Сердце Стужи - Яна Летт
– Вот как. – Постыдное, колоссальное облегчение.
Я радовалась, что мать Миссе не писала мне.
– Да. Бедный парень… Не знаю, как вообще она умудрилась раздобыть его адрес, ведь он уехал из Гнезда.
Мы помолчали.
– Что было в письме?
– А как ты думаешь… – Кьерки вздохнул. – Людям, которые переживают чудовищную потерю, всегда нужно кого-то обвинить.
– Бедный Рорри.
– Да уж… Я надеялся, парень скоро придёт в себя, но это письмо… Его просто придавило к земле, понимаешь? Не знаю, как ему помочь…
Я собиралась ответить Кьерки, когда на нас обоих упала тень.
– Я сильно опоздал? – Я почувствовала, как губы помимо воли расплываются в улыбке. Я старалась не думать об этом, но в глубине души боялась, что он не придёт.
– Ты вовремя.
Мы трое как раз собирались вернуться в «Фонтан», когда в спешащей мимо вечерней, весёлой химмельборгской толпе я заметила Томмали. Кьерки тихо ахнул, заулыбался, поспешил ей навстречу – мы со Стромом, не сговариваясь, пошли внутрь.
– Ну и ну, – шепнул мне Стром, улыбаясь. – Я был уверен, что она не придёт.
– Я тоже.
С появлением Строма все было притихли, но он заказал снисса, оленины, ещё крудлей, и скоро стол опять зашумел. Маркус – с попеременным успехом – пытался вовлечь Рорри в обсуждение его нового ястреба. Ласси – это порадовало меня больше любых подарков – тихо попросила Эрика Строма рассказать ей про слой Души, а Ада хихикала и ахала, слушая.
Я была здесь в кругу друзей, в кругу семьи – и, сидя между Стромом и Адой, мечтала, чтобы вечер никогда не заканчивался, чтобы время вести сестрёнок в пансион не наступало.
Подошли к столу Кьерки и Томмали. По тому, как суетился Кьерки, вспыхивая и подвигая прекрасной охотнице стул, видно было, что ничего между ними особенно не изменилось… Но добрейшему Кьерки, кажется, хватало и этого, и я была за него рада.
Томмали сдержанно поздравила меня, ровно улыбнулась – мои сёстры замерли, видимо, поражённые её красотой.
– Спеть тебе, Хальсон? – спросила Томмали, подтягивая к себе футляр с музыкальным инструментом – без него она, должно быть, и не выходила из дома.
– Я уже спросил, здесь петь можно, – вставил Кьерки, и я кивнула.
– Конечно. Это лучший подарок.
Томмали кивнула – пряди золотых волос упали на идеальное лицо, прикрывая глаза, разномастные, как у всех охотников. Она извлекла из футляра кивру – округлый деревянный корпус, всего пять струн, – но все, кто хоть раз слышал Томмали, знали, какие чудеса она может творить с ними.
Она настроила кивру, и полилась музыка – нежная, лёгкая, серебристая, как утренний снег. Все в «Валовом фонтане» притихли – даже люди за соседними столами прервали беседы, слушая.
Томмали спела о ястребе и охотнике, собирающихся на охоту на вала, а потом о душах умерших, танцующих в белизне Стужи свой последний – вечный – танец. О златовласой владетельнице, полюбившей садовника, который вырастил во славу ей необыкновенную синюю розу в глубине дворцового парка… Песни летели одна за другой, как белые птицы над водой, перекликаясь, помогая друг другу.
Я посмотрела на своих друзей. Сёстры слушали затаив дыхание – но если Ада щурилась от удовольствия, то Ласси, уронившая голову на бок, чтобы лучше слышать, глядела сумрачно. Кьерки улыбался по-детски, радостно, словно получив нежданный подарок. Маркус покачивался в такт музыке, и даже Рорри как будто немного посветлел лицом.
Я посмотрела на Эрика Строма – и поймала его взгляд. Он смотрел на меня, а Томмали всё пела, на этот раз что-то о любви, крови, смерти и предательстве. Не самая подходящая песня для дня рождения – но из уст Томмали всё звучало нежно.
На снегу – кровь, на руках – кровь,
И во мне кровь, и в тебе…
Бежит, обгоняя, бежит, напевая —
И красен закат в высоте…
Томмали пела, пела и пела – взгляд её остекленел, и я понимала, что поёт она уж давно не для меня или моих гостей, но всё равно была благодарна ей – и Кьерки, который её позвал.
Наконец Томмали умолкла, и «Валовый фонтан» взорвался аплодисментами, восхищёнными криками, смущённым смехом людей, с трудом стряхивающих с себя очарование.
Мало-помалу все вернулись к прерванным беседам, но сколько бы ни было съедено и выпито, я как будто продолжала слышать песни Томмали, её звенящие слова-птицы, оставшиеся парить в воздухе – а вместе с ними песнь Стужи, всё ещё тихим, призрачным отголоском звучавшую во мне.
ДНЕВНИК МАЛЬЧИКА
Из тетради I
1
Когда мы только собирались в Химмельборг, я решил вести дневник с первого дня. Я подумал: в Тюре мало кто бывал в столице хоть раз, а мне повезло поехать насовсем! Если писать о том, что вижу, каждый день, получатся мемуары.
Папа говорит, что все умные и достойные люди писали мемуары, чтобы рассказать потомкам, как им жилось.
Но когда я приехал в первый раз, Химмельборг так мне понравился, что я ничего не записал. Вечером сразу уснул, даже не успел помолиться Миру и Душе, хотя мама говорит, что это нужно делать каждый вечер.
Ну, ничего, когда так выходит, утром я молюсь два раза.
Мне приснились какие-то спирали и круги, они сомной будто бы немножко говорили, и это было смешно и странно.
В общем, мы тут уже неделю, а я собрался писать в первый раз. Думал, буду скучать по нашему дому в Тюре и по нашей собачке. Её не разрешили взять с собой, она осталась у папиного друга. Папа говорит, что о ней будут хорошо заботиться, но я немножко поплакал, когда никто не видел.
Теперь я снова скучаю по Малке, она мне даже снится. Сегодня вот снилось, что всё это время Малка была в дорожном сундуке, просто мама и папа забыли, что мы её взяли. А тут я её нашёл. Она так радовалась и визжала, и я тоже радовался, и проснулся такой счастливый… Только это оказался сон.
Папа сказал, что я должен перестать скучать по Малке, потому что любить кого-то – это не значит думать о том, чтобы тот, кого любишь, был рядом любой ценой. Любить – значит думать о том, чтобы ему было хорошо.
В Тюре мы жили за городом, почти в лесу.
