Роман Злотников - Путь Князя (авторский сборник)

Тот вновь покраснел.

– Я это… списал из одной книжки.

Игорь Оскарович понял, что паренек врет, но, в общем, особого значения это не имело.

– Ну что ж, – благодушно кивнул он, – очень неплохая подделка под средневековый греческий… который существовал до падения Константинополя. Очень неплохая… а перевод… Я бы предположил, что это расширенное переложение известного катрена Нострадамуса… ну, там где речь идет о царе с Востока, о великом народе и все такое прочее…

– А почему подделка? – удивленно спросил паренек.

– Ну, признаков, по которым я определил, что это подделка, несколько. Например, само содержание. Уж очень перекликается с Нострадамусом. Но вот некоторые детали… например, м-м, ну, это можно сформулировать как «казнят своего государя» и утвердят «безбожную власть антихриста»… после которой на весь род человеческий обрушатся многие беды. Хочешь сказать, что древний автор знал об октябрьском перевороте? А вот, скажем, «кладбище в сердце столицы»… а, м-м-м, «поклонение мертвецу непогребенному» вообще уж ни в какие ворота не лезет. Ну а потом идет чистый плагиат из Нострадамуса – о белом царе и всеобщем благоденствии после его воцарения. Но главное даже не это… Понимаешь, тут используются речевые обороты, характерные где-то для XIII–XIV, максимум начала XV века. Но в то время вот эта буква, – он отчеркнул ногтем, – писалась несколько иначе. Вот с таким хвостиком. А потеряла она его только к концу XVII века, когда писали и говорили уже несколько по-другому. Понятно?

Паренек кивнул.

– Ну… я удовлетворил ваше любопытство?

– Да… спасибо, Игорь Оскарович.

– В таком случае жду ответного жеста.

Паренек удивленно посмотрел на него.

– Я бы хотел ознакомиться с той книгой, из которой вы его списали. Очень интересный текст, понимаете ли…

Паренек снова густо покраснел и кивнул:

– Ага, я… поищу… то есть попрошу.

– Вот и отлично. Вот, возьмите мою визитную карточку, – кивнул Игорь Оскарович и, ласково потрепав паренька по плечу, двинулся к дверям учебного корпуса.

Данька проводил его взглядом и в растерянности присел на бордюр. Подделка? Но… как это может быть? Это что же, кто-то устроил все эти катакомбы, постаменты, подставки из свинца, шкатулки… и все ради какой-то подделки? Как-то все это странно… Он вновь бросил взгляд на свои каракули и, прищурившись, попытался представить, как выглядит текст на найденном листке. Может быть… Данька вскочил и помчался обратно в общежитие…

Он ввалился в комнату и едва не сбил Анзора, который стоял перед зеркалом, висевшим на внутренней стороне двери.

– Данька, ты чего? – отскакивая от двери, возмущенно крикнул Анзор.

– Я счас… – буркнул Данька и, выхватив пеналец из-под подушки, куда он его тщательно упрятал перед отходом, торопливо выудил из него листок и, включив лампу, разложил его на столе. Несколько мгновений он внимательно рассматривал его, слегка поворачивая, чтобы свет падал на него под разным углом, а затем отпустил листок и откинулся на спинку стула. Он ошибся. Эти бурые чернила слишком выцвели, и потому, когда Данька рано утром срисовывал текст на бумагу, он не заметил, что у той буквы, на которую указал Игорь Оскарович, имеется тот самый хвостик. Но теперь, когда он знал, где и что надо искать, хвостик был обнаружен. Самое главное доказательство того, что текст был подделкой, неожиданно оказалось доказательством обратного…

4

– Заходи, – Анзор кивнул Даньке и толкнул тяжелую дверь.

Данька еще раз окинул взглядом зеркальные стекла, витрины с громоздкими вазами, бронзовыми скульптурами и массивными креслами, задрапированными тяжелыми бордовыми портьерами, и, поежившись, шагнул вперед. Уж больно все это царство роскоши и богатства не вязалось с простеньким деревянным пенальцем и страничкой, вырванной из какой-то книги. Но делать все равно было нечего. Других специалистов по старине в зоне доступа не имелось.

В магазине царил полумрак. Данька остановился на пороге, ожидая, пока глаза, слегка ослепшие после яркого света улицы, привыкнут к здешнему освещению, но где-то впереди послышался нетерпеливый голос Анзора:

– Ну где ты там, да?!

Данька, поморгав, нерешительно двинулся вперед.

Анзор обнаружился за большим деревянным стеллажом, заполненным кожаными футлярами, деревянными шкатулками, массивными, бронзовыми настольными лампами и подсвечниками. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу рядом с невысоким крепким парнем, одетым по последней моде, – в окружении всей этой старины (или подделок под нее) он казался настолько чуждым, что резало глаз. Но парень, похоже, этого совершенно не чувствовал. Лениво кивнув Даньке, он нарочито небрежно облокотился на стоявшую на полу почти полутораметровую в холке скульптуру слона из вычерненной бронзы и покровительственным тоном спросил:

– Ну, что там у вас?

Анзор кивнул Даньке. Доставай, мол.

Данька скинул с плеч рюкзачок, извлек из него пеналец и, бережно держа его двумя руками, протянул парню. Тот небрежно подцепил его двумя пальцами и окинул этаким пренебрежительным взглядом – ну что, мол, такого интересного у вас, лохов, может быть… Затем довольно ловко разъял его на две половинки и, подойдя к массивному лакированному бюро светлого дуба, вытряхнул на столешницу листок. Развернув его, покрутил перед носом, потом повернулся к Анзору и спросил:

– И все?

– Да, Тигран, – кивнул тот.

– И вот с этим ты пришел ко мне? – воскликнул парень.

– Ну да, – снова кивнул Анзор, – а к кому еще? Сам видишь, вещь старая, настоящая, должна стоить немало.

– Это – немало? – удивленно произнес Тигран. – Анзорчик-джан, ты же умный мальчик. Неужели ты не знаешь, зачем люди покупают старые вещи? Чтобы ими гордиться! Чтобы хвастаться. Чтобы все ходили и удивлялись, говорили: вах, где взял, сколько отдал, а кто на нем раньше сидел? Кто за ним раньше ел? Сам царь, сам Наполеон, сам Сталин? И все говорят – вай мэ!.. А как можно хвастаться этим?

– Тигран, – Анзор упрямо набычил голову, – эта вещь по-настоящему старая. И, наверно, ценная. Видишь, как ее упаковывали, да? Там еще все кожей было обернуто и воском залито.

– Этот вырванный листок? Или то, что в нем было?

– Ничего в нем не было. Может, это какой рисунок ценный, да. Великий художник рисовал. Потому его из книги и вырвали.

– Этот рисунок рисовал, а остальную книгу, значит, не рисовал?