Макс Мах - Времена не выбирают
«Впечатляет», – согласился Урванцев, бросив беглый взгляд вокруг, и, поскольку увиденный почти сразу же Виктор, шагнувший им навстречу от центра зала, находился еще достаточно далеко, снова перевел взгляд на панно, содержание которого – по первому впечатлению – чем-то его зацепило.
Впрочем, если при первом – почти мимолетном – касании Урванцев этого не понял, то, посмотрев сейчас чуть более внимательно, обнаружил, что это и не панно было вовсе, а что-то совершенное другое, ни на что виденное им раньше не похожее. Монументальное многокрасочное изображение, показавшееся Кириллу сначала чем-то вроде огромной фрески или мозаики, на самом деле обладало глубиной и объемом, но главное «жило», в том смысле, что было исполнено движения, как стереофильм, но при этом, в отличие от любого фильма, было способно меняться в зависимости от того, как долго и на что именно ты смотришь. Такого чуда Урванцев здесь еще не видел, да и нигде больше тоже. Он даже не подозревал, что такое возможно, и нафантазировать себе такое не мог. Но в тот момент он обо всем этом даже не подумал, захваченный, очарованный, можно даже сказать, пораженный открывшимся перед ним невероятным зрелищем.
Это было что-то вроде исторического полотна. Так, во всяком случае, ему показалось. Впечатление – при первом взгляде – было такое, что ты смотришь откуда-то сверху на огромный, величественный и великолепный, хотя и непривычной архитектуры, амфитеатр, заполненный множеством роскошно одетых людей. Люди эти, однако, не сидели в ложах, как следовало бы ожидать по логике вещей, а стояли, устремив взгляды к центру композиции, которым, по общему впечатлению, являлся мраморный балкон – «или это называется ложа?» – нависавший над выложенной черным полированным камнем ареной. Балкон не имел никакого видимого ограждения, и потому на нем хорошо были видны несколько фигур, облаченных в белые одежды без украшений – «монахи, что ли?» – главным из которых, по всей видимости, был выступивший вперед высокий худощавый мужчина со смуглым властным лицом и короткими темными волосами.
Впрочем, люди в белых простых одеждах, действительно отдаленно напоминавших монашеские рясы, Урванцева совершенно не заинтересовали. Поскольку он не знал, кто они такие и почему стоят перед всеми остальными на этом величественном, из темно-красного камня построенном балконе. Люди, застывшие на ярусах-трибунах амфитеатра, казались ему гораздо более интересными. Тут Урванцев, собственно, и обнаружил все эти потрясающие особенности изображения. Стоило ему чуть пристальнее вглядеться в одну, случайным образом выбранную группу «зрителей», как – совершенно неожиданно для Урванцева – изображение стремительно, но плавно приблизилось к нему, так что можно стало рассмотреть не только то, что люди эти «живы», то есть двигаются, дышат, моргают, но и то, какое выражение написано на том или ином лице, какими драгоценными камнями украшены, скажем, эфесы их мечей, а большинство мужчин были при оружии, или какого именно цвета глаза и соски у невысокой светловолосой женщины в открытом («Ну совсем открытом!») голубом с темным серебром платье, шептавшей что-то на ухо склонившемуся к ней знойному брюнету в золотом с пурпуром костюме, напомнившем Урванцеву что-то индийское или, совсем наоборот, африканское.
«Да! – Это было единственное выражение, которое смог мысленно сформулировать потрясенный увиденным Урванцев. – Да!»
– Коронация королевы Нор, – сказал незаметно подошедший к ним Виктор. – День Благословения Вод, две тысячи девятьсот восемьдесят третий год от основания империи. Ты, Кирилл, вон туда посмотри. – И он указал Урванцеву пальцем, куда смотреть.
Там, куда показывал Виктор, Кирилл увидел большую группу мужчин, которые, несмотря на совершенно невероятную роскошь и вычурность своих нарядов, были все-таки – по мгновенно возникшему у Кирилла чувству узнавания – несомненными военными. Так могли бы стоять на Октябрьском или Майском параде и старшие командиры РККА, хотя в Советском Союзе военачальники, конечно, так не одевались. Однако общее впечатление было именно такое. Более того, Кириллу неожиданно почудилось, что он где-то уже видел такую – или почти такую – группу военных. Он попытался мысленно переодеть всех этих красавцев в шинели и богатырки и не удивился, вспомнив групповую фотографию старшего начкомсостава, сделанную на крымских учениях в двадцать девятом или тридцатом году. Только там – вот так же, почти в тех же позах – были сфотографированы Муравьев, Смирнов, Смилга и Миронов, ну и другие, разумеется, среди которых были, кажется, и расстрелянные позже Буденный и Эйдеман, а здесь стояли какие-то незнакомые Урванцеву вельможи, звания и должности которых ему известны не были, хотя кое-какие догадки при взгляде на композицию и мелькали.
