Стас Северский - Боец тишины
— Сказочник ты у меня, Слава.
— А как же? Служба такая — сказки да легенды для людей сочинять.
— Немудрено, что ты Снегирева замучил.
— Виноват, Игорь Иванович. Он меня, просто, раззадорить старается, а я и так задорный — вот и выходит, что у него только разозлить меня получается.
— Вижу, долго вы с ним вдвоем не выдержите.
— Трудно нам с ним — особенно последнюю неделю тяжело стало. Он, просто, к стае привык, а я — к одиночеству.
— Ничего, не долго вам осталось общество друг друга терпеть. Время подходит.
— Понял я, что подходит.
Игорь Иванович стряхнул с кителя только ему заметную пылинку, кивнул головой, оглянулся на одиноко стоящее дерево.
— Наш человек еще не попал под подозрение. Но они подозревают, что среди них чужой.
— Понял.
— Через шесть суток ты в ночь выезжаешь.
— Шесть суток?
— Время не ждет. Заканчиваешь подготовку, возвращаешься и — вылетаешь.
Я мысленно пронесся по маршруту, проехал на поезде по рельсам, проплыл на пароме по морю, промчался на машине по дороге и пролетел на самолете по воздуху. Черт… Из Москвы — в Петербург, из Петербурга — в Осло, из Осло — в Берлин, а из Берлина… Стоп. Дело осложнилось. Мне придется поехать и в Тронхайм. Я в таком деле без страховки никак не обойдусь. А свои страховочные документы и деньги я оставил в Тронхайме. А главное, — я оставил там свою технику, о которой командир не гадает не ведает.
— Понял. А вы мне сутки в одном глухом и тихом городке на ваше решение в качестве кости подкинете?
— В тихом и глухом, нет, а… Ты через обе столицы поедешь.
— А в одной из столиц на ваш выбор сутки подкинете?
— А что ты в них не видел?
— Ничего из того, что за последние годы перестроилось.
Игорь Иванович разом поник и посуровел.
— Старайся, Слава. Выбейся из сил, только сделай все, как следует…
— Сделаю.
— Я так устал, Слава.
— Я тоже.
— Ничего, на кладбище отдохнем.
— Мне и на кладбище особо отдыхать не придется, Игорь Иванович… Меня ведь даже похоронят под чужим лицом, под чужим именем… Так что служба моя и после смерти пойдет своим чередом — отставки мне и посмертной не видать вовек.
— Прилетишь — проверишь все подходы.
— Так точно.
— Ты поосторожнее только, потише.
— Так точно, Игорь Иванович, — ниже травы, тише воды.
— И нервы в порядок приводи срочно. Сорвешься — так только в пропасть. Сорвешь ты операцию, я тебя… Ясно тебе?
— Ясно.
Игорь Иванович — единственный человек, которому я подчиняюсь, и единственный человек, который обладает связными сведениями обо мне. Зато по его приказу я исполняю все задачи — просто все. Я у начальника и следопыт, прослеживающий скрывающихся, и следователь, выпытывающий скрываемое. У него я и оборотень, меняющий обличья, и волшебник, обращающий свою слабость в силу, а чужую силу в слабость. Сильных я — совращаю и подавляю, а слабых — освобождаю и соблазняю. Я убеждаю умных и задуряю глупых. Так ведь у людей заведено — умные готовы противостоять только глупости, а глупые — только уму. Добрые — сражаться с одним злом, а злые — с добром. Я просто применяю против противника его же оружие, всегда помня, что в вооруженной мечом руке щита нет. На готовую к нападению, а не к защите, руку я обычно и нацеливаюсь, и набрасываюсь. Я знаю людей. Мне известны их страхи и желания — и явные, и скрытые. Мне неведомы их страхи и желания — они изучены мной. Так что я, «волк», вижу их, людей, всегда четко и ясно — как снаружи, так и изнутри. И, как серый волк, я вербую друзей и убиваю врагов, ворую чужое и возвращаю свое, повинуясь Ивану царевичу, — точнее, Игорю Ивановичу. Я пускаю в ход все силы и все оружие. Кладу в могилу или в постель всех, на кого мне начальник пальцем покажет, и терзаю волчьими клыками все страны, в которые он ткнет пальцем на карте. У меня есть лишь один принцип — служить Отечеству. Других — нет. Никаких. И пусть некоторые несведущие меня презирают, — мне плевать. Самураи всегда смотрели свысока на ниндзя. Но еще ни один правитель не обходился одними самураями — все властители обращались при нужде к таким, как я.
Я начал загружать в голову мысли Ульриха Ларсена, готовясь надеть его лицо и стать им, — человеком, в обличии которого я обычно брожу по белу свету за пределами наших секретных частей, в которых я появляюсь под другими именами и лицами.
