Марина Казанцева - Свободный Волк
– Кто?! Я?!
– Ибо помните, матроны, нет ничего святее под звездами Вселенной, чем правда истины, чем раскрытые покровы тайны, чем безумство храбрых! Ибо кипит душа и рвется в подвиг! Что бывает лучше двух друзей, идущих всем наперекор стихиям?! Что может удержать у бабской юбки двух звездных рыцарей, двух героев, две руки и две ноги судьбы?! О, дайте, дайте нам со Стайсом две кровати, то есть две лошади, то есть двух скакунов! И ты увидишь, о любовь моя, Горгулья, как я тебя покрою славой с ног до головы! И не найдется такой бабы на планете, которая была бы больше достойна славы и любви, чем ты, моя голубка! Потому что, слышите, матроны?! Потому что время подвига – вернулся Ярс Стамайер! Все ахнули.
Гордый и надутый, как индюк, Мосик отдувался и поворачивался распаренной от долгой речи физиономией ко всем присутствующим. Принципелла ревмя ревела, как и остальные шесть потомков звездного героя. «Раскланивайся, дурень! Такая речь!» – шепнул Чевинку нимра Юсс.
Могучая судейская коллегия в составе двенадцати матрон (впрочем, по масштабности грудей и бедер казалось, что их гораздо больше), все поднялись с земли. Два героя очутились, словно в окружении дубов.
– Папка, я дарю тебе коня! – вскричала Принципелла.
– Дочь моя! Горжусь тобою! Есть ли еще тут щедрая душа, которой небезразлична судьба планеты?! …
– Вот мозгляк, отмазался! – с досадой проговорила Горгулья, когда ее никто не слышал.
Все провожали двух героев, с триумфом удаляющихся прочь от бабских юбок туда, где ревут протуберанцы славы, где рукоплещут звезды, бьет галактический прибой. К подножью вечности!
* * *– С чего ты взял, что Ярс Стамайер вернулся? – спросил Стайс Чевинк, когда утихли и рев прощания, и вопли восторга.
– Не знаю, – ответил Мосик, едва отдышавшись. – Слушай, мы чуть не влипли, а ты про какого-то там Ярса болтаешь! Что это за тип? Твой приятель? Знаешь, я тут прихватил у дочки с пояса маленько денег. Погнали скорее в Куранник, там такой кабак! Мне надо выпить, я нервничаю. Волк Чевинк расхохотался.
– Мосик, негодяй! Ты все врал! И про подвиг, и про спасение планеты?! Ты, звездный рыцарь, Казанова с большой дороги!
– Ты меня удивляешь! Как можно так серьезно относиться ко всякой чуши?! Ой, Стайс, а ты случайно не герой?! Если да, так скажи сразу, мне с тобой не по пути!
– Нет, я не Герой. Герой – это Ярс Стамайер!
– Ладно тебе! Наслушался я барахла про Летучего Барса! Я сам два раза был Ярсом Стамайером! Однажды получил за это два гривенника на дорогу в Аффару. А в другой раз мне губу разбили! Вот так! А ты – герой, герой! И не говори мне больше ничего о нем!
Они продвигались молча. Стайс определенно испытывал проблемы с лошадью. Спина у этого богатырского создания была так широка, что на ней и в самом деле можно было спать, как на кровати. А вот сидеть было неудобно.
– А мы не сможем обменять в Кураннике этих двух чудовищ на обычных лошадей? – спросил Стайс озабоченно.
– На кой тебе лошади, Стайс? В городах постой для лошадей слишком дорог. Мы найдем приличный трактир. Сначала загуляем. А потом подумаем, как дальше быть. Тебе, я думаю, стоит продолжать в своем обычном амплуа слепого. Значит так, ты слепой и ты просишь перевести тебя через дорогу. При твоей смазливой мордочке ты будешь выглядеть так трогательно! Молодые бабы от этого ну просто млеют! Ты их веди куда подальше, в такой хороший тупичок. А там окажусь я! В случае чего ты ничего не знаешь, тебя ограбили, бросили в чужом городе и прочее.
«Ты слушай, слушай, Стайс! Вот где мудрость жизни!» – вмешался Вендрикс Юсс, который что-то в последнее время стал очень молчалив.
– А что еще имеется в твоем распоряжении? – поинтересовался Стайс. – Какие амплуа?
– Ну, если тебе не нравится быть слепым, тогда можно попробовать поработать проповедником апокалипсиса. Апокалипсисы нынче в моде! Я раньше такие предвещал концы света, что думал, что и сам поверю! Одно лишь плохо. Проповедников-апокалипсистов развелась такая туча, что конкуренция стала просто чудовищной. Станешь, бывало, на углу и заведешь какую басню про змей-горыныча, про бешеную тарашку, про извержение вулкана на острове Лаврикий. Так тут же прибегут и давай с тобою спорить, что ты-де все неправильно понял, что та тарашка вовсе не тарашка, а лаврушка. Пойдут скрестись по поводу количества голов у змея! Да откуда им все это знать, когда я сам его придумал?! Нет, не скажи, апокалипсистом быть фигово! Да я и сам все думаю, вдруг что и сбудется? Была еще мысляшка издать сборник предсказаний, да потом подумал: ну его! ведь загрызут собаки-рецензенты! А ну их всех! Я люблю работать тихо, мирно, по-домашнему. Конечно, можно пойти по деревням. Там апокалипсисы идут еще неплохо, только сборы маленькие и беготни навалом. Я вот помню, в одной деревне я предсказал конец света. Все путем, мол, небо упадет, низвергнется вода, иссохнет все живое. Так, представляешь, Стайс! Всего лишь через год у них свалилась водокачка! Меня там не было. Другой козел приперся и загреб все дивиденды. Вот чем плохо ремесло апокалипсиста – все непредсказуемо.
