Оборотный город. Трилогия - Андрей Олегович Белянин
— Настаящий джигит! — до слёз умилился грузинский вампир. — Будешь маим братом, кто тебя захочет абидеть — мне скажи, я их сам зарэжу!
Дальнейшие полчаса ушли на быстрое поедание остывшей баранины, проверенные временем тосты и нетрезвые клятвы в вечной дружбе. Я ел всё, что давали, не уставал благодарить, но и не забывал, с кем трапезничаю. Благодаря упырям наш поздний ужин кончился быстро, эти тоже мели со стола всё со страшной силой. За вином я бегло рассказал батюшке о своей проблеме…
— Коня у тебя забрала?! Ай, шато дэда, — шумно вспылил экспрессивный священник, лихорадочно ища что-нибудь острое. — Вставай давай! С табой пайду, всё ей скажу, пусть знает, кто она есть! Джигит бэз коня — что питица бэз крыльев! Как в горы ехать, как верхом кататься, как невеста воровать? Савсэм наглая стала, да?!
— Ох, чую, зря мы сюда припёрлися, — скорбно покачал головой Моня. — Нашему батюшке вообще пить нельзя, он ить до тебя в завязке был, а теперь, поди, весь Оборотный город на уши поставит, покуда не успокоится…
— А я бы и вообще не доверял ему, горбоносому, — вслед добавил Шлёма. — Они-то народ дружеский, да покуда их большими деньгами не поманили. А поманят, так и продадут за милую душу!
— Ну ты всех-то под одну гребёнку не чеши…
— Добрый ты, Иловайский, и доверчивый, — покачали головами упыри.
Отец Григорий, к счастью, наших разговоров не слышал; смотавшись куда-то за алтарь, он вернулся, опоясанный двумя кизлярскими шашками, с чеченским ружьём за плечами, с осетинским кинжалом до колен и в длиннокурчавой пастушьей папахе, надвинутой на самые брови. Весь этот арсенал поверх смиренной рясы православного сельского священника смотрелся просто убийственно…
— Ага! Вот он, казачок-то, попался!
Прямо на выходе из храма нас поджидала радикально настроенная толпа нечисти общим числом не менее пятнадцати — двадцати лиц, возглавляемая всё той же неутомимой старушкой. Хотел бы я иметь в её годы такую резвость и подвижничество. Оскаленные клыки, нечищеные когти, безумные глаза, злорадный хохот… но вся эта чёрная волна людоедской ненависти была в один миг остановлена коротким выстрелом поверх голов…
— Э-э, ты чё, бичо? Савсэм стыд потерял, да? Борзеем коллективно? Хорунжий — мой кунак, мамой кылянусь! Кто ему даже одным зубом улыбнётся, тот мой кровник! Всех зарэжу, да?! И прокляну патом, и от церкви отлучу, до кучи на фиг…
Должен признать, что голос грузинского батюшки, поднаторевшего на песнопениях и анафемах, звучал величаво и грозно, как рёв иерихонских труб! Нечисть дружно захлопнула хлебальники, безропотно освобождая нам дорогу. Вид отца Григория с двумя обнажёнными шашками в руках и кинжалом в больших неровных зубах был по-настоящему страшен…
— Да ну его, бешеного, — первой отступила бабка Фрося. — В горах жил, аджикой питался, в друзьях овцы да собаки, образования никакого, вся цивилизация аж в соседнем ауле, там сортир тёплый и книжки с буквами незнакомыми да бумагой мягкою…
— Ай, женщина, малчи, да! — не разжимая зубов, посоветовал вооружённый батюшка, грозно сверкая глазами.
— Молчу. Чего ж не помолчать? И в самом деле, чегой-то я, дура старая, завелась…
Мы слаженной четвёркой шли мимо их нечестивого храма, двигаясь широким шагом наискосок через площадь, по улице вниз к чернеющему впереди высокому мрачному зданию. Видимо, до самой Хозяйки, как догадался я…
— Гостя никаму трогать нэльзя! Са мной сидел, вино пил, хлеб ел, маму уважаит — хароший человек! А патом я к нему в гости приду, он мне скажет: «Садись, батоно Григорий! Мой дом — твой дом, всё бэри, всё кушай, сколько хочешь, падарков забирай, э-э…» Гаварят, у казаков всегда мясо есть — турков стреляют, немцев бьют, крымских татар рубят… Мне на шашлык многа нэ надо, а чачу к столу всегда сваю принесу, да!
Я предпочёл сделать вид, что ничего этого не слышу. С кавказскими законами гостеприимства знаком, разумеется, не понаслышке, но чтоб такое?! Делать мне больше нечего, как ему ответные пиры с человечиной на всю станицу закатывать, чурек нерусский! Но водки налью, святое дело…
— Ну вот мы и дошли вроде. — Мои упыри (жуткое словосочетание!) остановились перед массивными железными воротами. От сердца чуточку отлегло, добрались-таки…
Что странно, иллюзии на дворец Хозяйки наведено не было. Каким глазом ни смотри, всё одно и то же — построено тяжело, крепко, надёжно, без изысков, но на века! Судя по всему, тот, кому принадлежит этот дворец-крепость, может позволить себе наплевать на мнение окружающих и не утруждаться ложными красивостями. Значит, Хозяйка и впрямь особа серьёзная…
— Ты энто, казачок, от ворот отойди-ка, — тоскливо предупредил Шлёма, зябко подёргивая широкими плечами. — Тут нахрапом никак нельзя, погоди, покуда тебя заметят, оценят да в дом пригласят. А ещё лучше поклонись пониже, головы не поднимай, мало ли…
— Слушаюсь! — Я козырно щёлкнул шпорами и изо всех сил приложил ворота сапогом. Ночь на исходе, мне жеребца вернуть надо, за пакетом в штаб метнуться, а они тут китайские церемонии разводят… — А ну открывайте, конокрады, казак пришёл!
Все, кто в тот миг находился на площади — грузинский батюшка, побледневшие упыри, увязавшаяся за нами бабка со своим электоратом, заинтересованные прохожие и даже подоспевший Павлушечка, — рухнули на мостовую, прикрывая головы руками. Над воротами поднялись две медных львиных головы, из их разверстых зевов шугануло такое неслабое пламя, что я едва успел прижаться к воротам вплотную, дабы не изжариться, как курёнок!
Когда рокочущая волна пламени пронеслась надо мной, обдав жаром и чудом не опалив белый султан на папахе, в тот же миг львы убрались обратно, и я смог от души насладиться картиной уморительного вида разнообразно подгоревшей нечисти…
Кстати, их иллюзии не пострадали абсолютно, а вот истинному облику досталось прилично. Запах палёной шерсти противно щекотал нос, у кого-то были сбриты все волосы на спине, кто-то загорел по-африкански, но на одну половину тела, кого-то оголило до смешных тряпочек и дамских панталонов с бусинками, кто-то задувал всё ещё искрящийся хвост…
Но все, все, дружно и криво улыбаясь, расползались в разные стороны, от греха подальше! Отец Григорий утёк первым, по-моему, даже за полсекунды до начала огневой атаки.
Моня и Шлёма встали со стонами, осторожно потрогали свежие ожоги на подрумяненных плешах и, не сговариваясь, начали закатывать рукава:
— Всё, достал ты нас, хорунжий…
* * *
— Иловайский?! — неожиданно раздался молодой и свежий девичий голосок откуда-то
