Владимир Михайлов - Хождение сквозь эры
Тем охотнее я уходил в придуманный мною мир корабля «Кит». Название имело два смысла: наименование созвездия – и ассоциация с библейским китом, проглотившим Иону.
Мне хотелось исследовать литературным путём вопрос: каким должен быть минимальный объём человечества, чтобы оно выжило, лишившись не только всякой связи со всеми остальными людьми на свете, но и – главное – всякой надежды когда-нибудь эту связь обрести. Проблема достаточно абстрактная, не вытекающая из той жизни, которой все мы жили. Несмотря на это, книга – вышла она в 1974 году – была замечена любителями фантастики; вероятнее всего – потому, что фантастических романов тогда издавали мало, да и писали их у нас немного.
Проблема «замеченности» тогда ещё передо мной не вставала. Всё, что было написано, я относил в одно из рижских издательств, даже не пытаясь заинтересовать ими, скажем, «Молодую гвардию» (где тогда ещё существовала великолепная редакция Жемайтиса с Беллой Клюевой и Светланой Михайловой); мне казалось, что невелика разница – издадут ли в Риге или в Москве: деньги платят те же, тиражи в общем тоже такие же. Поэтому единственный сборник, изданный тогда в Москве, в этой самой редакции, я подал туда лишь после того, как мне сказал один из редакторов: «Володя, пора тебе и у нас выпустить книгу». Я, понятно, не стал отказываться, собрал рассказы, которые считал лучшими. Сборник озаглавили по названию одного из них: «Ручей на Япете». Вышел он в 1971 году. Лишь после этого я понял, что разница между Москвой и Ригой есть, и большая: московские издания, пусть хоть считаные экземпляры, попадали хотя бы в библиотеки областных центров и в тамошние книжные магазины, а из Риги они по этим каналам не шли, у нас издатели старались выпустить книгу к курортному сезону, приезжие покупали их и увозили – но ведь не весь СССР отдыхал каждый сезон на Рижском взморье. Так что в очень многие места книги эти вовсе не залетали.
В «Двери с той стороны» я – сам автор – ещё не присутствовал; был как бы сторонним наблюдателем, старавшимся поточнее запечатлеть происходившее. Строго говоря, это была лишь проба сил в жанре романа.
Мне пришлось слышать, как студенты МГУ рассуждали об этой книге: «Ну, Михайлов напал на жилу, теперь будет продолжать, серию за серией».
Но об этом я тогда и не думал: мне казалось, что писать продолжения – легче, персонажи уже есть, нужно только создавать ситуации. А мне не хотелось лёгкого пути. Решение было твёрдым: второй части не будет.
(Но она всё-таки возникла – через двадцать пять лет продолжение было написано и в 1999 году издано издательством «Эксмо».)
Тем временем мои ресурсы исчерпались, и я принялся искать новую работу. Одной литературой было не прожить: издав книгу, автор в те времена знал, что если он даже завтра напишет следующую – издадут её не ранее чем через три года, а вернее – через пять. С одной стороны, это было хорошо: можно было писать неторопливо, закончив – дать рукописи отлежаться, затем перечитать на свежую голову – и переписать ещё разок, а то и два. С другой же – денег от книги до книги, конечно, не хватало: планировать свой бюджет я умел ещё хуже, чем книгу.
Ищущий, как известно, обрящет. Помогало и то, что я был хотя и бывшим, но всё же главным редактором газеты. То, что мне предложили, было вроде бы вполне достойно: пойти на ту же Рижскую киностудию, где я потерпел фиаско со своим сценарием, – стать членом сценарно-редакционной коллегии – подразделения, которое занималось чтением и обсуждением сценариев перед тем, как отвергнуть их, – или, приняв, передать на обсуждение худсовета; на съёмках члены коллегии работали редакторами фильмов, то есть, как у нас говорили – дописывали в сценарий всё то, что автор забыл – или не сумел написать. Платили там неплохо, лучше, чем в печати; работать в экспедициях было интересно и весело.
Я проработал там три года. Но уже на втором году начал думать, куда бы сбежать. Было на то две причины. Относительно первой мой приятель, работавший на студии уже много лет, предупреждал: «На студии можно жить очень неплохо – если только не стараться что-нибудь сделать по-своему». Тогда мне показалось, что я с этим условием смирюсь. Но вскоре я понял, что разучился просто при чём-то присутствовать: хотелось и что-то делать. У нас же все творческие вопросы решал директор студии – перед тем второй секретарь одного из рижских райкомов. Вторая же причина заключалась в том, что (как мне сказали, когда пошёл третий год моего пребывания там) если я не уйду в ближайшем будущем, то не уйду вообще никогда, потому что киношная жизнь засасывает; это я и сам чувствовал. И стал подыскивать позиции для отхода.
