Яна Завацкая - Сильнее смерти
Беседовали с ним почти непрерывно, давая лишь короткие передышки на сон. Сам Линн, Вилна, ещё двое психологов или Бог весть, кем они там были, изредка появлялся и Гелан. Кельм уже не замечал особой разницы между ними. Он почти не слышал того, что ему говорили, временами прорезалось что-то острое и болезненное – и всё. На пятый день он понял, что значит умирать от жажды. Язык стал огромным и сухим и с трудом ворочался во рту. В глазах висел огненно-белый шар, заслоняя окружающее… Где-то на периферии маячило сухое зеленоглазое лицо. Кто это? А, Гелан.
– Кельм, если ты не согласишься сейчас, следующим этапом будет новая операция. Ты ведь не хочешь этого? Другая операция. Ты думаешь, это всё, что есть в арсенале атрайда? Нет, далеко не всё.
Гелан говорил вяло, его слова доносились словно сквозь туман. И лицо было далеко, за сияющим в глазах, нестерпимо слепящим светом.
– Тебе не страшно, гэйн?
– Пить, – сказал Кельм, тупо глядя на своего мучителя.
– Ты получишь пить, когда согласишься работать, – спокойно ответил Гелан. Кельм отвёл взгляд. Смотреть было больно. А глаза закрыть он уже боялся, опять начнётся крик, удары, попытки разбудить. Ему вдруг захотелось помолиться. Матерь Божья, сказал он, молись о нас грешных. Вдруг он понял, что говорит вслух. Ныне и в час нашей смерти. И это – «в час смерти» – вдруг резануло остротой, ведь скоро уже настанет этот час, и скорее бы он настал. Он вдруг увидел, что лицо Гелана нависает над ним. Свет исчез, и теперь Кельм видел лицо ясно и чётко. Глаза. Светлые и блестящие. Блестящие. Влажные. Вода. Вдруг ему пришла странная фантазия – он уже умер, и на него смотрит Господь, и в этом взгляде – невозможная, неземная любовь и нестерпимое страдание – страдание и сочувствие ему. Ничего? – как будто спросили эти глаза. – Ты ещё можешь терпеть?
– Ничего, – прошептал Кельм, – ты ведь тоже… и Лени… я смогу. Только забери меня потом.
Лицо исчезло, и Кельм сообразил вдруг, что совсем свихнулся, что не было тут никакого Господа, а была эта сволочь, кадровик из центра виртуального оружия.
– Я надеюсь, вы понимаете, что делаете, – говорил кадровик скучающим голосом, – у него галлюцинации. Линн, мне не нужен мёртвый работник. Или безнадёжно искалеченный. Девочку вы уже довели… Если это будет продолжаться, я свяжусь с министром. Поставлю вопрос о вашей компетентности.
– Сядьте, пожалуйста, – пригласил Линн, – выпить хотите?
– Нет, спасибо, – отказался Гелан.
– Видите ли, вир-гарт, – психолог был сама любезность, – мне бы хотелось посвятить вас в некоторые подробности нашей работы. Вы сами вызвались присутствовать на терапевтических беседах и даже вести их иногда в качестве дежурного наблюдателя. Но на неподготовленного человека наши методы могут произвести слишком сильное эмоциональное впечатление. Я бы даже сказал, они похожи на пытки…
– Я бы даже сказал, это и есть пытки, – заметил Гелан.
– Вот именно что нет. Наши методы имеют совершенно другую цель. А именно – помочь человеку измениться, стать другим. Попутно, конечно, мы решаем задачу для вас. Но вас гэйн интересует как работник, а нас – как личность. Мы хотим помочь ему раскрыться и преодолеть внушённые стереотипы. Я бы сказал, в случае с Кельмином мы имеем дело с тяжёлым и сложным сопротивлением. Но теоретически, при правильной методике, изменить можно любого человека. Ведь это основная цель атрайда – сделать человека пригодным для существования в дарайском обществе высокого благосостояния.
– Ну да, нужно быть сумасшедшим, чтобы не желать жить так, как мы, – согласился Гелан, – это явно психические проблемы. Но разве психические заболевания поддаются лечению?
– Это не заболевание, – с готовностью ответил Линн, – это неправильные установки, следствие воспитания. Их можно изменить!
– Вы думаете?
– Я бы сказал, вам нужно знать основы. Если хотите, я дам вам список литературы. Вкратце – вначале нам нужно любой ценой сделать так, чтобы человек стал слабым и дезориентированным. Ощутил себя ребёнком. Мы это так и называем – «стадия младенца». Я смотрел записи ваших бесед с гэйном. Вы пытались логически доказать ему, что сотрудничество выгодно. На этом этапе безразлично, что говорить, хотя мы как психологи пытались ещё и вербально воздействовать на его психику. Но физическое состояние очень важно. Мы сводим его к состоянию инвалида, это расслабляет психику сильнее, чем наркотики, гипноз или любые вербальные методы. Достаточно длительное ощущение полной пассивности: физической, ментальной, душевной – и нужное состояние достигнуто. Конечно, мы составляем вначале психопрофиль. Мы действуем разными методами. Работа с этим гэйном идёт успешно, именно так, как предполагалось. Потребуется не менее десятка циклов временно калечащих операций, прежде чем мы начнём достигать нужного состояния.
