Закон Мёрфи в СССР - Евгений Адгурович Капба
Моя консервативная и моногамная душонка переносила подобные явления тяжко. Не только морализма из-за, но и по вполне обыденным причинам: девчонки на новом месте спали плохо, особенно — Аська. Она постоянно просыпалась и требовала маму, а посему — Таисия забирала ее к себе, успокаивала, обнимала…
А я, соответственно, дремал у них в номере на диванчике. Что ж — семейная жизнь это не только вкусный борщ, теплые объятья, хиханьки и хаханьки, но еще и необходимость спать в скорченном виде! Надо привыкать. Но внутреннее раздражение накапливалось и требовало выхода. Срываться на близких — дело последнее, потому я и сбежал.
— Пойду пройдусь, — сказал девчатам, которые собрались на пляж. — К вечеру буду!
Спустился вниз, по лестнице, игнорируя вопросительные взгляды консьержки, миновал тенистый скверик, примерился хорошенько — и взобрался на ажурный кованый забор. Спрыгнул, стукнув подошвами ботинок о плитку тротуара, отряхнулся, поправил сумку с фотоаппаратом и всякой мелочевкой, и двинул в город. Сравнить Анакопию будущую и нынешнюю — это казалось мне отличной идеей!
* * *
Анакопийская набережная — это песня!
Особенно в ее нынешнем, не тронутом войной состоянии. Белоснежная, аккуратная, в обрамлении ажурных зданий в псевдоколониальном стиле, полная зелени, солнца, морского воздуха! В небе парили чайки, на лавочках сидели худощавые и бдительные южные старики, на парапете — смуглые молодые люди в отутюженных до бритвенной остроты брюках и белых рубашках, вдоль берега прогуливались редкие отдыхающие и местные ьеди и джентльмены солидного возраста…
Я на секунду прикрыл глаза и вспомнил этот же самый вид образца года эдак одна тысяча девятьсот девяносто девятого… Разбитые плафоны, обшарпанные ограждения, памятники деятелям культуры всех национальностей, изрешеченные пулеметными очередями. Сор, развалины, пустые глазницы выбитых окон гостиниц и проросшие сквозь крыши кафе терновники — вот что будет здесь уже через одиннадцать-двенадцать лет. Нет, я не бывал тут в девяносто третьем… Проблема была в том что всё это смогли начать приводит в порядок гораздо, гораздо позже!
И при этом — находились апологеты и фанатичные сторонники теории "почти бескровного", безболезненного распада СССР! Они с пеной у рта доказывали: "лучше ужасный конец чем ужас без конца…" Я открыл глаза и огляделся: под эвкалиптами через дорогу от выполненного в восточном стиле здания Горсовета Анакопии, у небольшого ларька, где варили кофе, мужчины играли в нарды и шахматы, пили из чашек ароматный напиток и смеялись. Слышался многонациональный говор, стучали игральные кости о доску, хлопали шахматные фигуры… Ужас без конца, серьезно? Вот это вот — ужас?
Как там, в песне: "жили книжные дети, не знавшие битв, изнывая от мелких своих катастроф…" Вдруг меня как током ударило: пока я был в Афгане, умер Высоцкий! Черт подери, 25 июля, 1980 года, умер Владимир Семенович. Ну что за попаданец из меня такой, уродский? Какого хрена я… А что я мог сделать? Я попал сюда весной 1979 года, можно ли было спасти Высоцкого за это время? Поехать в Москву, познакомиться с нужными людьми, попытаться — сделать что? Спасти Высоцкого и потерять Машерова? И — Дворец Спорта, санаторий, дороги, яркие, раскрашенные дома и новые производства в Дубровице, Федерацию дворового бокса, "новую полевую журналистику" и чертовы "белозоровы штаны"?..
Пока я знатно тупил посреди тротуара, из дверей Горсовета по мраморной лестнице сбежал какой-то тип в костюме, пересек проезжую часть и приблизился к одному из столиков, и зашептал на ухо грузному седому мужчине что-то, оживленно жестикулируя.
— Постолаки?! — удивился седой. — Сколько?!!
Я его даже со своего места услышал, и перестал рефлексировать, потому что там, в тени крыльца Горсовета маячила спортивная фигура Эрнеста! Какого хрена Эрнест делал в Анакопийском Горсовете, и что это за такой влиятельный игрок в нарды, к которому из этого самого Горсовета бегают типы в пиджаках вопросы решать?
Мигом нырнув в заросли рододендронов, я сквозь ветки кустарника продолжил наблюдение. Чуйка просто вопила: вот оно, вот! Седой встал с места и, отдуваясь, двинулся через дорогу. Эрнест дождался, пока тот зайдет за угол здания и полез во внутренний карман кожаной куртки. Портмоне, ну конечно! Мажор спрятал в ладони несколько купюр и двинулся к своему визави.
Я переместился к ларьку с кофе — ситуация прояснялась. Однако, требовалась дополнительная информация, а потому…
— Крепкий, без сахара, пожалуйста, — попросил я, протягивая рубль.
— Будет тебе крепкий, генацвале! — откликнулся мужчина из горячего, как пекло, нутра ларька.
Там, на песке, стояли маленькие турочки, в которых бурлил дьявольски черный кофе. Когда он сварился, и мне в ладонь высыпалась сдача, а на прилавке появилась белая чашечка в блюдечке, тот самый седой товарищ как раз возвращался к месту за нардами. Видимо, дела с Эрнестом товарища порадовали и лицо его излучало благодушие.
— А это кто? — довольно бесцеременно поинтересовался я, беря в руку чашечку. — Какой-то солидный человек, раз к нему из Горсовета бегают?
— О! — сказал советский грузинский бариста. — Это товарищ батоно Папуашвили, из парткома. Второй секретарь! Торговлю курирует! Очень солидный человек, очень!
Торговля, Эрнест, Папуашвии, Постолаки, Анакопия — всё это вертелось у меня в голове, и, казалось, вот-вот должно было прийти озарение и чистый свет катарсиса должен был политься в мой разум, но в этот момент в мой желудок полилось кофе, а потом — едва не полилась кровь из глаз.
Я, кажется, прочувствовал на себе ощущения Астерикса и Обеликса, котрые хлестали волшебный напиток друидов! Все волосы у меня на теле встали дыбом сердце принялось танцевать лезгинку внутри грудной клетки, а глаза вылезли из орбит:
— Диди мадлобт! — сказал я аккуратно поставив чашку на прилавок.
Руки мои дрожали. Сколько молотых кофейных зерен он всыпал в турку, этот чертов алхимик? Пуд?
— Всегда пожалуйста, — радостно ответил этот магистр зельеварения.
Стараясь не подпрыгивать на ходу, я устремился за угол Горсовета — как раз туда, где скрылся Эрнест. Нужно было стараться не отсвечивать, а потому, осторожничая, я едва не упустил момент, когда уже знакомая черная "Волга" с моим соседом по комнате, восседающим на переднем сидении, вырулила со стоянки.
Краем глаза заметив анакопийское такси — традиционное, с красной крышей, рванул к шоферу, который только-только раскурил сигарету.
— Вон за той машиной — поедем?
— Ты что — шпион? — спросил он с непередаваемой апсарской интонацией.
"Ты чтО — Ш-Ш-ШПИОН?!" — примерно так это прозвучало.
— Журналист! — взмахнул я редакционным удостоверением. — "Комсомольская правда"!
— О!
