Дмитрий Бондарь - Ничего личного

— Откуда, Том, мне это знать? Я не телепат.

Он усмехнулся.

— А я уже начал сомневаться. Больше всего меня настораживает несоответствие между вашим юным возрастом и произносимыми суждениями. Так не думают в двадцать пять, ведь вряд ли вам больше?

— Двадцать три, — уточнил я. — Но это ничего не меняет. Вы принимаете мое предложение?

— Сколько времени я могу подумать?

— Думаю, ваш Сэмми уже постирал всю рубаху. Сейчас она высохнет и вскоре он появится. Решайтесь.

— Еще один вопрос. Вы работаете на правительство?

— Скорее, на людей из правительства, — уточнил я.

Не обязательно ему пока знать, что правительство это советское, а люди — бывшие его члены. Да и потом это знание будет явно лишним. Но вот обзавестись прикрытием в американском правительстве — совершенно необходимо. Надеюсь, Фрэнк оправдает мое доверие.

— Значит, все‑таки инсайд. — Сделал Том напрашивающийся вывод.

— Соглашайтесь, Том, такими предложениями не разбрасываются. Вы же хотите утереть нос Роберту Претчеру, Баффету или выскочке Соросу? У вас будет такая возможность.

— Знаете, мистер Саура, собираясь на эту встречу, я меньше всего рассчитывал поменять работу. Но, если все, что вы мне рассказали — правда, то… Я согласен.

Я дал ему две недели на то, чтобы закрыть все дела по моим "мертвякам". Потом он должен был взять недельный рождественский отпуск и приехать в Луисвилл — ознакомиться с принимаемыми делами. Если его все устроит, то у нашего фонда появится официальный глава.

Я знал, что все будет хорошо.

Отказавшись от предложения Джейсона заглянуть к нему в офис перед дорогой, я передал привет мисс О'Лири и в тот же вечер отправился назад, только в этот раз маршрут пролегал через штат Иллинойс: Чикаго–Кэнкэки–Шампейн–Парис–Вашингтон (тот, что в Иллинойсе) — Луисвилл.

Глава 3

— Мы не успеваем! — Сказал я. — Мы ни хрена не успеваем! Мы взяли на себя слишком много.

— А по–моему, дела идут успешно, — возразил Захар. — Посмотри, мы здесь всего три года, а уже у нас есть банки–фонды–агентства. Мистер Твистер, бывший министер, Мистер Твистер миллионер! Владелец заводов, газет, пароходов…

— Мы здесь уже три года, и чем ближе становится день, когда нужно будет тратить деньги, тем отчетливее я понимаю, что просто не знаю — куда их тратить! И как?!

Захар вернулся через неделю после моей поездки в Чикаго. Он выполнил свою часть задачи, и теперь сберегательный банк в Вероне и народный в Бари принадлежали нашему фонду. Еще он приценился к немецким и швейцарским банкам, но все это была проза жизни, ставшая уже почти рутиной, потому что настоящий восторг вызвал у Захара полет на "Конкорде" "Эйр Франс". Он немного попенял на тесноту в салоне и запредельную дороговизну — стоимость билета практически в три раза выше, чем за обычный перелет. Но все остальное приводило его в какой‑то священный трепет: темно–синее небо за непривычно маленьким иллюминатором, бегущие цифры скорости, выведенные на табло в пассажирский салон, высота полета в шестнадцать–восемнадцать километров. Но больше всего восторгов было связано с тем, что переход на сверхзвук никак не чувствовался! И хоть и говорил я Майцеву, что если движение равноускоренное, то почувствовать скорость не получится и взывал к его инженерному самосознанию — все было бесполезно. Ему казалось, что в салоне должно было "хлопнуть", за окном непременно должен был случиться фейерверк, а все пассажиры надуться как воздушные шарики. Но и тем, что ничего подобного не произошло, он тоже восторгался. Единственное, что омрачило его полет — на борту не было ни одной стюардессы! Только мужики, а Захар очень трепетно относился к тому, кто наливает ему виски, приносит подушку и одеяло или стрижет голову: в первом случае это должен был быть мужчина, в последних двух — женщина. Иначе возникал дискомфорт.

— Как это не знаешь? — Майцев даже отставил в сторону коробку с пончиками. — Мы же изначально планировали тратить доходы на создание там, — он кивнул головой в сторону, — всяких конструкторских бюро, институтов. Вроде Кремниевой долины? Вот, кстати, пока летел с одним чудаком из Массачусетского технологического института, узнал много нового о своей стране. Он, оказывается, завидует тому, что у нас есть научно–исследовательские институты. Они специально создают такие технопарки, вкладывают огромные деньги, ищут спонсоров, а у нас они по умолчанию в каждом крупном городе уже есть! Только, как обычно, используются через жопу. Бери и внедряй! А ты говоришь — "не знаю"! Что изменилось‑то?