– А если он умрёт раньше? – спокойно спросил Гелан.
– Мы ведём постоянный медицинский контроль.
…На этот раз ему стали пилить палец на ноге. Продолжалось это долго. Кельм терял сознание. Ему капали что-то. Давали отдохнуть. Открывали ранку и продолжали пилить.
Голосовые связки ему не резали. Он просто не мог больше кричать, голос был сорван от крика. Всё, что у него вырывалось, – тихий шёпот или сипение.
Потом Кельму отрезали поэтапно две фаланги пальцев на левой руке.
Потом перепилили локтевую кость и оставили рану открытой.
Медсестра молча обработала ему пересохший рот какой-то жгучей гадостью. Кельму не давали пить. Только капали и капали жидкость внутривенно. Слизистые трескались, пересыхали, и это было мелочью по сравнению с остальными мучениями. Дополнительной досадной мелочью. Медсестра возилась там где-то с судном, он почти не понимал, что с ним делают. Он вообще уже привык к тому, что тела как бы и не существует. Это была спасительная мысль. Он – только мозг. Ассоциировал себя с мозгом. Руки, ноги – это всё ему как бы не принадлежит. Медсестра стала менять повязку на ступне. Пальцы – теперь отсутствующие – нестерпимо болели. Медсестра не очень-то церемонилась, дёргала наклейки, отчего всю ногу пронзало болью. Но ведь нога ему и не принадлежит. Это что-то другое болит, отдельное от него.
Конечно, от настоящей боли это не спасало. Когда тебе начинают пилить кость или раздражать нерв, да что там, просто пропускают ток через приложенный электрод – уже невозможно дистанцироваться от больного места, потому что болит всё тело, болит сам мозг, сама душа, горит буквально всё, что только составляет личность. Тогда уже деваться некуда. Тогда сам превращаешься в боль. Но к мелким досадным неприятностям он привык.
Линн уселся рядом с ним. Положил руку на его левое предплечье поверх бинта. Просто положил. Но Кельм напрягся. Сломанную кость зафиксировали не гипсом, простой повязкой. Достаточно слегка нажать на бинт. Совсем чуть-чуть…
Линн с интересом наблюдал за его лицом.
– Зачем вы это делаете? – спросил Кельм. Голос начинал восстанавливаться. Выходил уже не тихий шёпот, а охриплость, как при сильном ларингите. Иногда почему-то голос срывался, как в подростковом возрасте, в петушиные нотки. Как будто Кельм снова проходил мутацию.
– Что делаем? – уточнил Линн.
– Всё… это… зачем? Если я соглашусь… я всё равно после этого… не смогу работать. Зачем вам… такое?
– Сможешь, – уверенно сказал Линн, – мы не предпринимаем необратимых шагов. Не калечим. Ни физически, ни психически. Или делаем это минимально.
– Вы же ничего от меня не добьётесь… если не добились до сих пор… вы не понимаете?
– Ты всё ещё так уверен в себе, дейтрин? Ты считаешь, что вытерпел достаточно много и что мы вот-вот сдадимся? Зря. Работа с тобой, серьёзная работа, только начинается.
Линн надавил на бинт. Лицо Кельма исказилось, он захрипел, из глаз обильно побежали слёзы. Сквозь назойливый шум и зудение в ушах доносился голос психолога.
– Мне достаточно шевельнуть пальцем, чтобы ты начал корчиться от боли. Постепенно ты усвоишь этот урок. Ты уже научился очень многому. Ты стал другим. Гораздо мягче, податливее. Ты охотнее разговариваешь. Оправдываешься. Отвечаешь на вопросы. Это неизбежно, и так будет.
Кельм закрыл глаза. Боль постепенно отпускала, пройдя самый пик.
– Мы приучим тебя к тому, что ты пассивен и слаб. Ты во всём зависишь от меня, Кельмин. Во всём. Хуже, чем грудной младенец – от матери. Ты не можешь двинуться, потому что любое движение вызывает боль. Мы кормим тебя, поим – а можем перестать это делать. Тебе подтирают зад и убирают за тобой дерьмо. В любую минуту я могу изменить твоё положение так, как посчитаю нужным. Ты должен понять, что никакой независимости у тебя давно нет. Ты полностью зависишь от меня. От нас. В этом состоянии мы будем держать тебя столько, сколько понадобится…
– Я не завишу от тебя, – Кельм открыл глаза. Сжал зубы, приготовившись к наказанию за эти слова. Но боли не последовало. Линн рассмеялся.
