Сергей Дмитрюк - Лик зверя
Я снова поддался колдовской силе ее глаз, ее близкому горячему дыханию, упорному взгляду. Но она осторожно высвободилась из моих объятий, улыбнулась.
— Пора вставать, Влад! Уже давно рассвело.
Приподнявшись на руках, она склонилась надо мной. Волосы бесшумным водопадом упали ей на лицо. Я взял руками ее голову, прикоснулся губами к ее глазам, целуя теплые веки.
— Ну, Влад! Нельзя же так! — воспротивилась она. Прогнулась назад, садясь на постели. Ласково провела пальцами по моему виску, где совсем еще недавно был длинный шрам.
Я задержал ее руку, поцеловал теплую ладонь. Она улыбнулась по-матерински снисходительно, встала с постели, отбрасывая назад волосы и расправляя их. Подошла к окну и раздвинула полупрозрачные оптические шторы, глядя на море.
Я следил за ее движениями, невольно любуясь ее великолепной, словно точеной фигурой, четко рисовавшейся бронзовым силуэтом на фоне лазурного неба и бескрайнего морского простора.
Вот она обернулась, посмотрела на меня сквозь прядки волос. Провела ладонью по руке и плечу приглашающим жестом, и глаза ее заблестели.
— Я пойду оденусь. А ты немедленно вставай! Стыдно валяться в постели столько времени! Неужели твой организм не чувствует потребности в движении? Иди к морю и искупайся! Морские ванны по утрам освежают.
Она улыбнулась мне и вышла в соседнюю комнату.
Я отбросил простыню, сел на постели. Осмотрелся. Просторная, со стеной из прозрачных листов волокнистого стекла, комната выходила к морю, плескавшему свои волны под скалистым обрывом. На полу — ковер палевого оттенка. Большие столы и диваны из искусственного шелковистого серого дерева с золотистой обивкой создавали привычный домашний уют. Стены выполнены в приглушенных красно-коричневых тонах. Вся обстановка вокруг давала хороший душевный настрой.
Я взял лежавший в кресле купальный халат, подошел к прозрачной стене и, распахнув боковые створки, вышел на обширную веранду, открытую небу и морю. Ветер нес соленые запахи с просторов океана, голоса птиц; трепал мои волосы, наполняя меня холодной свежестью раннего утра.
Ровные ряды араукарий и сибирских кедров спускались вниз, к скалистому берегу, освобожденному от вековых оков льда, и тревожно шумели на ветру жесткой хвоей.
Сбежав по узкой, прорезанной в скале дорожке к морю, я оглянулся.
Легкое, почти невесомое здание санатория парило над темным пологом деревьев, ослепительно сверкая стеклами широких окон в лучах высоко стоящего белого совсем крохотного солнца.
Это рукотворное чудо, созданное усилиями лучших ученых Земли три века назад, странно и непривычно смотрелось рядом с настоящим Солнцем, низко висевшим над восточным горизонтом. Но именно благодаря этому искусственному шару раскаленной плазмы люди, наконец, смогли существенно улучшить климат на своей планете, частично растопив полярные льды Арктики и Антарктики. Только теперь, после сокращения полярных фронтов и перераспределения высвободившихся от таяния льдов водных масс, вечная весна пришла в районы, ранее скованные вечной мерзлотой, а в умеренных широтах климат стал благодатным и теплым, таким, как ранее был только в Средиземноморье.
А на шестом континенте, на треть освобожденном от ледяного панциря, человечеству открылись богатые кладовые никогда ранее не используемых полезных ископаемых, давшие мощный толчок в развитии экономики Трудового Братства. Здесь же располагались многочисленные геотермальные энергостанции, снабжавшие Землю половиной всей вырабатываемой на ней энергии. В глубинные скважины, пробуренные в трещевидных горячих скальных породах, нагнеталась океанская вода. Здесь она быстро нагревалась и под высоким давлением выходила через другую скважину, превращаясь в пар, который вращал турбины электрогенераторов. К тому же, новый климат южного полюса оказывал благотворное воздействие на организм человека, поэтому вдоль всего Антарктического побережья протянулась сеть оздоровительных клиник, санаториев и лечебниц. Сюда со всей Земли стекались нуждающиеся в срочной медицинской помощи.
Одним из таких учреждений был санаторий восстановительной хирургии и ревитации[10], расположившийся на земле Эндерби. Время, проведенное в нем, надолго останется в моей памяти. Здесь была какая-то своя, особенная жизнь — неторопливая и размеренная. Грандиозные дела и события, происходившие на Земле ежедневно, казалось, не затрагивали ее. Трудовое Братство жило по-иному — кипучей, бурлящей жизнью каждодневных свершений и подвигов. Но эта жизнь проходила мимо меня, оставаясь за стеной лиловых скал и бескрайним простором моря. И для меня это было особенно тяжело и непривычно.
