Пламя свастики (Проект «Аугсбург») - Константин Андреевич Чиганов
— Вот здесь! Свети, Клери! — англичанин указал на невысокий, в рост человека, склеп, подобие греческого храмика с двумя дорическими колоннами по сторонам медной двери.
Джек потянул за кольцо в пасти бронзовой львиной головы и тихо дверь отворилась. Внутри, в маленькой комнате с мутно-белыми мраморными надгробьями он вставил ломик под крайнюю справа крышку. С тяжким скрежетом плита подалась, открывая черный провал. Свет фонаря подрагивал на мшистых стенах и, наверное, не нравился мертвым.
Виктор склонился над соседней плитой, погладил ладонью поверхность.
— Слушай, а тут есть забавная эпитафия.
— Тут уже ничего нет, — отозвался Уэйн, бесстрашно и кощунственно шаря в могиле, — все стерлось за четыреста лет.
— Фигушки. Это для вас стерлось. Смотрите! — под рукой нечеловека мрамор замерцал розовато, и засветилась золотая надпись. — Что-то неясное.
— Старофранцузский, — девушка склонилась над его плечом и прозрачной ладошкой отбросила назад темные волны волос. — Целое стихотворение:
Положите меня на отвесном яру,
Чтоб внизу протекала, сверкая, река.
Чтоб застыла на влажном холодном ветру
У того, кто глаза мне закроет, рука.
И оставьте меня отдохнуть одного,
Не среди многогробия серых могил.
Накажите друзьям — не тревожьте его:
Что такое покой, он давно позабыл.
Как не нами завещано было вовек,
С подаяньем, молитвой оплачьте меня…
Я пугаюсь Суда. Я живой человек.
Я боюсь бесконечного злого огня…
…Там должно быть спокойно, тепло и легко…
Подо мною река, а вокруг облака…
Наконец перестала дрожать у него —
У того, кто глаза мне закроет, рука…
— Ничего, пристойно, — невозмутимо отозвался коммандос, выкладывая на надгробие нечто длинное, завернутое в зеленую прорезиненную ткань (похоже, кусок немецкого мотоплаща). Виктор распеленал и осмотрел карабин «Маузер» 98к, открыл затвор, заглянул в патронник — что там можно было увидеть, неизвестно, но осмотр его удовлетворил. В свертке еще лежал оптический прицел в граненом пластмассовом футлярчике.
— Он уже пристрелян, — предупредил Джек, доставая меньшие свертки — бесшумные автоматы.
…Клери остановилась, услышав негромкий лязг из комнаты Вика. Плотнее запахнула любимую синюю кофточку, одним глазом заглянула в приоткрытую ветром дверь. Виктор разбирал карабин.
После ночной экспедиции он так и не ложился. Босой, одетый только в шорты и белую сетчатую тенниску, Вик сидел на кровати, и оружие казалось вырезанной для ребенка игрушкой в его руках. Мускулы поршнями ходили под гладкой, почти безволосой кожей с легким загаром.
Вот он снял оптический прицел TFZ-2 и бережно, словно хрустальный бокал, положил его на одеяло рядом с собой. Вынул затвор, осмотрел его, отложил, поглядел в патронник одним глазом, хмыкнул. Карабин методично превращался в запчасти. Звякнула пружина ударника. Клери отвернулась — таким Вик не нравился ей.
Инженер, а по совместительству и сапер приехал вечером следующего дня, как и обещалось. Высокий брюнет с буйными кудрями и небольшой бородкой на смугловатом лице, одетый в черное заношенное кашемировое пальто, без шляпы, в дешевом костюме и убогих туфлях неистребимо рыжеватого цвета. Но взгляд выше — и забывалась полунищая одежда. Ловкие карие глаза сверкали каким-то яростным весельем. Твердые губы слегка улыбались под ниточкой усов, большие и красивые руки подрагивали, когда он говорил, словно им не терпелось жестикулировать.
— Франц Голуа, — представился он хмурому провожатому, тот кивнул и показал на выход с вокзала, где двое немцев в серо-зеленом уже заканчивали проверку документов. Высокий белокурый фельдфебель в кепи сунул книжечку обратно в руку приезжему и махнул длинной костлявой рукой на улицу: мол, форт!
В доме из серого камня ждали с нетерпением. Виктор вслед за Джеком пожал его руку — горячую и сухую. Чем-то этот человек напоминал породистого скакуна или гончую — столь же бурный темперамент, но стянутый цепью острого рассудка.
— Давайте пообедаем — сейчас в поездах достать чего-нибудь пожевать невозможно. Война. — Француз как-то виновато улыбнулся. Виктору он понравился. Клер не было дома, и сели за стол без нее. Скромная пища тяжелого времени все же явно радовала гостя, вместе с бутылкой отменного бордо из довоенных запасов. Постепенно выяснилось, что гость и вправду до войны был инженером, строил даже оборонительные укрепления на бесполезной «линии Мажино», но с нападением Германии, благодаря армейской глупости и неразберихе, попал в танковые части.
— У нас были «Сомуа». Хорошие машины, если бы не малая скорость. Немцы успевали подтянуть противотанковую артиллерию, не подставляясь под удар. Шкуру наших «шаров»[11] она пробить не могла, они били по гусеницам и люкам. — Франц посмотрел сквозь кроваво-алое вино в бокале, вздохнул и ничего более не сказал. В его памяти еще горели высокие неуклюжие танки с маленькими башнями и немецкий пехотинец в серой шинели и блестящей каске лежал головой в колее, словно хотел поцеловать танковый след.
Клер вошла с деловитым лицом, в сером английском костюме. Пышные волосы ее были зачесаны наверх и изящно уложены, белые тонкие руки нервно сжимали крокодиловую сумочку — верх предвоенной моды. Клери только что вернулась из оккупационной комендатуры, где лощеный немец полчаса занимался пустяковой проверкой, явно желая поближе познакомиться с посетительницей. Коллеги — коммандос кивнули ей, но не подумали встать. Француз медленно, с неприязненным лицом обернулся.
Виктора, ненормально чувствительного, ударило в голову резиновым кулаком. Сначала он почувствовал немое ошеломление гостя, потом — вспышку эмоций девушки, и там было так много, начиная от острого, болезненного облегчения и заканчивая смутной тоской непонятного ему сожаления, что парачувствительность щелкнула и отключилась. Остался только клин острой боли под черепом. Он и не расслышал, как гость со свистом выдохнул, а Клери воскликнула:
— Поль! Господи Боже!..
Десять минут спустя она глотала воду из стакана, стуча зубами о край. Виктор и Джек тактично удалились, и Вик все еще держался за голову, виновато улыбаясь. Поль сидел напротив нее и молчал. Он медленно сжимал и разжимал лежащие на столе кулаки, и они почти не отличались по цвету от белой скатерти. За все время оба не сказали ни слова.
Клери первой нетвердо, тускло произнесла:
— Ты знаешь, на что идешь?
— Знаю. — Он с видимым трудом выталкивал звуки.
— Я тоже иду с вами. — И поглядела ему в глаза. Глаза эти стали совершенно мертвыми, но девушку уже не испугали.