Глава 7
По воде, по земле, по воздуху… Петербург оставил в памяти такой же серый след, как Тронхайм. Будто везде теперь так промозгло и сумрачно. Пока плыл — штормило, и я не выспался. Из-за дорожных передряг не выспался и в Тронхайме. Хмурое предгрозовое небо подсказывает, что будет турбулентность, и я снова не высплюсь, вылетев из Осло и прилетев в Берлин. Сижу в ожидании крыльев уже с час и слепо смотрю в потолок — скучаю. А от скуки и нервничать начинаю сильнее — вида не показываю, а неспокойно становится.
Есть хочется жутко. Такой голодный, что проглотил бы… Но Степан Петрович не одобрил бы такой прожорливости перед ответственным делом. Остается только тихонько радоваться, что в стране с мясом трудно и меня ничто особо не искушает. Разве что рыба. А рыба тоже вообще неплохо… Привык я к ней — за семь лет трудно не привыкнуть. И к стране этой — привык. С годами мне ее даже покидать тяжело стало. Нравится она мне — норвежцы. И страна их нравится — Норвегия. Я и к шведам притерпелся, и к немцам притерся, и к англичанам подход нашел, но только с русскими и норвежцами я на одном языке разговариваю. Не в смысле, что я не знаю шведского, немецкого и английского, — имею в виду, что одних норвежцев я понимаю почти так же хорошо, как наших — русских.
Немец в строгом облачении кабинетной крысы оторвал меня от размышлений — обратился ко мне на английском с банальным вопросом и видимой охотой поговорить со мной на английском. Ответил ему на норвежском, что не понимаю, и погрузился обратно в мысли, не обращая на него больше никакого внимания. Надо мне подумать о страховке. У меня память ясная — на корке четко записано, что, кроме себя, никому доверять нельзя… не положено по приказу рассудка, а его приказы не положено оспаривать. Я воробей стрелянный — и стреляли в меня не только враги. Ведь в нашем деле всякое бывает — я во все планы начальства не посвящен, не все замыслы противника мне известны. Одни могут меня схватить, другие — от меня отречься в скверном случае или свалить все на меня в отвратной ситуации.
Смотрю на засвеченный экран компьютера так же отрешенно, как всегда — в пустой патронник. Захожу на неизвестную территорию и запускаю «отмычку». По серьезным личным делам я вынужден выходить на связь по незащищенным линиям, защищаясь лишь выходом через линии третьих лиц. Что ж… Чужая открытая мне система, чужое соединение — моя связь. Код моего подключения непросто отследить и мое местонахождение определить сложно. Сигнал пойдет из незнакомого мне места, из Финляндии. Подключаюсь, пишу на шведском непростым шифром.
— Как дела, Швед? Не затосковал на чужой земле, не заскучал с нашими русскими?
— Скучать с нашими русскими на воле не то, что с нашими шведами — в тюрьме.
— Это точно.
— Я в Карелию через неделю рвану.
— Отпустили?
— Отпуск все же.
— Вперед в поход?
— Точно, Охотник. Не все же мне на экран смотреть. А главное, — Вейкко приедет.
— Это финн экстремальный, старый походный приятель?
— Финн — я про него писал.
Право, смешно думать об их сложной дружбе, граничащей с враждой. Не попали бы они оба волей судьбы на чужбину — никогда бы им и в голову не пришло так в поход пойти. А на чужой земле они, как чужие для других, приноровились друг к другу и привязались с годами так, что друзьями стали, — не разлей вода. Мне и вспомнить трудно, когда швед и финн в одиночку что-то на нашей земле вытворяли.
— Помню. Тайное веселье затеваете?
— Не то, что тайное, но не все в курсе, что Вейкко в пограничную зону поедет. Понимаешь?
— Я все понимаю, Швед.
— Мы ведь все люди. Верно?
— Все не все — не важно. Важно, что я всех людей понимаю.
— Присоединяйся, Охотник. С нами не заскучаешь.
— Нет, никак. Мне пока скучать некогда, Швед.
— Давай к нам, как надумаешь. Ты недалеко — тебе наш костер виден будет.
Конечно, сейчас так ему и скажу, что в Норвегии. Не хватало мне только моего норвежца к шведской истории приплести. Шведы ведь к норвежцам подходят насторожено и недоверчиво, как датчане к шведам. Так уж повелось — все скандинавы друг друга с трудом терпят. Рядом они все вроде, а все старое поминают, как мы с поляками и немцами. Один я меж всеми ними хожу спокойно не другом, не недругом.
— Не пытайся меня проследить — не получится.
— Постараюсь — получится.