Не раз мне казалось, что какими-то сказочными силами я перенесен на другую планету, где весь смысл жизни сводился к еде и сну по расписанию, под сенью двух солнц. Но и этот крохотный мир санатория в первые месяцы моего пребывания здесь был ограничен стенами госпитальной палаты. Единственное, что тогда связывало меня с внешним миром, — крики птиц и шум моря за распахнутыми окнами. И лишь когда я начал понемногу ходить и врачи разрешили мне кратковременные прогулки на свежем воздухе, этот мир расширился для меня: в него вошли скалистое нагорье, тенистый еловый парк санатория и, конечно же, море! Его близость, шум волн, даже запах вызывали во мне радостные чувства, пробуждали новые силы и уверенность в себе. После трех месяцев, проведенных в госпитальной палате, морской простор показался мне бесконечным и слепящим.
«Вот она, стихия, окружающая тебя, — говорил я себе. — То спокойная, размеренная, то грозная и клокочущая. И ты — капля в этом океане жизни общества! Без такой капли океан не оскудеет, но сама капля высохнет, перестанет существовать, оторванная от него». Так и я, оторванный от полнокровной жизни общества, от любимой работы, от людей, с которыми прошла вся моя жизнь, чувствовал, что высыхаю, теряю былую уверенность в своих силах, отделенный от могучей массы, такой же, как та, что бьется сейчас о камни под скалой, где слиты воедино усилия миллиардов таких же, как я, «капель».
Вокруг меня происходит что-то значительное, непреходяще-важное для всего общества, а я вынужден безучастно наблюдать за всем этим и набираться сил. С каждым днем такое положение вещей становилось все более и более невыносимым для меня. Но врачи были неумолимы в своем решении, и, наверное, они по-своему были правы. Слишком дорогой ценой, слишком большими усилиями им удалось вернуть меня к жизни после всего случившегося. И если бы не их заботы, не стоять бы мне сейчас здесь, на берегу, не смотреть на это небо, не слушать шепот волн о прибрежный песок и шелест хвои в сосновых аллеях.
Странно, но я почти ничего не помнил из случившегося со мной. В памяти накрепко засел только короткий полет среди звезд около чужой планеты, ощущение чего-то легкого и прекрасного, а потом… ослепительная вспышка огня затопила все! Провал памяти, долгий, бесконечно мучительный кошмар и, наконец, возвращение сознания, как исцеление угнетенной психики. Теперь, по прошествии стольких месяцев, все это казалось тяжелым сном, и только еще не изглаженные шрамы по всему телу напоминали о напряженной борьбе врачей за мою жизнь.
Я скинул с плеч халат, уже собираясь войти в по-северному холодную воду, как кто-то окликнул меня. Я обернулся. Из-под пушистых ветвей молодого кедровника показалась знакомая худая фигура. Я увидел под нависшими бровями прищуренные глаза, крупный, слегка горбатый нос, скулы, резко очерченные запавшими щеками. На тонких губах играла веселая улыбка. Громов!
Я кинулся к нему.
— Иван Вениаминович! Вот не ожидал вас увидеть здесь!
— Здравствуй, Влад! — Громов, продолжая улыбаться, крепко обнял меня. Отстранился: — Ну-ка, ну-ка! Дай на тебя посмотреть!.. Как себя чувствуешь?
— Все в порядке! — отмахнулся я. — Давно здоров, но врачи еще не разрешают покидать санаторий. Говорят, что выпишут только через три дня… Но как вы оказались здесь? Давно приехали?
— Всего час назад, — охотно ответил Громов, еще больше щурясь на ярком солнце. — А оказался здесь проездом: в Школе ОСО сегодня День выпуска. Ты что же, забыл?
— Ну конечно же! — хлопнул я себя по лбу. — Сегодня же двадцать пятое августа!
— Да, — кивнул Громов. — Когда-то этот день был знаменательным и для вас с Сидом. Давно ли?.. Хотя, давно, действительно давно! Теперь вы совсем другие… или это просто я сильно постарел?
Громов помолчал, затем посмотрел на меня.
— Ты не занят сейчас?
— Шутите? — усмехнулся я. — Все мои занятия здесь сводятся к ничегонеделанью, которое врачи называют восстановительным периодом!
— Я вижу, тебе порядком наскучило здесь? — сощурился Громов. — А где твоя жена?
— Она здесь, со мной. Это единственный человек, который поддерживает меня здесь. Если бы ее не было со мной, не знаю, как бы я вынес это шестимесячное заточение!
