Максим Макаренков - Стражи. Боги холода
Так, с телефонной трубкой возле уха, он и исчез из поля зрения Татьяны.
А над ухом у нее раздался негромкий виноватый голос:
– Татьяна, я могу рассчитывать на то, что вы меня простите?
Таня обернулась. Вяземский стоял, всем видом выражая искреннее раскаяние. Она прищурилась:
– Ян Александрович, вот, если честно, то мне кажется, что вы играете. И нисколечко вам не стыдно.
Вяземский посерьезнел, подобрался:
– Знаете, если уж честно, то мне действительно, очень неудобно, но не стыдно. Состоявшийся разговор был крайне важен, и я нисколько не стыжусь того, что поступился нормами этикета. Это совершенно не значит, что я не испытываю неудобства и того, что мне действительно неприятно. Поверьте, ваше общество куда приятнее, чем общество дона Мануэля.
Татьяна прыснула и чуть не подавилась виноградиной. Поставив тарелку на подоконник, она сделала глоток воды и снова рассмеялась:
– Ну, это, конечно, комплимент! Просто неотразимый! После такого заявления вы прощены. Окончательно и бесповоротно! А потому, если это вам удобно, отвезите меня домой. Завтра мне рано вставать и до упора сидеть, выискивая подробности о деятельности Якова Брюса.
– Брюса? – удивился Вяземский. – А с чем связан такой интерес к этому авантюристу?
Удивляясь собственной наглости, Таня взяла его под руку и повела к выходу:
– Пойдемте. По дороге расскажу. Так вот. Есть такая газета…
Она болтала всю дорогу. Вяземский оказался прекрасным слушателем. Он не перебивал, очень к месту вставлял точные и краткие замечания, и, как оказалось, был очень осведомленным в вопросах истории России человеком.
Татьяну поразило еще и то, что в беседе участвовал водитель Владимир. Безукоризненно сохраняя уважительное отношение к своему шефу, он задавал интересные вопросы, заставлявшие Татьяну продолжать рассказ и, похоже, искренне интересовался прошлым Москвы.
Время пролетело совершенно незаметно, и когда автомобиль остановился, Татьяна не сразу сообразила, что они стоят во дворе ее дома.
– Спасибо вам. Очень интересная выставка. И за беседу спасибо. И вам, Владимир, тоже – обернулась Таня к водителю.
– Подождите немного, Татьяна Владимировна, – обратился к ней Вяземский. – Пожалуйста, не поймите меня превратно и не расценивайте этот жест приязни и уважения в неверном свете. Я хотел бы подарить вам небольшой сувенир.
И он достал из кармана небольшой замшевый мешочек. Развязав тесемки, извлек на свет кулон в виде листа незнакомого Татьяне растения. Чем-то лист напоминал кленовый, но лишь напоминал. Взявшись за конец цепочки, на которой кулон был подвешен, он протянул его Татьяне, и очень серьезно сказал:
– Считайте, что это амулет. Он будет помогать вам в…, – тут Вяземский чуть помедлил, – серьезных и неприятных переговорах и поможет при неожиданных встречах.
Таня положила кулон на ладонь. От этой скромной маленькой вещицы исходили уверенность и доброжелательность, ощущение теплого металла успокаивало. Она сжала кулак:
– Знаете, а ведь я не обычно не принимаю подарков от малознакомых мужчин… Но вот эту вещь… Спасибо вам.
И она сама распахнула дверь автомобиля.
Вяземский вышел следом.
– Татьяна Владимировна, я могу вам позвонить и пригласить, скажем, отобедать.
Чуть приподняв голову, Татьяна смотрела в его очень серьезные и спокойные глаза.
Ужасно хотелось ответить – да, конечно, это будет так славно. Но, прикусив губу, она помолчала, и ответила:
– Знаете, может мне лучше вернуть подарок? Поскольку я не могу вам сейчас ответить «Да».
И она протянула ему кулон.
Вяземский мягко накрыл ее ладонь своей, снова сжимая ее в кулак.
– Нет-нет. Оставьте, пожалуйста. И пожалуйста, не расценивайте этот подарок как способ давления. Но я оставляю за собой право позвонить.
Таня молча кивнула.
– Да, и еще, – добавил Вяземский. – Дайте мне слово, что будете носить кулон, не снимая. Хотя бы несколько дней.
– Почему именно несколько дней? – удивилась Таня.
– Считайте, что я немножко провидец. В ближайшие дни он вам понадобится! – и Вяземский сел в машину.
Почти беззвучно заработал двигатель, и мощное авто, плавно развернувшись, покинуло двор.
– Это, значит, площадь Европы? – скептически огляделся вокруг Олаф.
Вяземский стоял чуть позади, задумчиво глядя на мост, по которому несколько дней назад бежал его предшественник.
