Алексей Штейн - Еще один человек

– Ну… ладно.

И тут началось… Он вытрепал мне мозг вопросами о черт знает чем: о пивших родственниках, о том, где и как я встретил Песца, правда, деликатно старался по больному не топтаться, долго расспрашивал – не совсем уж с докторским интересом, – как я устроился, чего придумал. Тут уже подтянулись, как и в прошлый раз, остальные бойцы, слушая с интересом. Постепенно кто-то из них включился в беседу, спрашивая и уточняя. Потом врач опять взял инициативу, немного так разогнав слушателей. И вскоре сказал:

– Да, здорово ты там устроился. Жаль, конечно, что все пропало. Понимаю, стресс, наверное. Все потерять. Тяжело.

– Да ни фига ничего ж тяжелого, доктор. Нормально все.

– …Нормально?

– Ну а че. Ну дом сгорел. И че? Домов мало? Машины побили… и че, я сюда пешком пришел, что ли? А хоть бы и пешком – вон тот охламон, видите, меньше часа как владелец сего «джипа-ведеро». Еда сгорела? Да и что, нешто я заголодаю теперь? Ну что мне это все, а?

– Ну… обустроить все надо. И дом такой найти, и машина, говоришь, была сделана…

– И че? Раз сделал – и еще сделаю. Если надо, то и лучше. Или придумаю. Ха, домик сгорел, машинку сломали – плакать, че ли? Облезут и неровно обрастут, в смысле – не дождутся! Сразу убивать надо было – а раз не убилсо, точно облезут.

– Ну да, ясно, – задумчиво сказал он, процитировав что-то знакомое из детства:

Дом разрушен.Я и плотник…Печки нету.И печник…Я от скуки – на все руки,Буду жив – мое со мной.

– Ну… как-то так, да.

– Понятно все. А вот мне сказали – только что вон морфа завалил, в одиночку. Правда, что ли?

– Не. Вдвоем. Вон с этим.

– …Не звезди! Я вообще не при делах! – сразу отзывается Изя. От ить сцуко, а? Вроде и занят, вычищает свой уазик, а все, гад, слышит!

– Ну все равно не один. Но так – да, завалил.

– И что, не страшно? – не унимается доктор.

– Не страшно? Как это, конечно, страшно. Они ж опасные. Меня недавно совсем один чуть не убил. Страшно.

– Ну а говорят, ты сам за ним побежал?

– Ну… – Тут я малость сконфузился. – Так он, гнида, сам убегать стал! Я просто хотел подъехать и попробовать застрелить – с машины-то неопасно особо. А он и рванул. Ну и взбесило. Чего это он, кстати? Такого что-то не помню.

– Ну… не знаю точно, но интеллект у них присутствует, даже поболее, чем у шустеров, неплохой такой интеллект, кое-кому из людей может быть завидно. И видно, этому уже доставалось – он, поди, не лез на рожон, выслеживал? Да? Ну вот – видишь, он уже ученый, на пули не лез. Хищник, но, как и большинство хищников, выбирает слабую жертву, если знает, что может получить отпор. Надо посмотреть – наверняка на нем есть следы от попаданий, еще раньше, до тебя.

– Но я же сам к нему поехал, думал типа приманить и грохнуть. Ну типа не заметил я его и сам в лапы иду.

– А ты же ехал его убивать, так?

– Ну… естественно.

– Вот именно. Они же еще не очень ясно, как людей чуют, есть у них что-то, – доктор потряс кистью у головы, – эдакое, ментальное. Как собаки чуют, кто их боится, кто нет, а у кого камень в кармане.

– Так он что, чуял, что ли?

– Ну отчасти. А отчасти просто боялся – не бессмертный он, и, в общем, индивидуальные особенности у них вроде проявляются – вот этот, может, и трусоват был.

– Эвон как. Ну да, наверное.

– Ты только не заигрывайся. Охота на них – дело опасное.

