Владимир Чистяков - М.С.
— Чёрный вам скажет: Страну спасать надо.
Повернулся, сунул руки в карманы плаща, и пошел прочь. Знал — в спину не выстрелят.
Догнали.
— Да куда же ты? Наши казармы в той стороне.
Следующим утром грузовики покатились к столице.
— Ну, комиссар, двинули!
— Двинули, командир!
Она оказалась в центре того, чего по её мнению, быть не могло. Тот, от всей души презираемый и ненавидимый ей народ, народ готовый за выпивку продать и предать всё, что можно, народ, состоящий в лучшем случае из двуногих скотов…
А скот уже и не был скотом. А был снова состоящим из людей народом. И она теперь мысленно бешено смеялась над собственными взглядами. Да, она ошиблась, и как ошиблась. Но другая сторона ошиблась гораздо больше.
Значит, стадо, толпа или быдло вышло на кровавый погром и грабёж. Стадо! Как бы не так. Погром? Размечтались. Это не погром. Это… Ага, уже бунт. Пожалуй что и бунт. Далеко не бессмысленный, но беспощадный. Да это уже и не бунт. Это восстание.
Пока ещё никто не стрелял, но крови уже в избытке.
Трубы палки, прутья решёток яростно колотили в щиты. С той стороны не менее яростно работали дубинки. Собственно, стены уже нет, она распалась на несколько очагов ожесточённых схваток. Стоны, крики, команды и отборный мат. Всё сразу висит в воздухе над улицей.
Тут группа дружинников и демонстрантов прижала к стене дома, и лупит человек двадцать полицейских, там солдаты окружили и избивают дружинников с демонстрантами. Несколько человек, как в форме, так и в штатском уже или лежали на асфальте, или пытались отползти туда, где были свои. Иногда их подхватывали и доносили либо до стены грузовиков, либо до баррикады, иногда начинали бить.
Между группами дерущихся мечутся одиночки. Одни стараются поскорее выбраться из этого кошмара. Другие ищут чужих одиночек, ищут, чтобы обрушить на них стальной прут, палку или резиновую дубинку. И чтобы тот повалился на асфальт. И ногами, чтобы не встал.
И Сашка одна из таких одиночек. И было в ней что-то такое… Пьяные от схватки рабочие почему-то чуяли, что этот офицер в парадной форме и шлеме с плюмажем заодно с ними, а не с теми, что в куртках кожаных и круглых шлемах.
А ей надо найти Геренгера. А где его здесь найдёшь?
У стены грузовиков уже заканчивала построение вторая стена. Тускло блестят белые шлемы из за щитов. Скоро двинется и она.
Полковник решила идти к баррикаде. Может, Геренгер окажется где-то там, а может, он и где-то здесь, орудует отобранной резиновой дубинкой, или уже лежит с размозженным черепом.
Она его знала только по тому, что читала в досье М. С., а судя по тому, что там написано, от такого человека можно ждать чего угодно.
— Мама! — с истошным, почти звериным криком мимо полковника бежит девчонка-подросток. Ну, её-то что вынесло в это кровавый бардак?
За ней — детина под два метра, один погон сорван, лоб разбит. Осатанел на всех и вся. Лишь бы дубинкой по хребту. Эту тварь, и неважно какую.
Полковник поняла, что полицейский девушку догонит. И изобьет её так, что она в лучшем случае ещё долго не встанет. Ибо дерущиеся с обеих сторон уже перешли некий предел. За которым пощады уже нет, и сбитого с ног врага будут лупить до тех пор, пока он шевелится.
Но девушка врагом полковнику уже не была, а полицейский теперь был.
Он заметил только кого-то, вставшего у него на пути. Заметил руку у левого бедра. И хлестнувшую по груди острую боль. И почувствовал кровь. И разглядел полковника с шашкой в руке. И горящие безумной ненавистью глаза.
Это она рубанула его, распоров и кожанку, и мундир, и пройдя клинком по коже и костям. Рана неопасная. Сейчас эта сука свалится.
Полковник никудышная рубака, но намерения полицейского слишком уж очевидны.
И полицейский взвыл дурным голосом и повалился на колени, выронив из почти что отрубленной руки дубинку.
Полковник шагнула назад. Она ещё не озверела до такой степени, что бы рубить в капусту всё, что шевелится.
Молодой парень, судя по виду — из студентов, пробегал мимо. Остановился на мгновение. Раненый полицейский и похожий только на фанатика полковник с шашкой в руке. Он заметил лежащую на дороге дубинку. Покосился на полковника. У той ведь есть сабля. Подхватил дубинку и побежал.
