пятеро. А позавчера только трое. А за день до того тоже трое. И днем раньше лишь один. А сегодня одиннадцать. Завтра сколько? Двадцать пять? – он сплюнул сквозь зубы. - Будут с этим что-то делать? Так-то мы собственность императора.
- Может, письмо ему напишешь? – осклабился, незаметно подкравшийся надсмотрщик. – Пожалуешься. Я передам.
- Сам отвезешь? – усмехнулся в ответ мужик.
- Мог бы и сам, - надсмотрщик улыбнулся. – Да кто ж меня отпустит, - он щелкнул пальцем по рабскому ошейнику. – Уж больно я тута нужон.
- У вас в палатке теплее? – спросил мужик.
- Не, такая же дрянь, - отмахнулся надсмотрщик. – Ветра токма нету.
- Жмур!
- Вот дрянь! – выругался надсмотрщик и, хлопнув хлыстом себя по бедру, ушел в сторону крика.
- Двенадцатый! – грустно выдавил мужик.
Мы, молча, постояли, глядя, как темная фигура тянет крюком мертвое тело. Мы оба понимали, что завтра могут так тянуть и каждого из нас.
Халкан не появился. Опять. Он не провожает нас в шахту вот уже четыре дня. Люди косились на пустую площадку над шахтой и тихо, испуганно переговаривались, твердя глупости о плохом знаке. Разговоры при спуске запрещены. Это нарушение правил, и надсмотрщики обычно строго следят за этим. Обычно, но не сейчас. Сейчас все слишком замерзли, чтобы думать о правилах. Разговор это не что-то серьезное, это можно и простить. Тем более, что людям так становится легче.
В шахте теплее. И работа помогает согреться. Попробуй помахать кайлом так, чтобы спина не вспотела. Люди оттаяли. Короткие тихие мрачные фразы сменились неуверенным спокойным шепотом, переросшим в смешки, а затем и в хохот. Люди подтрунивали друг над другом, подначивали, смеялись над оступившимися, травили байки. Рабы жили. Жили ещё один день, и никто не хотел думать о будущей ночи.
Я во всеобщем веселье участия не принимал. Я сосредоточено крошил породу, собирал крупинки Соли и думал. Я не мечтал о будущем, которого у меня не будет. Не переживал о прошлом, которого у меня нет. Не думал о жизни, которой меня лишили. Я думал о смерти. Но не о той, что обязательно придет за мной. Я думал о Смерти, что ношу в себе. О самой ее Сути.
Нет у меня уверенности в том, что странное место с колоннами и резным полом не привиделось мне. Все это слишком сильно напоминает бред. Эти говорящие черепа, красноглазые пауки, седая богиня. Трон и труп на троне.
Даже иссохший и почти истлевший он выглядел жутко. Она назвала его богом и своим мужем. Она сказала не трогать нож, торчащий из его груди. Она сказала, что успокоила его.
Я помню все это так, словно все только что происходило перед моими глазами. Я помню ее каждое слово, каждый ее жест, каждый изгиб узора на плитке пола, узор обмотки на рукояти торчащего из груди мертвеца кинжала. Каждую волосинку на паучьих жвалах.
И все же я не уверен, что мои воспоминания правда. Каждый из прошедших дней, я сотню раз обращался к Сути. Я взывал, я умолял, уговаривал и даже пытался угрожать, но все без
