Дмитрий Политов - Часовые времени. Незримый бой
Окажись в этот момент рядом с ним какой-нибудь посторонний человек, вряд ли он что-нибудь понял бы в нагромождении странного вида символов и закорючек, густо покрывавших бумагу. Еще бы, корни этого алфавита лежали совсем под иным небом и временем. Пожалуй, ближайшим его аналогом в этом мире можно было бы считать — с известной натяжкой, разумеется, — японскую письменность.
Именно поэтому Евгению не требовалось прибегать к излишним премудростям, чтобы зашифровать свои записи. Впрочем, для Белугина этот язык тоже не являлся родным. Просто в свое время в Службе решили, что данный вариант будет наиболее оптимальным, и с тех пор все отправляющиеся на задание оперативники тратили малую толику своего времени на изучение дополнительного предмета.
Рассеянно пробежав глазами свои пометки, Евгений задержался у одного из пунктов. Речь в нем шла о структуре и составе ячеек московского отделения организации. Ничего не скажешь, аналитики постарались на славу — картина потаенной революционной паутины, опутавшей древнюю столицу России, открывалась во всей красе. Самым удивительным при этом было внешне хаотичное, но на самом деле весьма стройное переплетение партий совершенно, казалось бы, разного толка. Вряд ли кто-то даже из самых осведомленных чинов тайной полиции империи представлял в полном объеме механизм взаимодействия людей, поставивших себе цель изменить существующий порядок вещей.
Эсеры, кадеты, социал-демократы, анархисты — все эти и многие другие организации пронизывали насквозь тысячи невидимых глазу ниточек, сплетающихся, расходящихся и вновь соединяющихся, несущих в себе информацию, деньги, оружие и, разумеется, кровь. Много крови. Больше всего это напоминало чудовище, медленно растущее в недрах страны, постоянно требующее жертв и готовое вот-вот вырваться на свободу, круша все и вся на пути. В какой-то момент Евгений поймал себя на мысли, что испытывает легкое чувство зависти от того, что Служба практически не имеет отношения к появлению столь изощренного революционного аппарата — все заслуги по его созданию принадлежали непосредственно аборигенам.
Что ж, Белугину и его коллегам оставалось лишь подтолкнуть этого зверя в направлении, выгодном им. О благополучии местных обитателей думать не приходилось. Да и стоило ли? В конце концов, они сами сделали почти все для того, чтобы облегчить решение задачи крохотной горстке многоопытных кукловодов, притаившихся за спинами тех, кто простодушно считал себя творцами нового мира.
В дверь купе негромко постучали.
— Открыто, — бросил Евгений, досадуя, что кто-то отвлек его от размышлений.
— Позвольте билетик. — Кондуктор самым внимательнейшим образом изучил желтый квадратик картона и, прицелившись, ловко пробил его. — В Москву следуете, милостивый государь? Не боитесь?
— Чего? — удивился Белугин, убирая билет во внутренний карман пиджака.
— Так шалят там, — охотно пояснил кондуктор, радуясь, по всей видимости, возможности почесать языком. — Заметили, поди, что пассажиров нынче не шибко много? Боятся людишки.
— В самом деле? — заинтересовался Евгений. — Мне казалось, что прошлогодние беспорядки остались в прошлом.
— Так-то оно так, — вздохнул кондуктор. — Да только носится в воздухе нечто эдакое, — он неопределенно взмахнул рукой, — того и гляди заново полыхнет. Осерчал народишко не на шутку. Кажный божий день то забастовки, то стрельба… Нет, помяните мое слово, скоро опять красного петуха узрим! — Последние слова он произнес с затаенным злорадством. Хотя, может, это только показалось. В любом случае Белугин решил не продолжать этот скользкий разговор — к чему лишние неприятности?
— Что ж, надеюсь, правительство разберется со смутьянами, — сказал он сухо, давая всем видом понять, что тяготится беседой.
— Ну-ну, — криво усмехнулся кондуктор. — Счастливого пути! — Дверь в купе громко стукнула.
«Занятно, — лениво подумал Евгений, — а есть ли у царя шансы избежать новой революции? — И тут же ответил сам себе: — Ну, положим, если разогнать ко всем чертям Думу, повесить — непременно повесить! — сотни две-три самых рьяных болтунов, разогнать или запретить любые партии, пообещать людишкам все мыслимые и немыслимые блага… пожалуй, на какое-то время взрыв можно и отсрочить. Хотя как ни крути, это лишь временные меры. Нечто вроде Октябрьского манифеста — дали демократические свободы, а действия администрации в новых условиях не обеспечили. Правда, сообразят, что лопухнулись, позднее».