Незнакомые?
«Вот ведь…» Как раз в это мгновение Урванцев понял, что имел в виду Виктор, обращая его внимание на эту именно группу в пух и прах разодетых вельмож. Он увидел Виктора. Как ни странно, Виктор Викентьевич тоже был здесь, среди героев «исторического полотна», стоял почти в центре группы, одетый в какой-то невероятный кожаный камзол – черный с серебряным шитьем – с огромной жемчужиной в ухе и великолепным мечом на роскошной золотой перевязи, и читал какой-то документ, который держал перед собой руками, затянутыми в шитые серебром кожаные перчатки.
– Каков?! – ухмыляясь, спросил Виктор, понявший, вероятно, по выражению лица Урванцева, что тот все, что требовалось, увидел и оценил.
– Так это не историческое полотно? – через силу спросил Кирилл, находившийся «под впечатлением».
– Ну как тебе сказать, комбриг, – задумчиво протянул Виктор. – В принципе, историческое. Нор ведь первая гегхская королева за две с половиной тысячи лет… Но, с другой стороны… Да это не так давно и произошло, всего-то десять лет назад.
– А где эта королева? – спросил Урванцев, просто чтобы не молчать. Он еще не знал, как ко всему этому относиться и как все это переварить. По совести говоря, Виктор его опять почти играючи «бросил через плечо». Ошеломил, так сказать. И довольно сильно.
– Королева? – переспросил Виктор. – А вон она как раз выходит. Сейчас ее Вашум и коронует.
«Вашум? – удивленно отметил Урванцев. – Так это имя собственное?»
Каким-то образом он сразу понял, куда следует смотреть, и тут же перевел взгляд на центральный балкон. А там, за то время, что он рассматривал собравшихся в амфитеатре зрителей, произошли некоторые, но существенные изменения в композиции.
Высокий мужчина – «Вашум?» – стоявший впереди группы облаченных в белое то ли жрецов, то ли кого-то в этом же роде, повернулся теперь в профиль и смотрел на появившуюся рядом с ним рыжеволосую женщину. Эта женщина – «Нор?» – зацепила внимание Урванцева и, еще не отдавая себе отчета в том, что именно в ней было «не так», он присмотрелся, а женщина, как будто могла почувствовать направленный на нее взгляд, повернула голову, и ее огромные зеленые глаза, казалось, заглянули прямо ему в душу.
«Не может быть!»
Сказать, что Урванцев был ошеломлен – снова ошеломлен?! – значило ничего, в сущности, не сказать, потому что это было нечто большее, чем потрясение, хотя, возможно, причиной его нынешнего состояния было не удивительное сходство двух совершенно не связанных между собой женщин, а усталость, вызванная избытком слишком ярких впечатлений, притом впечатлений, требовавших немедленного осмысления.
– Что это значит? – спросил он каким-то чужим, враз охрипшим голосом.
– Не понял, – удивленно ответил Виктор, переходя тем не менее на русский язык, что могло означать только одно: он уловил, что вопрос касается королевы Нор.
Но Урванцев и сам затруднился бы объяснить сейчас, почему его так взволновало лицо этой совершенно чужой – если не сказать больше – женщины. Он просто был не в силах сформулировать это словами. Вместо этого он просто смотрел и смотрел на разворачивающуюся перед ним «историческую» картину, неспособный оторвать взгляда от зеленых глаз королевы, на голову которой неведомый ему Вашум – жрец? Император? Бог? – как раз возлагал золотую корону.
– Ну-ка, Кирилл, – сказал, подходя к нему вплотную, Виктор. – Быстро и по существу! Что с ней не так?
Голос Виктора, звучавший сейчас совсем не так, как прежде, – он враз стал жестким и требовательным, – вырвал Урванцева из совсем не свойственного ему состояния прострации. Но, видно, и на старуху бывает проруха, и пять недель без сознания бесследно не проходят. А тут еще и Дебора, любовь, космос, инопланетяне… Слишком много и слишком густо, вот он и «поплыл». Однако Виктор, как оказалось, мог решать такого рода проблемы одними модуляциями своего голоса.
– Это кто? – вопросом на вопрос ответил Урванцев, выныривая из своего временного помутнения. – Кто она?
– Это, Кирилл, графиня Ай Гель Нор, – с готовностью объяснил Виктор, беря его под руку. – Рыжая, с зелеными глазами… Ты ведь о ней спрашиваешь?
