Старый рыцарь - Крепкая Элья
На сцене осталась пузатая пастушка, за которой гонялся мужчина в шерстяной шляпе, а, может, это была Плодоносная Мать, и затянула прощальную песню. Некоторое время все смотрели на нее.
— Взошедший да не взойдет вновь, кричал из темницы он, не снимая окоов, — пела Мать голосом трубадурши.
— Слыхали? Королева опять непраздна, — сказал длиннолицый солдат, заедая пиво булкой с луковыми кольцами и сыром.
— Так сколько ей? Чай, не молода уже, — ответил его собутыльник с большими мускулистыми руками. Волосы его были сальными, рубаха тонкая и на лице была видна копоть, выдававшая в нем кузнеца.
— Просто король любит бывать промеж ног у королевы, — включился лысый мужичек с соседнего стола, — Никак не уймет свой хер, вот лезут и лезут.
— Молчи, балда! — не поленился повернуться к нему кузнец и дать деревянной ложкой по лбу, предварительно вынутой из гуляша, — Покуда он там, ты жуешь пшеницу, а не овес.
— А тебе что, завидно? — внезапно появилась Хельга, поставив перед лысым мужичком пиво, — У тебя-то, видать, давно в спячку ушел.
Расхохотались все, кто сидел вокруг.
— Да что в этом короле такого? — поинтересовался Фолкмар у Хельги.
— Как, ты не знаешь? У него самое большое достоинство на континенте, — сказала она, положив перед ним мешочек с жареной лещиной.
Из-за соседнего стола внезапно выскочил кузнец, подняв высоко над собой кружку:
— За короля Реборна, у которого самый большой хрен в мире! — прокричал он, призывая к всеобщей попойке.
— За короля! — охотно поддержали его, подняв вверх кружки с пенным, — Да! За Реборна «хрен до небес»! — кто-то даже захотел налить всем за его счет, но потом все же добавил, что только тем, кто пьет сегодня по первой.
Для Фолкмара это было уже слишком, и он, откланявшись, утащил за собой Дугласа. За такими попойками обычно следовал мордобой, и неважно, сколько песен спели до этого. Подобными развлечениями Фолкмар уже давно не баловался, да и слишком долго проработал вышибалой в таверне, чтобы получать от этого удовольствие, которое следовало. К тому же, он рыцарь, хоть и старый, а рыцарю не пристало лупить людей почем зря. Только ради дела.
Ницеля они нашли там же, где и оставили. Конюх так и не подошел к Чемпиону, оно и не удивительно, ведь Фолкмар ему не заплатил. Ну ничего, подумал он, теперь у него есть оруженосец, который должен начищать круп коня. Это дисциплинирует и учит порядку.
Проверив снаряжение, рыцарь не нашел сапог у Ницеля. Его портянки развязались с ног и упали в грязь. Голые пятки торчали из-под шерстяного пледа.
— Это не я, сьер, клянусь вам, — испуганно сказал Дуг. — Я не брал сапоги.
— Конечно не ты. Зачем они тебе? Они слишком большие для твоих ног, и ты никак их не продашь, чтобы я не заметил. К тому же, у правого сапога не было подошвы. Странно, что они взяли только сапоги и больше ничего не тронули, — Фолкмар проверил все, и действительно больше ничего не пропало. Походный рюкзак был на месте, на нем висело огниво на самом видном месте, совершенно не тронутое. Внутри лежали мази Ницеля, целый мешок вяленой говядины, жесткой, как подошва, по мешочку пшенки и овса для его слабых зубов, точило, несколько ножей, тряпки, пропитанные маслом и еще куча всякой всячины.
— Может, их отпугнул запах? — спросил Дуг.
Это было похоже на правду. Прикасаться к добру мертвеца была плохая примета. А от Ницеля начинало пахнуть совсем не тем, чем обычно, хоть пока и не так сильно.
— Сегодня был длинный день. Наверное, путь Ницеля на этой земле пора закончить, — тяжко вздохнув, сказал Фолкмар. На мгновение он оглядел свое добро и призадумался, — Дуг, сбегай-ка к Хельге в таверну и спроси, есть ли у нее лопата.
Глава 5. Ветра на холме
Фолкмар старался не думать, насколько ему грустно. Время скорбеть сейчас, чтобы проводить его, как следует — говорила ему совесть, но он не хотел слушать. Ницель заслуживал его грусть, черт побери, заслуживал как никто на свете, но душа старого рыцаря словно превратилась в камень.
Побудешь слугой, а потом станешь оруженосцем, а там и до рыцаря недалеко, так он говорил ему. Глупо и жестоко так поступать с человеком, хоть и простым. Он ведь и сам был когда-то прост, даже хуже, чем прост, он был щенком Псового переулка.
«Да, вы незатейлив и прям, сьер, но титул рыцаря дает завитушки к душе», — однажды сказал ему Ницель.
Может, он тоже хотел завитушки к своей душе? Во всяком случае, он никогда не говорил об этом и как будто смирился со своей судьбой. Одним богам было известно, почему он не покинул его. Следовало бы сбежать от нищего хозяина, когда он в третий раз сказал, что тот не готов стать оруженосцем. Тем холодным осенним утром Фолкмар просто испугался, что останется один. А ведь Ницелю исполнилось уже восемнадцать, он хорошо обращался с мечом, ладно сидел на коне и мог прокормить себя если не мечом, то руками. В походе ему не было цены, он чистил коня, варил похлебку, штопал одежду и умел расставлять силки. Почуяв его, а не почуять Ницеля мог разве что безносый, зайцы сразу прятались по кустам, будто знали, насколько он стремителен.
Однако, характера ему недоставало, это правда. Права была Хельга, может, поэтому он и не решился уйти. В любом случае, такого, как Ницель ему было не найти. Фолкмар тогда приближался к полувеку, и он уже умирал пару раз, поэтому знал, что ничего хорошего его не ждет. Кто согласится ходить со старым дураком, которому больше нужна нянька, чем ученик? Его страх обманул эту душу и сломал ее судьбу. А в итоге он все равно остался один. Фолкмар посмотрел на Дуга: этому характера точно хватит, чтобы бросить его, как только придет время. Вот только этого времени не настанет. Старый рыцарь решил окончить свой путь на этой земле до того, как его оруженосец сбежит. Он не хотел однажды проснуться, не обнаружив вокруг ничего, кроме своей старости.
Недавно прошел дождь, и в воздухе пахло сыростью ранней весны. Она вышли за пределы Аоэстреда, поднявшись к широким гротам. Туда, где зияющие рты скал ревели приливными волнами, а верхушки покатых холмов заросли густой шапкой травы, словно жесткими зелеными волосами. Высокие стебли гнулись в сторону городских стен от моря, повинуясь порывистому бризу. Здесь никто не бывал, кроме ветра и крика чаек.
Первые ямы давались с трудом — корни травы
