Вояка среднего звена - Дмитрий Львович Казаков
Бойцы смотрели на нас с откровенным ужасом, кайтерит же наслаждался происходящим. За его спиной хихикал в кулачок Молчун и тупо моргали два здоровяка, каждый больше меня в полтора раза.
— Да вы охренели… — на вторую вспышку у меня сил не хватило.
И наверняка усталость спасла меня от опрометчивого решения — съездить этому гаду по физиономии, да покрепче. А ведь это вышло бы нападение на собственного командира, за которое и в мирное время трибунал и расстрел, а в военное — тот же расстрел безо всякого трибунала.
— За дело! — рявкнул кайтерит. — Или ты не подчинишься приказу?
— Нет! — и я показал ему фигу.
— Отлично, — Равуда даже просиял. — В карцер его!
И те самые двое здоровяков двинулись на меня, один справа, другой слева.
— Эй, вы чего! — едва успел вякнуть я, руки мои весьма болезненно завернули за спину, в плече хрустнуло, я обнаружил, что смотрю в пол и не могу распрямиться. — Твою мать! Отпустите!
— О нет, — голос Равуды полнило довольство. — Приказы тут отдаю я, и я тут командир, — тут он нагнулся к самому моему уху и добавил шепотом. — Я же обещал, что ты повесишься? Обещал? И я свое слово сдержу. В карцер его.
И меня потащили прочь, согнутого, кипящего от злости и унижения.
Закрылись за нами двери лифта, тот с гудением поехал вниз, я оказался в слишком хорошо знакомом коридоре. Брякнул замок, в нос ударил тяжелая спертая вонь камеры-одиночки, где из всей обстановки дыра в полу да лампочка на потолке, которая будет светить тебе всегда по заветам Ильича.
Меня пихнули вперед, я выставил руки, чтобы не расквасить нос о стену.
— Суууки… — прохрипел я, разворачиваясь. — А ну-ка, где вы там?
Но дверь уже закрылась, и те, кто меня сюда притащил, наверняка торопились прочь. Да и они, если подумать, тоже исполняли приказ, и виноват во всем был только Равуда, мерзкий, отвратный подонок!
Я сжал кулаки, собираясь кинуться на дверь, и тут силы меня окончательно покинули. Голова закружилась так, словно ее отвинчивали, и я буквально сполз спиной по стене, опустился на холодный пол.
Какой я уже тут раз? Третий?
Но сейчас меня никто не выручит, никакой Диррг на выручку не придет…
При воспоминании о сержанте-технике из памяти выплыли те шавванские блюда, которыми он меня угощал: тонкие, как веревки, острые колбаски, сплошь капельки жира и зернышки специй, жуешь целым пучком, и слюна буквально капает на пол; лепешки, начиненные хрустящими, поджаренными фруктами, но при этом не высушенными, а очень сочными, как яблоки только с дерева; прозрачный, точно из хрусталя вырезанный цветок с голубыми огоньками внутри — никогда не догадаешься, что это вообще нужно есть, что это не украшение, а деликатес чуть ли не со стола Гегемона. Диррг притащил эту штуку в лазарет, где я восстанавливался после раны, когда Равуда едва не пристрелил меня, и на вкус она оказалась невероятной, каждый лепесток таял во рту, оставляя сложнейшее послевкусие.
Эх, сержант, не болезнь свела тебя в могилу, как ты боялся, а пуля.
Некому придти мне на помощь, и хотя я могу «позвонить» Максу прямо из головы, тот тоже вряд ли захочет меня выручать, он точно на меня обижен, и остальные вряд ли рады тому, что их заставили работать больше… Может явиться Котик, само собой, но вряд ли он прогрызет двери камеры и вытащит меня наружу.
Головокружение отступило, и я немного пришел в себя, чтобы с новой силой ощутить проклятое одиночество.
— Юля, Юля, — забормотал я, — ответь… ты не представляешь, как ты мне нужна… Ответь же!
Раньше я всегда мог положиться на жену, на то, что она меня поддержит, а теперь эта подпорка рухнула. Остались на Земле мать, друзья, но до них я никак не доберусь, даже если выскочу из собственной шкуры.
Я напрягся, почка с хрустом вылезла у меня из переносицы… возьми трубку, возьми!
— Чего тебе? — дружелюбия в голосе Юли было не больше, чем в прошлый раз, но самому голосу я обрадовался. — У нас все в порядке, у мамы твоей тоже. Ты возвращаешься? Когда?
— Нет, я…
— Тогда не звони, — и связь оборвалась.
Если бы я не сидел, то у меня наверняка подкосились бы ноги, но и так я ощутил, что падаю.
* * *
Юля была в том халате, который она носила, когда мы только поженились — светло-зеленый, короткий, что едва прикрывает округлую попу и оставляет на виду длинные стройные ноги. Она стояла ко мне вполоборота, грива светлых волос почти целиком закрывала лицо, и мне ужасно хотелось его увидеть.
Я тянулся к ней, пытался что-то сказать, но губы были точно заклеены скотчем. Движения выходили неловкими, медленными, меня то ли кто-то держал за руки, то ли я был смертельно пьян.
Я еще я чудовищно хотел жену, я ощущал болезненную, очень жесткую эрекцию, напряжение в паху. Сорвать этот халатик, обнажить тело, которое я знал до последней родинки, зацеловать ее так, чтобы Юля застонала, открылась навстречу мне, сама не захотела отпускать, и взять ее раз, другой, третий, на сколько хватит сил.
Ощутить вкус ее кожи, запах ее пота, нежность ее ласк, раствориться во всем этом.
Я хотел, я тянулся, но ничего не получалось, и она никак не поворачивалась ко мне, смотрела куда-то в сторону.
— Ю… Юля! — наконец выдавил я, и проснулся.
Эрекция была на месте, но вот жены рядом не имелось, полыхала сверху лампочка, смердела дыра в полу. Поблескивали гладкие стены, черное уродливое пятно на полу, напоминавшее осьминога, намекало, что тут кто-то истек кровью.
Я с трудом сглотнул пересохшим горлом — сон, только сон!
Сесть удалось со второй попытки, и тут же, словно на мое движение, заскрежетал замок. Я подался вперед, к открывающейся двери, внутри полыхнула глупая надежда, что за мной явилась жена.
— И снова в том же месте, ведь так? — сказал трибун Геррат, шагая через порог.
Надежда издохла с тонким писком — ну да, откуда Юле взяться на «Гневе Гегемонии»?
— Снова пытать будете? — спросил я.
— Ну нет, — контрразведчик смотрел на меня сверху вниз, и в прозрачных глазах его читалось беспокойство: уж наигранное или нет — этого я не мог понять, и даже гадать не собирался. — Ты ни в чем не обвиняешься, кроме глупого неповиновения своему командиру… Задам несколько конкретных вопросов. Но сначала попей.
И он протянул мне фляжку, которую я с жадностью схватил.
Прохладная жидкость смочила горло, и я ощутил,