За спиной гудел суматошный Киевский вокзал, вокруг которого мельтешили людские толпы, груженые пластиковыми сумками «мечта мародера», потрепанными рюкзаками, а то и просто тюками, сооруженными из немыслимого тряпья.
Олаф покосился на шефа и, видя, что тот не отвечает, продолжил:
– Назвать именем Европы одно из самых азиатских мест Москвы, в этом есть какой-то исконно русский черный юмор. Я вот, давно уже общаюсь с вами, Ян Александрович, но не устаю поражаться вашим соплеменникам.
– Я и сам не устаю им поражаться, Олаф, поверьте, – рассеянно ответил Вяземский и, оглянувшись через плечо, посмотрел в сторону гостиницы «Киевская».
– Олаф, что вы видите? – спросил он норвежца, поворачиваясь в сторону вокзала.
– Толпу. – кратко ответил тот и продолжил, не дожидаясь следующих вопросов, – Толпу, Ян Александрович. А это значит, что шел Мартынюк, скорее всего, не со стороны вокзала. А, возможно, вдоль набережной. Вот оттуда, – махнул он рукой направо.
– Олаф, а если людям отвели глаза? – Вяземский оставался все в той же меланхолической задумчивости.
Он медленно пошел через площадь к мосту. У самых ступеней остановился, задрал голову, глядя на вход в стеклянную трубу. По мосту спешили люди, процокала мимо стайка офисных девиц в туфлях на шпильке, сердито сопя, толкнул Яна толстяк с расползающимся коричневым портфелем в руках. Вяземский словно не замечал людей.
Его глаза пытались рассмотреть ту ночь, когда по мосту бежал человек, наверняка узнавший что-то важное. Настолько важное, что кто-то решил убрать резидента Ордена, нарушить Протокол Нейтралитета. Это, знаете ли, едва ли не объявление войны.
Олаф встал рядом, негромко спросил:
– А может, случайная жертва? Классическое «не в то время, не в том месте»?
– Сами-то верите, а? – с укоризной спросил Вяземский.
– Не-а. Ни на секунду, – характерное русское «не-а» норвежец выговаривал с наслаждением, словно ребенок, недавно выучивший новое слово.
– Вот и я – не-а. Давайте поднимемся, – не дожидаясь ответа норвежца, Вяземский энергично зашагал вверх по ступеням. На той ступени, где Мартынюк оступился и разбил колено, он задержался, не обращая внимания на спешащих людей, закрыл глаза и коснулся кончиками пальцев края ступени.
Выпрямившись, заспешил дальше.
С любопытством поглядывая по сторонам, он шел вдоль моста, надолго замирал, у прозрачной стены, глядя на открывающуюся с высоты панораму Москвы.
В очередной раз застыв, Вяземский закрыл глаза и поморщился. Заметив это, Олаф с озабоченностью спросил:
– Что-то почувствовали, Ян Александрович?
– Нет, друг мой, ничего конкретного. Просто здесь очень хорошо ощущается, насколько безумен этот город.
Олаф пожал плечами:
– Это же мегаполис.
– Дело не только в этом. Посмотрите по сторонам – город кто-то пришпоривает. Его суета уже перешла в истерические судороги. Если так пойдет и дальше, то он не выдержит. Город похоронит сам себя. Взорвется, или застынет в коллапсе.
– Будем надеяться, что этого все же не произойдет, – пробормотал норвежец, глядя на медленно ползущие в зарождающейся пробке автомобили на набережной. – Вы что-то почувствовали там, на ступенях?
– Да. Нашел место, где он разбил ногу.
– А сейчас что-нибудь ощущаете?
Вяземский недолго помолчал:
– Да. Мартынюка гнал кто-то очень сильный. И этот кто-то использовал холод и ветер. Вспомните, как его убили – перерезав осколком стекла артерию. Вы сами показывали мне снимки. Такой осколок никто не стал бы держать в руке – крайне неудобно. Нет – его подняли в воздух и швырнули в горло жертве вместе с порывом ветра.
– Я запрашивал наши посты контроля – никто не зарегистрировал серьезных возмущений в Приграничье.
– Факт этот сам по себе ничего не значит, сами знаете. Есть немало существ, которые могут использовать ветер и не прибегая к силам Той Стороны.
– Меня больше беспокоит другое, – сказал Олаф, – с кем встречался Мартынюк и почему после встречи был вынужден уходить настолько отчаянным способом?
– Вот это нам и предстоит выяснить. А теперь, давайте найдем какой-нибудь ресторанчик потише и еще раз все обсудим, – предложил Вяземский.
Ресторанчик они решили поискать подальше от набережной, здраво рассудив, что соседство с автомобильной пробкой – не лучший вариант для спокойной беседы.
В одном из переулков обнаружилось то, что надо – неприметная харчевня из разряда «для своих», практически пустая, с уютным маленьким залом и не удивление расторопной официанткой, моментально объяснившей что брать стоит, а что – не очень, принявшей заказ, и умчавшейся на кухню.