Он помолчал. Потом проговорил печально:
– Все бегаю, дурак, все суетюсь. Все думаю, поймаю вот судьбу за хвост! А что в результате? Жены нет, семьи нет. Дети меня не помнят. Иногда так хочется наплевать на все, придти домой, обнять собаку, лошадь, поцеловать жену. Знаешь, Стайс, я решил. Нету больше моей мочи! Я возвращаюсь!
– Ты молодец, Мосик. Давай, иди. Тебя, я думаю, простят.
– Я сволочь! – зарыдал вдруг Мосик. – Я подлец! Я дочку обокрал! Моя девочка! Как она теперь поверит мужикам?! Я же кошелечек спер у доченьки! Да провались он, этот кошелек! Куда он делся? Отдам все нищим! Сделаю себе посох, пойду по странам, по городам и весям! Буду смотреть на мир просветленными очами, не замутненными ни скверною, ни алчностью, ни ложью! Да где же он, заваль несчастная?!
– Этот, что ли? – спросил Стайс Чевинк, доставая из-под плаща кошелек.
– Он! Спасибо! Стайс! Откуда он у тебя?! Ты спер мой кошелек! А я-то тебе верил! Я думал, ты мне друг! Мосик с размаху треснул Стайсу кошельком по голове.
– Будешь знать, ворюга!
– Ну ладно, ладно! Мне же надо себя поддерживать в рабочей форме. Считал бы, что отдал нищим. Меня вон как обманули! Вместо расшитого плаща подсунули коровью шкуру! А вместо золота – сухарики.
Но Мосик уже не слушал. Он заглядывал в кошелечек одним глазом, возил в нем пальцем, пытаясь нащупать денежки.
– Слушай, Стайс, – напряженно проговорил он, – нас обмишурили! Денежек нет!
– А что есть?
Мосик уже достал комок бумаги, развернул его. На его широкую ладонь выпал черный камень.
– Что это? – Мосик повертел, понюхал камень. – Кажись, гудрон. А что в бумажечке?
Он расправил бумажечку. Стайс заинтересовался и свесился со своего широкого одра, насколько это было возможно.
– Так. Так. На море-окияне, на острове Буяне, стоит горюч-камень. На камне том…Что? А, да! На камне том сидит змей-горыныч о семи головах. Интересно. Кто змея раздевает, тот слезы проливает. Ах, гады! Ах, конкуренты проклятые! Мой собственный апокалипсис моей же доченьке и впарили! Ну, верь вот после этого людям! Бедная моя девочка! Кому ты поверила! Нет, Стайс, ну сволочная же профессия! Аспиды!
Он долго еще разорялся. Оборачивался по сторонам, искал оппонентов. Взывал к Стайсу о справедливости. Наконец, утих.
– А гудрон зачем? – спросил Стайс и пожалел.
– Да в этом же все и дело! – опять завопил Мосик. – Как начнется конец света, так по моим же собственным рецептам спасения следует взять этот кусок в руку, забежать на высокую гору. Там бросить его через плечо и через плевок приговаривать: «бурун-курун-мурун! Шарди-марди-скварди! Уйди-сгинь напасть!» И конец света отменится. С чем теперь доченьке бежать на гору?! Что кидать через плечо?!
Стайс посочувствовал. Дело и впрямь дрянное. Лучше бы Мосик деньги украл! Так они и добрались до Куранника.
– Вот он, Куранник, город мошенников! – гордо указал с невысокой горки Мосик на раскинувшееся перед путниками зрелище.
Город был велик. То, что видел Стайс, было лишь передним его краем. Городской стены не наблюдалось, но ворота были. Причем, с охраной. Входящие спокойно огибали с двух сторон монументальную, слегка обрушенную, арку, у которой торчали на страже двое вооруженных стражников с алебардами. За воротами тянулась к ближайшим домам дорога, вернее жалкая тропа, вся разбитая телегами и экипажами. По дороге тянулись две телеги. Одна из пункта А, другая как раз в него. Еще немного дальше стояла виселица, на ней болтался труп. Воздух над домами был мутным, словно город утопал в смоге. Ближайшие домишки были низенькими, кривыми, темными, словно закопченными. Улицы выглядели издалека так, словно кто-то их сжал ладонями и не позволил расправиться. Весь город располагался на просторном месте, но был скукожен так, словно, ему не хватало места.
