Максим Хорсун - Смерть пришельцам. Южный фронт
– Живая вода, – проговорил он, с трудом двигая обожженной слюной пришлого челюстью.
Вернувшись в пещеру, он обнаружил, что дед Бурячок греет на углях две открытые банки с тушенкой. Аппетитно булькала юшка, под закопченным сводом висел густой мясной дух. Тут же в видавшей виды жестяной кружке закипала вода.
– Может, заберешь все-таки свои вещи? – хмуро спросил Степан, он запаха тушенки его вдруг стало мутить.
Старик помотал головой:
– Нетушки. Очень не хочется от костянки подохнуть. Так что, парень, держись от меня подальше и сморкайся в другую сторону.
Степан нахохлился. Обидно ему было, но ничего не нашлось, чтобы возразить. Да и не очень хотелось тратить силы на пустые разговоры. Пора было идти на пожарище.
– Ну-ка стой! – прикрикнул на него дед Бурячок. – Бери банку и лопай. Бери-бери, кому говорю!
– Да меня вывернет наизнанку, не хочу ничего. – Степан поморщился и положил руку на живот.
– Ты свой нерв подальше спрячь! Все мы тут нервические… И поешь! Поешь хорошенько! – продолжал настаивать старик. – Откуда силы возьмутся, если есть не будешь? А силы тебе ой как пригодятся…
Степан внял доводам, нехотя потянулся к еде. Банка обожгла пальцы. Степка зашипел, перехватил тушенку другой рукой.
– А если выворачивать станет – так не стесняйся, кусты рядом, – продолжал, как ни в чем не бывало, дед Бурячок. – Люди свои…
– И ложки нету, – пожаловался Степка, рассматривая выглядывающие из горячего жира куски волокнистого мяса. Дед-то снова в схроне похозяйничал, повезло, что запас даже в самое тяжелое время никто из каменских не тронул. И все это – заслуга старосты, что бы о нем ни говорили.
– Мне когда-то и кошек приходилось харчить, и мороженую картошку, и одуванчики, а этот руки замарать боится. – Дед фыркнул. – Как бы тяжко не жилось в общине, а пришлые до последнего дня нам воздух не перекрывали. Все этот красноармеец… принесло же его на наши головы.
«Четыре-семь-три-один, четыре-четыре-четыре-пять». – Степан перебрал в уме загадочные числа и ощутил что-то вроде удовлетворения. И не забыть проверить карманы покойника. Нужно придумать, как это сделать, причем – не откладывая в долгий ящик. А после… в Степное? Туда, где когда-то была военная часть отца? До Степного – километров сорок пять. Где бы найти лошадь? Стоило пройтись по следам общинного табуна, тогда из этой затеи, может, что-то и выгорит.
Размышляя, Степан незаметно для себя оприходовал почти всю банку. Оставшуюся жирную юшку он вылил, а жестянку помыл в ручье и закипятил в ней воды. После еды и горячего питья разболелась рана на челюсти, стянувшая ее тонкая корочка потрескалась, по шее растеклась теплая влага. Степану приходилось скрежетать зубами и отвечать на реплики деда отрывистыми, не очень внятными фразами. И мечтать о каком-нибудь болеутоляющем порошке.
– Здорово же тебя отметили, – проговорил дед. – Почти до кости прореха, шрам на всю жизнь останется. – Затем, помолчав, он спросил: – Кто это был?
– Сан Саныч…
– Сашка Белочуб? Вот те на… – вздохнул дед. – Кто бы мог подумать. Даже я в нем не усомнился… Ну, – он встрепенулся, поправил револьвер за поясом, – соловья баснями не кормят, идем, что ли?
Степан кивнул, переложил в карман телогрейки нож и вышел из пещеры.
Утро стояло ясное, погожее. Ничто не напоминало о вчерашней хмари и тумане. Трава на дне ложбины была не по-осеннему зеленой. Мирно звенели ручьи, над камышами проносились стрекозы. Не очень хотелось покидать этот живущий своей жизнью уголок и возвращаться на выжженную, напившуюся человеческой крови землю.
Дед Бурячок и Степан двинули по крутой тропинке вверх по пузатому склону балки. Подъем здесь был не такой крутой, как в том месте, откуда Степке пришлось лететь кувырком в реку. Чем выше они поднимались, тем желтее и суше становилась трава. Сначала появился сильный запах прелой листвы и сена, а потом почувствовалось горелое дыхание пожарища.
В саду до сих пор что-то дымило. Среди деревьев курилась вонючая дымка. Ленивый теплый ветерок гонял серые хлопья пепла. Вдали заржала лошадь. Своя? Или это чужаки въехали на территорию уничтоженной общины?
– Следи за небом! – наказал дед. – Да и вообще – по сторонам поглядывай.
