Истории Андромеды - Алекс Велсор
— Ты можешь умолять и просить о пощаде, но я не остановлюсь, пока ты не сломаешься! Единственный способ избавить свою душу от этой порчи — это пройти через непрекращающиеся страдания!
Его красные глаза, злобно блестевшие в тусклом свете подвала, наполнились почти болезненным удовлетворением, когда он увидел, как ее тело неудержимо дрожит от агонии и унижения. Комнату заполнил тошнотворный запах крови, смешанный с потом, нечестивое свидетельство его жестоких методов. Несмотря на все это, Варус почувствовал, как что-то темное скручивается внутри него; возможно, это было какое-то проявление или осознание того, что он получал удовольствие от этих действий. Он в замешательстве нахмурил брови и на мгновение остановился. Словно пытаясь подтвердить свою верность замыслу Бога и восстановить контроль над собой после того, как на мгновение поддался разврату. Он вырвал одно лезвие, слишком глубоко вросшее в ее плоть, не заботясь о дальнейших травмах.
— Твои мучения будут продолжаться до тех пор, пока я не сочту тебя достаточно очищенным! Помните — вы навлекли это на себя своими греховными путями!
С каждым словом, выплевываемым, как ядовитая желчь, из его широких губ и торчащих зубов, Варус подтверждал свое жестокое чувство долга и продолжал мучить жалкого еретика. Он мучал и калечил ее до тех пор, пока не довел ее до предсмертного состояния. Тогда он подвесил ее на крюках и стал хлестать ее кнутом, покрытым шипами. Иглы и лезвия пронзили ее израненную спину, глубоко впиваясь в кожу с каждым жестоким ударом. Слезы навернулись на глаза девушки, когда каждый обжигающий удар толкал ее все ближе к бессознательному состоянию. Ее крики эхом разносились по тускло освещенному подвалу, пока не превратились в сдавленный шепот; С каждым ударом, который Варус наносил по ее израненному телу, он восклицал такие слова, как “Покайся!” и "Почувствуйте Божью справедливость!". Наконец, после того, как бесчисленные удары плетью оставили глубокие раны по всей ее спине и ногам, сопровождаемые реками крови, струящимися под ее подвешенным телом, она обмякла. Варус сделал паузу, чтобы отдышаться, глядя на то, что когда-то было юным существом, теперь превратилось в безжизненную оболочку, отмеченную шрамами, означающими как грех, так и спасение.
— Я… Я больше не могу… Я… Я сделаю все, что ты попросишь… Пожалуйста, перестань…
Раздался ее хриплый голос. Варус посмотрел на жалкую, сломленную девушку, висевшую перед ним на крюках. Ее окровавленное и покрытое синяками тело слабо покачивалось, окрашивая холодный каменный пол под собой кровавым узором. Запах крови, пота, боли и страха стоял в тускло освещенном подвале. Его красные глаза внимательно изучали ее изуродованное тело, когда он почувствовал искривленное чувство выполненного долга, прорвавшись сквозь ее упрямое неповиновение. Он позволил себе на мгновение остановиться на своем успешном выполнении своей божественной миссии — очищении этого испорченного существа, пока оно, наконец, не подчинилось его воле. Снова подняв кнут, покрытый иглами и ножами, Варус не мог не заметить, что его дыхание стало тяжелым от предвкушения; биение его уродливого сердца сильнее стучало в груди. Злобная ухмылка скользнула по его чудовищным чертам, когда он приготовился продолжать наказывать ее и без того израненную плоть. Но что-то глубоко внутри него снова шевельнулось — след сомнения или отвращения к себе, который царапал самые края его сознания, даже когда он упивался этим извращенным танцем между мучителем и мучимым. Он колебался мгновение, прежде чем снова взять себя в руки.
— Если ты искренне покаешься в своих грехах и откажешься от своих испорченных путей… Я могу избавить тебя от дальнейших мучений…
Однако угрожающие слова Варуса были произнесены сквозь стиснутые зубы и прерывистое дыхание, выдающее какой-то внутренний конфликт, непостижимый даже для него самого. Она ответила ему, но каждое слово давалось ей с большим трудом:
— Я искренне каюсь… Я… Я была не права, что делала то, что приносит мне радость… Я не должна была заниматься тем, что запрещено законом Божьим… Мой смысл жизни неправильный, я не должна отличаться от других и должна молиться Богу, живя по заповедям вместе с остальными…
Варус посмотрел на избитую девушку, ее тело было избито и покрыто синяками, ее голос едва слышно шептал, когда она говорила о раскаянии. Его гротескное лицо какое-то время оставалось невыразительным, а затем расплылось в зловещей ухмылке.
— Ваше покаяние будет подвергнуто испытанию. Если вы переживете это испытание, то, возможно, Бог действительно простил вас.
С этим предупреждением, эхом раздающимся в сыром подвальном воздухе, Варус шагнул вперед и поднял хлыст высоко над головой. Его красные глаза горели пылом, блестя в предвкушении. Он избавится от любых затянувшихся сомнений, очистив ее душу от дальнейших мучений. Первый удар покрытого иглами кнута вонзился в ее и без того избитую плоть, словно горячие ножи разрезают масло, вызвав ужасающий крик, который эхом разнесся по каждому уголку их нечестивой тюрьмы. Боль была почти невыносимой; только она знала, сколько еще сможет вытерпеть, прежде чем потеряет сознание. Каждый последующий удар наносился сильнее предыдущего — жестокие плети должны были изгнать любые следы греха, оставшиеся в ее истерзанном теле. С каждым ударом раздавался вздох или крик о пощаде. Ее кровь забрызгала обе стены и пол, смешавшись с потом, образуя нечестивое месиво, вид которого лишь немногие могли вынести, не отшатнувшись в ужасе. С каждой секундой вонь становилась все отвратительнее; оно пропитывало все до тех пор, пока даже дыхание не стало гротескным напоминанием о презренных страданиях, пережитых еретичкой. Внезапное осознание чудовищных действий, которые он совершил, нахлынуло на Варуса, как приливная волна. Его гротескное лицо теперь выражало ужас и сожаление, широкие губы дрожали, словно пытаясь подобрать слова. Пока кровь из ее бесчисленных ран скапливалась вокруг них обоих, красные глаза Варуса метались туда-сюда между изуродованной женщиной подвешенной на крюках и полом, где ее кровь оставляла на себе ужасные узоры. Странная смесь запахов наполняла воздух — пот, медная кровь и смерть; было почти душно. Внутри него что-то сломалось — какой-то барьер, который мешал ему справиться с эмоциями, бушевавшими в его испорченной душе.
— Что я натворил?… Это… Это выходит за рамки любого очищения, которого я хотел…
Несмотря на то, что он произнес эти слова, полные сожаления, на его чудовищных чертах осталось выражение ужаса и отвращения к самому себе. Он отцепил ее от крюков, поддерживая ее изувеченное тело, чтобы она