Почувствовав, что окончательно замерз, Белугин поднялся с дивана и сделал несколько энергичных движений, пытаясь согреться. Но тут же болезненно поморщился — простреленное плечо противно заныло, намекая, что, дескать, еще рано давать организму полную нагрузку. Чертыхнувшись, Евгений решил пройтись по вагону. Набросил на плечи пальто и вышел. Дошел до тамбура, поймав по дороге запыхавшегося проводника, наконец-то попросил сделать чаю и вышел в тамбур. Не торопясь закурил душистую папиросу, радуясь, что нет рядом зануды-медика, пилившего его день и ночь, пока он отлеживался на квартире питерской резидентуры, за эту пагубную привычку, и бездумно уставился в окно.
Колеса выстукивали свой ритм, вводя в подобие гипнотического транса, и Белугин даже не заметил, что стоит в тамбуре уже достаточно долго. Опомнился, когда папироса мирно погасла, догорев до конца, вздрогнул от неожиданности, опять помянул нечистого и, выбросив окурок, направился обратно в купе, решая заодно, а не добавить ли к чаю еще небольшую рюмочку коньяка. Представил, как доктор, узнав о его планах, снова начал бы длиннющую лекцию о негативных последствиях алкоголя, негромко хихикнул, точно шкодливый гимназист. С улыбкой потянул ручку двери, сделал шаг внутрь и… замер на полдороге — на его месте сидела, небрежно закинув ногу на ногу, одетая в длинное темно-синее платье Ольга, а в руках у нее был его блокнот, который она изучала с живым любопытством.
— Эжен! — воскликнула она, поднимая голову и просто-таки лучась радостью. — Что же ты остановился? Проходи. — Она опустила блокнот, и Белугин с холодком, проскользнувшим по позвоночнику, увидел, что в другой руке она сжимает маленький черный пистолет.
Глава 7
Алексей. 1942
— Не верю я ему, командир, — старшина Иксанов лениво почесал небритую щеку, мрачно глянул на Белугина и сплюнул в сторону. — Мутный он какой-то. А историю, что он нам тут втюхивает, впору сказочникам отдать — как раз по их части будет.
— Погоди, Сашка. — Лейтенант Фурсов слегка поморщился, недовольно зыркнув исподлобья на подчиненного. — Не гони лошадей. Что ты предлагаешь?
— Известно что. — Иксанов выразительно поиграл финкой. — Какие еще могут быть варианты. Стрелять-то нельзя — враз немчура набежит.
Алексей нарочито лениво посмотрел на Фурсова, ожидая, что тот скажет. Для себя капитан твердо решил: не стоит ввязываться в ненужный спор и доказывать, что не верблюд. Оправдываешься — значит, виноват! А виноватым себя Белугин не считал. По крайней мере, перед наткнувшимися на него разведчиками уж точно. Вот если бы на их месте оказался кто-нибудь другой — со званием повыше, да с петлицами иного цвета, тогда еще ладно, а так…
— Это точно, — согласился со старшиной лейтенант и вдруг быстро спросил, обращаясь к Белугину: — Sagen Sie, und Ihre Freunde weit?[3]
Алексей тяжело вздохнул.
— Тебе по-каковски ответить, лейтенант? Нет, я могу, разумеется, и по-немецки, и даже с гораздо лучшим произношением, чем у тебя, но какой в этом смысл? Или моего удостоверения недостаточно? Может, не в порядке там что?
Фурсов хмыкнул.
— Да нет, с документами у тебя все в порядке.
— Тогда в чем дело?
Разведчик бледно улыбнулся.
— А дело в том, что одолевают меня, капитан, серьезные сомнения по поводу того, откуда ты так хорошо немецкий знаешь. Вон, даже на произношение мое внимание обратил. Вроде в программу доблестных сталинских соколов такие навыки не входят. Развей подозрения, а?
Белугин мысленно выругал себя, кляня за длинный язык. В самом деле, ну кто его, дурака, за язык-то тянул? Ишь, выдумал повыпендриваться. Как теперь расхлебывать кашу, что сам же и заварил — разведчикам ведь показал документы обычного летчика, сбитого во время выполнения задания над временно оккупированной немцами территорией. И легенду задвинул, с правдой кое-где перемешанную: мол, остальные члены экипажа погибли, а он теперь пробирается к своим. Табельное оружие осталось в сгоревшей «пешке», но повезло разжиться немецким — случайно наткнулся на обломки «шторьха». И точка.
На самом деле Алексей даже себе не мог объяснить, почему не показал шелковку. Казалось бы, продемонстрируй грозное удостоверение, от которого за версту несет неприятностями, и все. А вот что-то остановило его, когда Фурсов потребовал представиться.