В глубине души, Степан догадывался, что пришлые не станут отправлять «блюдца» в эту глушь дважды. Но вот оставить пару сюрпризов на месте резни они были способны. Без нормального оружия Степан чувствовал себя почти голым. Даже у старика имелся «наган», а он – со складным ножиком, как мальчишка.
Чем ближе было фруктохранилище, тем тяжелее становилось на сердце. Дед Бурячок тоже нервничал, к тому же у него разболелся бедренный сустав, и старик теперь сильно хромал. В конце концов, Степке надоело плестись вместе с дедом, он сердито ушел вперед.
От садовой сторожки, на крыше которой был установлен пулемет, не осталось ничего, кроме груды обугленных бревен. Степан разгреб гарь руками и нашел сильно оплавленный «максим», но останков стрелка и его второго номера, как ни странно, здесь не было. Дохромавший к этому времени дед Бурячок постоял чуток над душой, невразумительно покряхтел, постукивая мундштуком пустой трубки по остаткам прокуренных зубов.
А потом за кустами затрещало, зашуршала трава, раздался жалобный, обиженный лай, и через миг Степана и старика взяли в тесное кольцо общинные барбосы.
– Собачки-барабачки… – участливо заговорил дед Бурячок. – Натерпелись страху, родные. – Он присел на корточки, позволяя дворнягам облизать ему руки и лицо. – Вижу-вижу, и вам досталось. И вам шкуры припалило. И голодные, наверное. Ничего с собою нет, но старый что-нибудь придумает, не переживайте.
Степан поглядел еще пару минут, как дед обнимается с псами, позволяя им забираться чуть ли не на голову, а потом снова двинул вперед. Немного успокаивало, что собаки не вели бы себя так, если бы пришлые оставили здесь сюрпризец вроде пары «красноглазых» механизмов.
Дальше путь вел вдоль загона. Деревянные жерди в нескольких местах были сломаны и заляпаны кровью. Возле проломов темными холмиками лежали мертвые лошади. В нос бил смрад паленых волос, жужжали черные и толстые мухи, которых пробудило от спячки тепло этого утра и возможность вдоволь попировать мертвечиной. Конюшня превратилась в пепелище, земля повсюду была изрыта следами подкованных копыт. Степан будто воочию увидел, как охваченный паникой табун исступленно бьется о преграду, проделывая путь на волю.
Он остановился возле втоптанной в грязь «мосинки», торопливо осмотрел оружие – ствол свернут, в канале – земля, затвор погнут и намертво заклинен. Ругнувшись, Степка отбросил винтовку в кусты.
Следующая находка заставила его покрыться гусиной кожей. Конечно, он ожидал увидеть подобное, но одно дело морально готовиться к чему-то, а другое – оказаться нос к носу с пугающей реальностью.
В луже черной крови лежала оторванная рука. Кому она могла принадлежать – неизвестно. Степан подошел ближе, вспугнув мух. Широкая мозолистая ладонь, толстые пальцы – ясно, что рука была мужской, но чьей именно – черт его знает. Степан осмотрелся, заглянул за ближайшие кусты. Мертвых тел поблизости не было. Раненый смог уйти? Или, быть может, ему помогли… В глубине души затеплилась надежда, но Степан усилием воли прогнал лишние мысли, дабы не оказаться обманутым самим собой.
Рыжая псица, бросив вороватый взгляд на Степку, принялась шаркать языком засохший кровавый потек. Пришлось отогнать дурочку камнем.
Степан поглядел на деда Бурячка – тот все еще сюсюкался со сворой, – затем повернулся к фруктохранилищу, от которого остались лишь стены, вздохнул и пошел на встречу с неизбежным.
Следы. Множество следов. Кучи стреляных гильз. Поломанное оружие. Обрывки одежды. Пятна крови. Но ни одного мертвеца.
Степан подобрал целый на вид «ППШ», диск, судя по весу, был снаряжен больше чем наполовину. У общины было четыре таких ствола, одним пользовался Вовик. От мысли, что найденный пистолет-пулемет мог принадлежать товарищу, Степку захлестнуло волной горькой, самоубийственной ярости.
Поквитаться. Отомстить. Поднести ствол к вытянутой голове пришлого и превратить ее в месиво длинной истеричной очередью.
Отомстить. Поквитаться. Найти их чертово гнездо и выжечь все каленым железом!
Ударом ноги он разметал груду горелых досок, в которую превратились ворота фруктохранилища. Но зайти внутрь не удалось: мешала провалившаяся крыша.
Сбросив дедову телогрейку и пристроив «ППШ» за спиной, Степан кинулся разбирать завал. Бревна были еще горячими и жгли ладони. В запале Степка не замечал новые ожоги ровно так же, как и боль от полученных накануне ран и ушибов. Он перемазался в саже и стал похожим на шахтера. Дед Бурячок заглянул в фруктохранилище через его плечо, покачал головой и продолжил обход территории. Вскоре он вернулся и, усевшись на перевернутое ведро, принялся забивать трубку. Дворняги тут же обступили его со всех сторон.