Впрочем, бегущих сейчас стало больше. К стене прижимались избитые полицейские, у которых уже отобрали щиты и дубинки, а кое у кого и каски. Оставшиеся — кто бежал, кто брёл к взбухающей в начале улицы новой стене. Из за которой уже торчали водомёты пожарных машин. И немного за ними — большегрузные грузовики. А в них — ощетинившаяся объективами фотоаппаратов и окулярами телекамер, не хуже чем стволами пулемётов журналисты- главные бобики демов. Демонстрирующие для тиражирования по всему миру звериный образ чёрных саргоновцев.
Вот кого сейчас больше всех ненавидели дружинники и демонстранты — эту обнаглевшую, сытую, самовлюблённую и самодовольную толпу. Тех, кто свободу понимал как вседозволенность, закон — как нечто второстепенное, предназначенное только для обслуживания их, короче, как безнаказанность, тех, кто звали свою страну ''империей зла''.
Как же их сейчас ненавидели те, кто лупил полицейских. И сам получал удары, и валился, заливая кровью асфальт.
Но здесь толпы уже нет. Есть что-то иное. Вторую стену щитов заметили и на баррикаде.
Крики команд. Топот бегущих. Навстречу одной стене развернулась другая. Уже тоже поблёскивающая кое-где щитами и касками. И довольно у многих были уже полицейские дубинки… Но водомётов у них нет.
Сашка тоже побрела к стене. На мгновение щиты раздвинулись, пропуская её. Там, за стеной, на неё, наконец, обратили внимание. Среди остывавших от драки людей полковник в парадной форме с шашкой в руке выглядит… не то, чтобы странно, в стене стояло несколько отставников в полковничьей форме, а просто как-то не так.
— Откуда вы, полковник. — окликнули её.
Она, даже не обернувшись, сказала.
— Мне к Геренгеру. Я от М. С…
Вокруг стало тихо. Значит, для них эти две буквы ещё что-то значат. Неплохо для начала.
— И чего же она хочет? Чтобы я с полусотней автоматов пытался прорваться к мосту? И переложил все своих людей? Ты что, с бодуна!
Сашка ответила очень медленно и спокойно. Она тоже из разряда нервных людей. Но никогда не вспыхивала в определённых ситуациях. Сейчас как раз была из таких.
— Не надо на меня орать. Если я всё правильно поняла, дело упирается в отсутствие у твоих людей оружия. Так?
— Да так. — нервно ответил Геренгер.
— А если я его тебе дам, что скажешь?
— Да где ты…
Сашка прервала его.
— Я поставила прямой вопрос: что ты будешь делать, если я дам тебе оружие. И желаю получить такой же прямой ответ. На пустую болтовню у нас у всех нет времени.
Геренгер задумался на несколько секунд, а потом сказал.
— Тогда я выполню этот её приказ. И буду выполнять все последующие. И все будут их выполнять. Но…
— В нескольких кварталах отсюда три грузовика с оружием и патронами. Два сломались. Найди автомехаников и мы их приведём.
— Где грузовики.
— Я сказала. Там верные мне люди. Если не подойду я, а будет кто-то другой, то они взорвут машины. Только и всего.
— Я найду людей.
Организация у него, явно было четко продуманная. Никакой толкучки. Словно воинская часть оружие получает. Хотя с другой-то стороны. Они если не все, то многие на фронте были и старые навыки они ещё вовсе не забыли. Тем более, что в такое время забывать, как обращаться с оружием может быть очень вредно для здоровья.
— Бери людей, полковник, и к вокзалу. Была уже там?
Видел бы сейчас Сашку кто из того мира — не узнал бы. Да и испугался, пожалуй. Испугаешься Валькирию. Бешеную Валькирию, способную повести людей хоть на пулемёт, хоть к чёрту на рога. И пулемёт первой лентой подавится. И рогатый не факт что свои рога унесёт.
Бешенство, ярость, ненависть и уверенность в своей правоте горит в глазах. И ей верят. И в неё верят.
Геренгер вопросительно смотрит на неё. Словно спрашивает, кто здесь командир. Да нет никакого вопроса.
— Вокзал, значит, брать — со спокойной уверенностью говорит Сашка — ничего. Возьмём и вокзал.
И взяли.
— Обложили всех. Предложить сдаться?
— Нет.
— А что?
— Штурмовики сейчас подойду. С зажигательными. Ну, а вы смотрите, что бы не потухло. И горело ясно. Снарядов хватит?
— Так точно. А если побегут?
— Загонишь обратно. Не маленький.
— Значит, всех их?
— Всех!
— Давно пора.
— Действуй!
Дмитрий кладёт трубку. Злорадно усмехается. Ну, что дерьмократенькие, здесь вам не девяносто третий год. В труху вас.
И империя будет стоять!
Веками! Не сгубить скотам созданного людьми!.
