Беркем Атоми - Мародер

К вечеру во дворе увязывалось уже машин двадцать. Уложившись, многие остались охранять свое добро — с темнотой появился один костер, потом сразу несколько. Выглядело это как-то по-степному диковато: среди ночи, посреди городского квартала мечутся по трепещущим багровым стенам домов длинные тени, звенит посуда, бегают визжащие дети — цыганский табор да и только. Именно эти костры посередь двора окончательно, на уровне ощущений, убедили Ахметзянова, что городскому, и даже шире — цивилизованному образу жизни пришел конец.

Естественно, уснуть не удалось: когда бесившихся детей наконец загнали спать, начались пьяные вопли — некоторым захотелось отметить крушение жизненного уклада. Нажравшиеся «беженцы» передали эстафету моторам, некоторые машины завелись еще затемно. Перед рассветом Ахмет понял — поспать не дадут; и отправился к одному из трех городских КПП, обращенному в сторону городка Хасли — там, по слухам, копилась толпа желающих стать «беженцами». Он не пытался четко сформулировать, что же именно идет выяснять: оценить ли количество покидающих Тридцатку, или, может, посмотреть на то, как будут вести себя военные — его гнало вперед желание, что называется, «быть в курсе».

Вереница машин, просевших под навьюченными тюками, началась еще до шестнадцатой фазанки.[20] Сначала в два ряда, затем вся дорога превращалась в хаотичное скопище автомобилей. В самом хвосте очереди никто не выходил, а вот чем дальше — тем больше народу, отсидев задницу, выходило и толклось между машинами. Многим приперли двери соседние машины, и люди ругались. Ахмету не понравилось, как ругаются — в некоторых интонациях отчетливо слышалась не обычная для травоядных горожан нахрапистость, уверенная, что за базар никто не подтянет, а тихое, опасное шипение готовности к убийству. Добравшись до разнесенного магазина между заправкой и последними домами, Ахмет накинул капюшон надетой им молодежной курточки, отчего-то прозванной в честь зеркала русской революции. Ему не хотелось узнаваний, разговоров и прочих помех; как давно было им подмечено, больше всего можно понять, когда безмолвно скользишь между людьми, изгнав из головы мысли и превратившись в губку, отрешенно впитывающую все подряд. Такой губкой он успешно добрался до площадки перед самым КПП, где бурлило настоящее море с островами пожитков на крышах автомобилей. Над толкучкой висело почти видимое облако нетерпения, гомона множества голосов, изредка прорезаемого истеричными взвизгами ссорящихся баб, страха, дыма костров; порой ветер доносил смрад от импровизированных полевых сортиров за рекламными щитами и в редких кустах поодаль. Видимо, толпа у КПП копилась со вчерашнего вечера, пытающиеся уехать жили прямо в машинах, ожидая открытия ворот.

Ахметзянов избрал в качестве НП[21] самое близкое к КПП строение — разграбленный павильончик, отделенный от забитой машинами площадки жидким рядком пыльных тополей. Дети уже успели капитально его засрать, и Ахметзянову с трудом удалось пробраться к разломанному на дрова стеллажу в глубине торгового зала. Выдернув из-под кучи хлама яркий пластиковый ящик, Ахмет забросил его на крышу павильончика, влез сам и довольно удобно устроился. Одно неудобство — через некоторое время за павильончик обильно потянулись на оправку граждане, и снизу-сзади поминутно доносилось то журчание, то пердеж. …Ох, и амбрэ тут будет к обеду. Хотя, скорее всего, к обеду будет дождь — вон как парит с утра самого. Интересно, и чего их не пускают? Кому они нужны?… — размышления прервал оклик снизу:

— О, Ахметзянов! Ты че здесь?

— Здорово, во-первых — чертыхнувшись про себя, хмуро ответил Ахметзянов. — Че, если конец света, то все — вежливость отменили? Можно старшим хамить, салабон? — Они с окликнувшим довольно давно вместе работали на химзаводе. Удивительно, но принятый в их бригаде тон подъёбочек мгновенно нашелся, распаковался, установился и безотказно заработал — как и не было двадцати прошедших лет.

— Ну простите. Здравия желаю, товаришш татарской гвардии обозный ишак Ахметзян-бабай-оглы!

— Вольно, невежа. За ишака — три наряда. В сортире.

— Не, а че ты там делаешь? Че залез-то туда? Курить есть у тебя?

— Валек, ты сам не видишь? Сижу, парад отдельного дезертирского батальона принимаю. Курить есть, но особо не рассчитывай.

— Бля, хорошо, а то у меня уже уши завернулись. Я к тебе щас залезу.

— И на ящик не пущу, сидеть сам че-нибудь смекай.

Снизу послышалось сопенье, и через минуту на крышу вылез Валек — бывший бригадник Ахметзянова.

— Ты сам-то че, далеко собрался? — спросил Ахметзянов, протягивая пачку.

— Да никуда уже не собрался. Все, на хуй. Щас этих выпустят, развернуться можно будет — и поеду-ка я обратно. Пошли они на хуй все, шмары тупорогие! — было видно, что Валек в процессе отходняка после мощного стресса. — Прикинь, как эти черножопые по ящику объявили, так что теща, что моя дура — все, с катушек съехали полностью. «Мы тут подохнем все!», «Надо что-то делать!» — пиздец полный, кругами бегают, кудахчут, тестя за вечер до того заебли, что мужик пошел и нажрался, а он ведь не пьет. А я, дурак, с ними остался, и мы собира-а-ались. — Валек так смачно это произнес, что у Ахметзянова мгновенно вылезла перед глазами картинка этих сборов, аж слегка передернуло от сострадания. — Я думал, к вечеру придушу обоих. Намылились ехать к ихним родственникам каким-то, в Самару…

— А с чего они так уверены, что доедут? — перебил Ахметзянов. — Далеко же.

— А хули нам далеко! Мы же как привыкши: жопы свои в машину затащили, скомандовали, по дороге мозги поебли — и все, приехамши! Мы уже планов настроили, как я говно вожу и поливаю, тесть продает, а мама с дочей своей солнечные ванны принимают. У-у, суки, столько лет терпел этих дур охуевших! И че, спрашивается, терпел?! «Валя, ну почему ты так плохо учил английский?! Как ты собираешься теперь содержать семью?»

— Какое говно, Валек? Ты о чем ваще?

— Как какое? Мы же фермерствовать собрались, понял? — заржал дурниной бывший член ячейки общества. — Экологические овощи выращивать, понял? «На Западе люди ценят натуральное…» Там, у родственников ихних, вроде как дом под Самарой, типа хозяйство держат, уток разводят или еще кого, и их типа там ждут-не дождутся. Слушай, дай еще цыгарку, че-то не накурился.

— Держи. А они че, им позвонить успели, пока связь была?

— Да на хуя! Это Ихнее Превосходительство будет еще сумлеваться — а примете ли меня, родственнички дорогие? У-у, Ахмет, это ты просто отсталый от жизни человек. Да чтоб сама Галина Александровна у кого-то о чем-то спрашивалась! Ты прикинь, она такая, садилась когда в машину, заявила — типа там у самарских кто-то «разболтался и не ценит», типа что она приедет и выстроит, «при мне-то будет как шелковый», нормально?!