Владимир Березин - Путевые знаки
— Значит, как у всех, никакой мистики.
— Мистики вообще в мире нет. Но Пёс Петербург опасен даже на расстоянии, когда на кого-то падает его тень. Согласно легенде, когда тень этого пса, которого ещё называли Всемпсампёс, падала на дом, то и дом приходил в запустение, и люди в нём чахли. Остряки говорят, что не тень падала, а это такой эвфемизм того, что Чёрный Пёс Петербург метил дом, попросту задирал ногу, но острить по этому поводу у нас всех отучили. Что-то подобное происходит и сейчас — мы сначала думали, что это просто мощное излучение, разрушающее клетки, а потом решили не умножать смыслов. Вон на «Автово» даже водяную лошадь видели, что это обсуждать, всё равно мы отсюда не видим, что там на самом деле.
— Водяную лошадь? Бегемота?! А что там на «Автово»?
— На «Автово» сумасшедший дом. Или был сумасшедший дом — но с этой станцией вовсе ничего до конца не поймёшь. Только перед «Автово» ещё и «Кировский завод», а там есть «Кировская бригада», с которой не шути. Они безо всяких псов порвут, как Тузик грелку.
Губайловский довольно толково рассказывал мне, как и что устроено в подземном Петербурге. А были в нём несколько подземных городов и десятки автономно живущих станций.
Гигантский город был под Смольным с ответвлениями в сторону Большого дома и огромных подземных убежищ. Был торговый город на Сенной-Садовой, довольно бестолковый, — это в терминологии Губайловского звучало как непонятно кем и нечётко управляемый. Был полувоенный город на «Площади Восстания» на базе бункеров и штаба МЧС и был технократический город на «Техноложке».
Весь этот подземный мир был почти как московский — так, да не так. Немного другие здесь были порядки, несколько другая интонация. Лексические различия: катастрофа и катаклизм, поребрик и бордюр, булка и батон — все эти нюансы никуда не делись. Только понимать, что они существуют, было некому. Москвичей в этом городе давно не видали.
Губайловский, впрочем, говорил, что экспедиции в Москву регулярно отправлялись, да ни одна не вернулась. Люди с «Техноложки» построили передатчик с антенной на поверхности, но случился локальный конфликт, передатчик пожгли, и снова всё остановилось. Логика жизни подталкивала два города к контакту, да только он отодвигался, будто злой рок довлел над расстоянием, что их разделяло.
Впрочем, была и смешная история — на юге, кажется в «Купчино», возникла утопическая коммуна, которая, используя старую технику, стала рыть тоннель в направлении Москвы. Это был проект почище сталинских планов переустройства географии, и чем он закончился, Губайловский не знал, — связь с утопистами прервалась. Возможно, их постигла участь всех утопических коммун.
Появился Математик со своим оруженосцем и долго совещался с начальством. О чём-то они там договорились, но не ведомо, о чём. Потом Математика перепоручили уже известному мне Губайловскому. Начальник подсунул ему раскрытый гроссбух, в котором была воспроизведена записка. Я, пользуясь тем, что меня никто не отгонял, прочитал текст через плечо Губайловского. Это был телефон какой-то Лены, адрес, несколько непонятных слов, видимо, относившихся к какому-то Ваське.
Кажется, Математик был похож на меня — он тоже искал кого-то, очень для себя важного. Может быть, это сестра? Или мать? А Васька — брат?
Губайловский улыбнулся мне, видимо, я забылся и задал последний вопрос вслух.
— Добраться по тоннелям через центр у вас не получится. Максимум, куда вы дойдёте, так это до «Чернышевской». В центре там у нас вооруженное противостояние. Стыдно сказать, почти война. Вам придётся добраться до «Горьковской», что там сейчас, я не знаю. Её долго ремонтировали, и вряд ли там вам помогут, но попробуйте. Тогда доберётесь до «Невского» и «Гостинки», а оттуда дойдёте куда-нибудь. Скорее всего, там и обнаружите концы вашей Лены. Копию карты мы вам сделаем.
Губайловский поправил форменный галстук, задумался, а потом, видимо, сдержавшись, ничего не сказал. Но всё же военврачи обещали нам помочь, судя по всему, у них был какой-то интерес, который сочетался с интересом Математика. Да впрочем, откуда мне знать? Мы с Владимиром Павлови чем могли только гадать о механизме, в котором крутились эти шестерёнки. Нас несло по земле, и пока мы были живы. А уж у меня-то была своя цель, о которой я старался не болтать. О ней догадывался только Владимир Павлович, да и ему болтать было не с руки.