— Захар, неужели непонятно?! — Меня раздражало, когда приходилось объяснять очевидное неглупому человеку. — Что ты знаешь о химии? О медицине? О промышленном дизайне? О микроэлектронике? О ядерной физике, о генной инженерии, о космонавтике? Как мы сможем оценить, что одно исследование — полезно, нужно и перспективно, а второе — бестолково, затратно и служит для отмывания денег?!

Я на самом деле не понимал многих вещей.

— Представь себе, накопили мы море денег, вся экономика Штатов, а значит, и большей части мира работает на нас с тобой, а мы эти деньги зафигачиваем в наши, российские НИИ? И при этом ни черта не понимаем в предмете? Чтобы ты сделал, будучи директором такого заведения?

Захар прошелся по офису, почесал затылок и весело ответил:

— Я бы придумал тысячу всяких дурацких, псевдонаучных тем с миллионом обещаний! Под каждую получил бы соответствующий грант и через пару лет вышел бы на пенсию миллионером и всемирной знаменитостью.

— Вот ровно так и будет, — посулил я. — Не только здесь люди научились втирать очки. На Родине водятся умельцы ничуть не хуже. А то и лучше. Вспомни дело узбекских хлопкоробов! Они же едва не двадцать процентов своей экономики на бумаге рисовали. И получали за это вполне реальные доходы. Здесь будет то же самое. Как только им станет понятно, что инвесторы ни ухом, ни рылом в теме — будет ровно то, что ты описал. И наши с тобой потуги канут в небытие.

— Однако, я как‑то об этом не успел подумать, — стушевался Захар. — Мне казалось — будут деньги, и ты сможешь их направить туда, где будет выгоднее всего?

Я даже беззвучно рассмеялся.

— Захар, посмотри назад. Представь, что ты в шестьдесят первом. Расскажи тамошнему химику, что такое фуллерен! И попроси воспроизвести. Насколько понятным будет твое объяснение, чтобы он серьезно задумался о вопросе?

— А что это такое — фуллерен?

— Не знаю, — просто ответил я. — Используется в аккумуляторах, лекарствах. Но что это — бей меня лопатой, я сказать не смогу! Понял мысль?

— Не, ну давай, тогда, думать о том, в чем мы что‑то понимаем?

Мне стало смешно. Потому что я‑то точно знал, что единственное, в чем Майцев что‑то понимает — это насущная задача: "как снять телочку". А все остальное, в чем он мнил себя специалистом — на самом деле безнадежно устарело еще в тот момент, когда он начинал писать по этой теме курсовую работу. Я был таким же.

— В том‑то и дело, что ничего. Мы с тобой дилетанты широкого профиля. Имеем представление о многом и не имеем знаний ни о чем. Просто потому что не успели. Потому что щенки. И теперь два щенка начнут раскидываться деньгами! Надолго нас с тобой хватит?

Захар поднялся из кресла и направился к бару, в котором хранились наши алкогольные запасы.

— Без поллитры не разобраться, — посетовал он мне.

После первых пятидесяти грамм он резонно заметил:

— Вряд ли Лаврений Берия досконально разбирался в цепных ядерных реакциях! Но как‑то же у него получалось отделять зерна от плевел?

— Нам нужна прокладка! — удивительно, но такое простое решение раньше не приходило мне в голову. — Нам нужен институт, фонд, не знаю, как это назовут. В общем организация вроде патентного бюро, которая сможет оценить перспективность того или иного предложенного исследования!

Захар невесело усмехнулся:

— А кто будет контролировать контролеров?

— Независимый институт… Понимаешь, Зак, я не сомневаюсь, что смогу обеспечить любые исследования деньгами — это сущая ерунда. В ближайшие годы будет так много возможностей, что здесь нет места опасениям. Но то, как мы станем тратить эти доходы — это важно! Мы можем потратить триллион долларов на разработку фотонного двигателя для космического корабля и через десять лет остаться ни с чем. Потому что потом выяснится, что он принципиально невозможен. Мне это не нужно. Мне нужно, чтобы с моей страной считались, чтобы у моих правнуков была возможность говорить в любом городе мира на русском языке и при этом никто вокруг не морщился! Но всего этого не будет, если мы просто засыплем наших сограждан деньгами. Русские останутся для всего мира "белокожими богатыми чурками". Мы должны выработать некий условный рефлекс — ты полезен другим, поэтому достоин жить хорошо. Понимаешь?