– Да знаю… Оборудоваться надо. И помощь. Раньше, сколько-то раз, с машины удачно… ну по-разному, но все же – и все в одном месте, как специально, охота.

– Это где? – вклинивается майор. – У больницы Карла Маркса?

– Ага. А что, там что-то необычное? Там как гнездо у них… Это бандиты, что ль, эти?

– Нет. Бандиты вроде и сами от них терпели, детишки, конечно, не пленные, но рассказывают много – кстати, к тебе полезли за машинами, говорят. Ленивые они были, бандиты: бесхозного полно, но надо же найти, зачистить, в порядок привести. А им проще отнять. Было. Да, так про морфов – там, на Тореза, сектанты какие-то обитали. Короче, как началось – они и совершили массовое самоубийство, похоже. Чем кормовую базу морфам и дали. Разведчики, что на эту их молельню наткнулись, говорят, даром что бывалые, так харч метали только в путь.

– Ишь ты. Ясно. Эвон как.

Доктор вновь берет инициативу, начинает расспрашивать о том, чем и как питаюсь, какой стул и не пью ли алкоголь. С удивлением отвечаю, что последние дней десять – вообще ни капли. К удивлению, он советует иногда, «но только очень понемногу, контролируемо» принимать.

– Ага. Вон у нас – «Настойка боярышника», по сто грамм! – ухмыляется проходящий мимо тот самый шутник, Йура.

Доктор зыркает неодобрительно и разводит лекцию, что пить надо хорошее и качественное, и даже в принципе вдруг советует мне – когда буду в надежном месте, с охраной, так взять и нажраться хорошенько. Снять стресс. Приходится, стараясь не ржать, объяснить, что в обозримом будущем оказаться в таком месте не планирую, нажраться совсем не хочу, да и стресса не испытываю, скорее – наоборот, появилась в жизни некая «невероятная легкость бытия», ага. Внезапно и для себя тоже говорю:

– Да я вот только сейчас стал жить как-то… По-настоящему.

– Что, хорошо так жить? – удивленно поднимает он брови.

– Хорошо? Нет, совсем не хорошо… но – по-настоящему.

Помолчав, он вновь меняет тему, начинает спрашивать, как получалось вывозить людей. Рассказываю, вспоминаю про мертвую собачку, он в ответ, хмыкнув, рассказывает – в какой-то лаборатории в Кронштадте такого добра полно: бывшие опытные животные, крыски и собачки, «дезактивированные», как он сказал, служат эдакими общими любимцами, навроде тамагочи. Курящие рядом емко и кратко характеризуют состояние мозгов работников лаборатории… а я их, наоборот, где-то даже понимаю. Потом вспомнил про того алкаша – его рассказ об умершем и не восставшем собутыльнике, – и доктор живо заинтересовался. Майор тут же приносит журнал – там ребята записали адрес. Доктор переписывает и объясняет, что это вполне мог быть обширный инсульт – кровоизлияние в мозг. Вполне вероятен при этом некоторый процент таких случаев, когда поврежден и тот участок мозга, который необходим для жизни зомби. Случай интересный, и он просит майора договориться с охотниками, кого-то там ловящими в промзоне, и оформить все это через Кронштадт. А я вспоминаю, о чем еще хотел спросить врача, – и, помявшись, излагаю ему про Олежку. Помрачнев, тот отвечает, что, похоже, тут я просто не успел. Организм истощился, перешел за ту грань, из-за которой и в суперсовременной больнице не всегда можно вытащить. Плюс обезвоживание, почки и еще что-то там, про соль и прочее. В общем, поздно было. И не скажешь кому чего – у каждого свой порог, а про детей и подавно ничего точно сказать нельзя. Да плюс вполне могло быть, что и расслабился: с одной стороны, все вокруг стало спокойно, с другой – «на радостях» организм дожег бережно хранимые до того ресурсы… Ну, в общем, так как-то.