Помогли знакомые моряки: посоветовали идти в пароходство, наняться первым помощником на какой-нибудь пароход. Я им говорил, что не хочу быть политработником; они возражали: «Начнёшь плавать, поступишь заочно в мореходку, получишь штурманский диплом и будешь стоять вахты, как и все помощники».
Идея мне понравилась: казалось, что вот-вот осуществится детская мечта о море. Я пошёл в партком пароходства. Стал оформлять выездное дело. Взял на студии характеристику, она была хорошей. Но чем-то я, видно, не понравился тогдашнему секретарю парткома пароходства: он сказал, что характеристика написана не так, надо переписать. Я снова пошёл на студию. Переписали. Секретарь снова сказал, что всё не так. Идти за характеристикой в третий раз мне не хотелось, я понимал, что дело скорее всего не в ней: хотя я и не был больше «сыном врага народа», но оставалось немало людей, для которых реабилитация ничего не значила, а вот мнение Особого совещания оставалось действующим и решающим. Я плюнул и махнул рукой.
Но ещё в пору работы на студии произошло событие, которое я воспринял очень тяжело: наши танки вошли в Прагу, «социализм с человеческим лицом» был задавлен. В Риге по этому поводу никто на улицы не выходил, люди привыкли к осторожности, но настроение было понятное. И я сразу же сел за новый роман.
Когда я начал его, я ещё не чувствовал, что эта книга получится принципиально другой, чем всё, написанное до той поры. Не знал, что я уже пошёл по совершенно другой тропе, уводящей всё дальше от романтического мировосприятия и интереса к науке и всё более приближающей к политическим интересам. Не понимал, что это закономерно; это сейчас я уверен, что такой поворот был обусловлен очень многим – начиная с семьи, в которой я родился, работой в партийном аппарате, журналистике, книгоиздании; во всех этих областях политика – официально или нет – всегда была на переднем плане, внедрялась в сознание и подсознание. Как и обычно, мне было ясно, что я хочу сказать этой книгой, но как-то не осозналось, насколько отличалась эта задача от тех, что я ставил перед собой в написанных до того рассказах и повестях, да и в первом романе тоже: не отношение к природе, не стремление к познанию, не героизм при схватке с неведомым интересовали меня на этот раз, но проблема чисто политическая: если общество велико и сильно, это ещё не даёт ему права навязывать свои понятия о жизни другому обществу, пусть даже не столь многочисленному и хуже вооружённому. Эта мысль наложилась на уже существовавший замысел – написать о космическом экипаже, составленном из представителей разных эпох.
Так возник «Сторож брату моему». Вышел он из печати в 1977 году, хотя в выходных данных стоял 1966-й; такое бывало и бывает не так уж редко. Не будь вторжения в Чехословакию и вызванного им перелома в моём взгляде на мир – я бы наверняка написал что-то совсем другое, да и позже писал бы какие-то другие книги – даже не знаю, какие.
Мне потом не раз приходилось слышать удивлённое: «И как только это издали? У нас (в Москве, в Ленинграде) это ни за что не прошло бы».
И в самом деле: не было никаких затруднений с Главлитом, когда роман проходил через него, да и потом никаких претензий к нему политическое руководство не предъявляло. Почему? Думаю, причин было несколько. Во-первых, политическое руководство и Главлит основное внимание уделяли латышской литературе: считали, что за неё с них строго спросится, а что до русской – то это дело Москвы, пусть она и решает. Москве же хватало своих забот. Во-вторых, меня всё-таки партийные круги продолжали считать своим – пусть и не без грехов, но всё же; поэтому никакого подвоха с моей стороны не ожидалось. К тому же фантастика относилась к развлекательной литературе, гораздо менее опасной, чем та же сатира; поэтому её тексты под микроскопом в наших краях не рассматривались. И наконец – в Латвии тогда других фантастов не было, так что некому было, как того требовала бы конкуренция, «раскрыть начальству глаза», а попросту – настучать. Ещё не начиналась атака на Стругацких, на книги Ефремова. Словом – была тишь да гладь.
И всё же издали книгу тиражом лишь в тридцать тысяч; как мне потом объясняли – просто никто не подумал, что надо бы больше, и сам я тоже не подсказал. Однако, несмотря на это, книгу заметили читатели не только в Латвии.