Мы прожили на станции три дня, и я подружился с Губайловским. Мы стали на ты, и я большую часть времени проводил в его лаборатории.
— Слушай, а вот что за засада со свиньями? — как-то спросил я его.
— Засада очень простая. Мы изучали дельта-мутации и удивились тому, что происходит со свиньями, они начинают поступать коллективно. Они и раньше-то были животными очень умными и к тому же социальными, а тут мы начали обнаруживать у них коллективное мышление. У нас есть один биолог, так он и вовсе считает, что дельта-мутации — это штука, которая останавливает восхождение по ступеням эволюции, и начинается спуск. То есть идет не эволюция, а инволюция, и животные, в том числе и человек, деградируют. Нормальный такой завиральный вывод, но вот у свиного зародыша видны зачатки пяти пальцев, и голова с лицом у эмбриона точь-в-точь совпадают с лицом обезьяны.
— И что, свиньи превратились в людей?
— Скорее, люди в результате ураганной инволюции превратились в свиней, — возразил Губайловский. — Мы на всякий случай свернули работы по мутациям свиней. Не надо этого, не стоит будоражить народ. Не говоря уж о том, что мы пытались ураганными, или, как вы говорите, дельта-мутациями приспособить людей к выживанию в экстремальных условиях: при повышенной радиации, в местах локальных пятен химического заражения, при плохой воде и пище. Что-то стало получаться, да только цена неимоверно высока. Мне кажется, некоторых монстров мы наделали именно тогда.
— Что, прям наделали? И Кондуктора вашего?
— Кондуктора! Да ну тебя на хрен.
Он отчего-то жутко разозлился. Наверное, так разозлились бы на «Петроградской», если бы я плюнул в Царицу ночи или пообрывал ей цветки. Нет, про Кондуктора не на до было говорить, Кондуктор был тут, как они говорили, темой стрёмной.
— Иди-ка ты отсюда, — сказал Губайловский. — У меня ещё полно работы.
И он, не говоря больше ни слова, выставил меня за дверь.
Больше мы с ним не виделись.
Я понял, что нам предстоят большие трудности, когда увидел, сколько всего мы должны тащить на себе — практически весь наш груз, доставленный из Москвы. Но тут уж слугам выбирать не приходится: именно так я определил наш с Владимиром Павловичем статус, хотя он никогда и не обсуждался. Груз аккуратно вошёл в зелёные капроновые рюкзаки, выменянные на что-то Математиком.
Математик вёл нас дальше по пути, указанному военными, через недостроенный перегон между станциями «Сампсониевская» и «Ботаническая». Военные дали добро на проход по контролируемой территории, но не дали никаких гарантий проходимости тоннеля.
Тоннель был нормальным, типичным для такого сооружения, да только долго по нему пройти не получилось — мы упёрлись в завал.
Математик сверился с уточнёнными картами и повёл нас в коллектор. Получалось так, что здесь рядом идёт гигантская труба глубокого залегания — от сорока до девяноста метров — с выходами в ливневую канализацию и стоки. Мы переоделись и двинулись дальше.
И правда, карты не врали. Тоннель был большой, в форме восьмигранника, отделанного металлокерамикой. Воды было мало, по щиколотку, да только фон мне не нравился, в отложениях на полу он был ощутимо больше, чем я ожидал.
Было понятно, что вся радиоактивная супесь сливалась сюда с поверхности. Желание безопасности обернулось против нас — счётчики взбесились и пищали, как котята в мешке. Уж лучше б мы шли в сторону «Ботанической» по путям от «Горьковской», добравшись до самой «Горьковской» поверху.
«Это было бы так несложно, — думал я. — Рукой подать — по набережной через Большую Невку поверху, через Сампсониевский мост. Может, никаких собак вокруг бы и не было, а там…»
И я с грустью вспомнил прозрачное нежно-голубое небо. Я уже приучил себя настораживаться, когда всё идёт как по маслу. А тут «как по маслу» уж точно не было.
Мы шли и шли, наблюдая в свете налобных ламп боковые ответвления и изменения в окраске стен тоннеля. Такие тоннели я ненавидел — узкие, с тяжёлым давящим запахом. К строителям я был не в претензии, всё же их строили не для людей.
Но кой чёрт занёс нас на эти галеры? Неужто надо было именно так и здесь схватить свою дозу? Хотя мне не нравилась не только радиация, мне не нравилось всё.
Мне как-то говорили, что тревожность в человеке, особенно в том, кто много лет живёт в тоннелях, вызывает сущий пустяк. Например, небольшой скачок давления или малые колебания температуры.
